Я сбито выдохнула загоняя назад на дно, темное ревущее пламя, еще подергивающее кончики пальцев и мысли в сторону, что этого было не достаточно. Недостаточно сильно ударила. Надо было сильнее и по нескольку раз. Надо было еще несколько раз и сильнее, чтобы, сука, кости переломать, чтобы твари вопили. Чтобы вопили и не смогли дергаться. Чтобы больше никому… Сжала челюсть, на мгновение прикрывая глаза и колоссальным усилием возвращая себе самоконтроль. Неверными пальцами провернула ключами в замке.
Степаныч спал посреди коридора. Громко храпел и распространял убойное амбре перегара.
— Чуть-чуть не дошел, — невесело усмехнувшись, заключила я, разуваясь на пороге и пошла в свою спальню за подушкой.
— Ну, на этот раз хоть ближе к туалету, — хмыкнула Алинка, приподнимая голову Степаныча, чтобы я положила под нее подушку. — А то опять на мою раскривушку псыкнет. «Ой, Алинка, а чего ты в туалете спишь?» — гундосо передразнила она, порицательно постукивая пальцем по лбу храпящему отчиму, пока я расправляла на Степаныче плед.
Я посмотрела на ее побитое лицо с распухшим носом, все в мазках крови и с начинающимся справа отеком округляющим ее тонкие черты. Алинка ответила мне мрачным взглядом, предупреждая слова жалости.
— Переименую тебя в телефоне на Шрека, — гоготнула я.
Линка согласно фыркнула и пошла разогревать нам ужин, а я плюхнулась на задницу возле Степаныча, положила локти на разведенные колени и закрыла ладонями лицо, почти окончательно успокоившись под громкие храповые рулады бухого в щи Степаныча, не подозревающего, как и Линка, что у меня сегодня начался кошмар и я не знаю, что с ним делать. Вот даже отметелив Гавриловых за Линку легче мне не стало. Потому что та тварь из ресторана могла сделать со всеми нами гораздо худшее, если я ошибусь. Беда в том, что ошибаюсь я довольно часто, и я уже это сделала. Там, на столе в полутемном коридоре ресторана. Я запустила цепную реакцию и нужно будет ориентироваться нечеловечески быстро и умно, чтобы не привести к атомному взрыву.
* * *
Эмин Амирович с тремя своими людьми заявился почти одновременно со Спасским и Завьяловым. Я стояла под дверью в коридоре, пока Казаковские заносили в кабинет сумки и считала удары своего сердца. Меня не дергали. Пока.
Все начнется позже, это я точно знала.
Люди ублюдка унесли сумки через полчаса. Потом ушел Завьялов. Еще минут через сорок Спасский, сказавший мне зайти в кабинет.
Когда он скрылся за поворотом, я держала онемевшими пальцами дверную ручку. Сглотнула и повернула.
Он сидел в одном из кресел напротив входа. Взгляд немедленно вонзился в мое лицо, заставив сердце ошибиться. Улыбнулся уголком губ, расслабленно наблюдая, как я закрываю дверь и опираюсь о нее спиной, деланно спокойно глядя в его лицо. Прикусившее на секунду нижнюю губу, чтобы скрыть уже отчетливую насмешливую улыбку, от которой кровь в жилах стала течь гораздо медленнее.
— Что с руками? — его голос глубок, без намека на акцент.
Я сунула ладони в карманы черных капри, понимая, что нужно было снять пластыри и держать руки за спиной, когда он только входил в кабинет. Хотя, вроде бы, и вовсе на меня не смотрел. И когда я сюда зашла, он не смотрел на мои руки, потому что не отпускал взглядом мое лицо. Он не смотрел на мои руки. И пластыри были со стороны ладоней. Догадка нехорошо кольнула куда-то в район солнечного сплетения. Очень болезненно кольнула.
— Занозы посадила. — Глухо ответила я, чувствуя, как сосуды суживаются от адреналина.
— Когда ту шваль била? Тяжелая рука, однако. — Едва заметно усмехнулся, прикуривая сигарету и глубоко затягиваясь, оценивающе глядя на похолодевшую и сцепившую зубы меня. — У меня к тебе деловое предложение, Яна Алексеевна. Сядь. — Кивок в кресло по его левую сторону.
Я не хотела к нему приближаться. Вообще. Но я понимала, что если я этого не сделаю, все закончится полным пиздецом. И все закончится пиздецом, если я не приму его правила. Это сквозило в его движениях, шло от его нутра. И уже очень давно осело его в глазах, потому что чувствовалось что для него это как и способность дышать, нормальна и в порядке вещей. Это давно напитало весь его облик, темный и отталкивающий, предупреждающий и очень однозначный. Это делало очень естественным то, как он вчера поднял и сориентировал десять людей парой фраз. Таким само собой разумеющимся то, что ему известно о нашем вчерашнем романтическом свидании с Гавриловыми. Ему известно все, что ему интересно. А интересно ему все. Поэтому он диктует правила.
Я шла ровно, но с каждым шагом чувствовала, как сердце сбивается с ритма. Села в кресло по его левую руку, стараясь удержать непроницаемость на лице и негромко спросила:
— Какое предложение?
— Эксклюзивное. — Глядя мне в глаза тихо и абсолютно серьезно ответил он, стряхивая пепел в пепельницу расположенную на его колене. — Стать начальником моей службы безопасности. Такой творческий подход вчера у тебя ко мне был, сообразительность и исполнительность, я очарован. А какие тяжелые удары по швали. Мой человек был очень впечатлен, когда пересказывал твой подвиг. Мне кажется, с тобой я буду в абсолютной безопасности, так что стань моим начальником охраны, условиями и зарплатой не оскорблю. — Прикусил губу, подавляя улыбку оценивающе глядя в мое лицо, которое я с великим усилием заставляла оставаться невозмутимым.
— Эмин Амирович, — новое неимоверное усилие, чтобы не плюнуть ему в лицо и не сбежать. Из ресторана. Из города. — Не сочтите за грубость, однако я отклоняю ваше предложение.
— Интересная манера общения. С одиннадцатью классами образования такой себе школы и дерьмовенькой каблухой за плечами. Саморазвитие наше все, в этом мы с вами схожи, Яна Алексеевна. — Тихо рассмеялся, подаваясь вперед к столу и наливая себе бренди в бокал. — Ну, что ж, настаивать не буду. Отказала так отказала.
Я абсолютно растерялась. Абсолютно просто. Нет, разумеется, я ни на секунду не поверила в этот бред со службой безопасности. Ни на секунду. Он просто прощупывал, насколько ясно я вижу мир. Его мир и его правила. В его словах шло совсем другое предложение, зиждившееся на вот так просто поданном факте, что он отправил своего человека за мной, что ему за ночь стала известна моя биография и он рассмотрел вариант, который и кинул мне сейчас, оформив его под налет иронии. И принял мой отказ. Что, блядь?.. Нет, я как бы рада, только это не та порода, чтобы спокойно и благородно смириться со словом «нет».
И он это подтвердил.
— Яна Алексеевна, мне все же нужно отблагодарить вас за спасение. — Поднял на меня взгляд от пепельницы и меня вжало в кресло.
Физически вжало. Просто тело инстинктивно попыталось отодвинуться от него подальше и уперлось спиной в спинку кресла. Потому что вот в этом насыщенном почти до черноты карем мраке было столько открытого обещания неизбежного секса, что это просто не выразить словами. Это был тот же взгляд, что и вчера, которым он смотрел мне в глаза прежде чем сжать мне кисти, а потом поцеловать руку. Это был тот же взгляд, но страшнее всего то, что сейчас там еще витало явственное обозначение, что время пришло. Здесь и сейчас. Остались нюансы.
— Владислав Игоревич уже отблагод… — глухо начала я, не в силах пошевелиться под его ироничным взглядом
— Да-да. — Тихо перебил он. Именно тихо и именно перебил. У меня было четкое ощущение, что мое напряжение и абсолютная серьезность происходящего, вчера витавшие в этой комнате вновь возникли и сложились в давящее кольцо. Которое медленно сжималось вокруг меня. — У Казакова есть эта забавная привычка финансово компенсировать… психологический дискомфорт. — Кинул на меня пронизывающий взгляд, взяв из пачки со стола сигарету и чиркнул зажигалкой. Затянулся и, не выдыхая, произнес. — Работает безотказно. Верно? — его голосу, низкому и глубокому абсолютно не шли вопросительные интонации. Да он и не спрашивал.
Воздух стал густым, напоенным смердящей вонью неотвратимости — он решал нюансы. Невидимое кольцо сжалось еще плотнее, потому что он предложил платить мне. Он сейчас предложил мне платить, чтобы я давала ему без выебонов. На Казакова же работаю, а это как бы многое значит в плане того, что периодически случается риск, а владелец ресторана всегда это сверху компенсирует, на него действительно много людей по такому принципу работает. И этот ублюдок сейчас сказал, мол, дорогая, я в курсе, что я тебе не нравлюсь, потому что ты понимаешь кто я, но ты нравишься мне, так что давай-ка я тебе просто накину, а ты мне время сэкономишь.
— Мне было двадцать два, с мозгами было туго, поэтому я согласилась работать здесь и… на таких условиях. Сейчас уже вариантов нет. Я не… — Подбирая слова, пока мысли неслись судорожным потоком, напряженно ответила я, пытаясь донести до него, что это не работа моей мечты и ухудшать свое к ней отношение трахом на платной основе… с ним… я же просто не вынесу… И внезапно до меня дошло, что можно сделать. Слова «я не шлюха» замерли, были просто задушены в глотке. — Да я и не ищу эти другие варианты, владелец платит хорошо, а жизнь сейчас тяжелая. Я могу периодически изображать творческие подходы решения проблем ради достойных компенсаций.
«Такой творческий подход вчера у тебя ко мне был, сообразительность и исполнительность, я очарован».
Значило: ты забавная игрушка, я буду иногда в тебя играть и накидывать за это деньжат, чтобы моей забавной игрушке было комфортнее, ведь она такая забавная.
Я буду платить, потому что ты такая.
«Да я и не ищу эти другие варианты, владелец платит хорошо, а жизнь сейчас тяжелая. Я могу периодически изображать творческие подходы решения проблем ради достойных компенсаций»
Значило: я забавная игрушка, потому что люблю деньги. Поэтому стараюсь быть забавной. Плати мне и я буду для тебя какой пожелаешь. Главное деньги и я тебе что хочешь изображу, но главное деньги.
Я такая, потому что ты будешь платить.
Это отчетливо витало в словах без слов и я с замершим сердцем ждала его решения.
Он внимательно смотрел в мои глаза. Фыркнул, затянулся и протяжно выдохнул дым в мою сторону, перевел взгляд в пепельницу, где тушил сигарету. Моя попытка метода от обратного стянула секундным напряжением линию его губ, подарив мне слабую надежду.
— Такой твой способ адаптироваться мне на разок подойдет. — Негромко произнес он, отставляя пепельницу на стол и снова внимательно на меня посмотрел. — Переведи, что я только что сказал.
— Ты… — Вдыхая медленно и глубоко, стараясь уберечь и так натянутые нервы от рокового щелчка. — Ты сейчас предложил мне секс за деньги.
— Не предложил. — Он повел уголком губ и у меня внутри все оборвалось. Он действительно не предлагал. Он просто обозначил дальнейшее. — Но это не имеет значения, потому что ты все равно не отказалась бы, ведь творческие подходы и достойные компенсации, сама сказала. — Полуприкрыл глаза, откинул голову на спинку дивана, не отпуская меня взглядом. — Сколько Влад тебе накинул?.. Сотню? Плачу сто пятьдесят. Минет. Хорошо отсосешь — округлю до двухсот. Приступай.
Это было ударом. Сильным. Ломающим. Дело было не в смысле слов, дело было в интонации, в подаче, в расслабленности его тела и равнодушии во взгляде на мое лицо. Он сидел с шлюхой. К которой потерял интерес. И это единственное, что сейчас меня удерживало на месте.
— На этом все закончится? — глотая унижение, ужас, ярость, в ожидании его подтверждения, ради которого к этому и вывела. — Ты сказал «на разок».
— К чему мне падшая на постоянку. — Скучающе приподнял бровь и перевел взгляд на наручные часы. — У тебя пятнадцать минут, а я выпил, так что еще раскачиваться придется. Приступай сказал.
Отодвинул стол в сторону и влево, положив локти на подлокотники и взглядом велев мне начинать.
Встала с секундной паузой, понимая, что это одна возможность на миллион. Что сейчас это нужно сделать и все будет кончено. Ему не нужна еще одна шлюха. Эти твари ценят людей, но не падаль. А он на каком-то особом уровне и в зону его интереса попадать это с головой не дружить совсем. И мне нельзя этого делать, не сейчас, когда я обрела то, на что и надеяться никогда не смела.
Медленно на корточки между его широко разведенных ног. Смотрела в его пах, чувствуя, как внутри все дрожит. Он был расслаблен и очень спокоен. В глазах надменность. Его тихий шелест выдоха дыма в сторону, натяжением для моих нервов до состояния струн.
Дышала глубоко и медленно, чувствуя, как судорогой скручивает пальцы на сведенных коленях.
Изнутри ревущий протест дробил сжавшееся нутро на горячую яростную пыль. В голове хаос, мрак, сопротивление, едва сдерживаемое под крик разума. Я скосила глаза на край стола. Столовый нож. Меньше метра расстояния, он лежал прямо с краю.
Он подался вперед и я окаменела, когда длинные крепкие пальцы взяли позолоченную рукоять. И поняла, что пиздец наступил, когда лезвие неторопливо нажало мне под подбородок, вынуждая поднять голову и посмотреть в темные глаза. Уже звериные. Там почти не было ничего, а то, что было, вот-вот готово было кануть в кипящие, непростительные воды мрака. Глаза почти абсолютно нечеловеческие. Там не было никаких запретов. Почти. И вот-вот он переступит грань этого «почти».
Лезвие надавило мне на кожу до того самого понимания, что еще немного и порежет. Ужас и агрессия потопили разум в темном осознании, что это все. Просто все. И мне нельзя сейчас вообще шевелиться. Это ярко горит в этих ублюдских карих глазах, которые почти уже отдались смраду непростительного, но он на мгновение прикрыл глаза и одно краткое, молниеносное движение его пальцев.
Чтобы лезвие оказалось в его ладони.
Медленно опустил руку с зажатым ножом ниже моего лица.
Он подавал его мне.
Мои пальцы мелко дрожали, сжимая прохладу рукояти. Мелко дрожали пальцы. Мелко дрожало тело и ненависть тоже дрожала. Грозила осыпаться искрами и сжечь остатки и так подыхающего самоконтроля. Он смотрел мне в глаза. Смотрел в напряженном ожидании, но он резал. Там в клубящейся тьме своих глаз он перерезал мне глотку. И это могло перейти в действие в любую секунду. В любой миг. В каждую его долю. Он молниеносно мог вырвать у меня нож и… всё. За то, что посмела его взять и сейчас смотреть на него не скрывая ненависти. Никогда в своей жизни я не испытывала столько ненависти. Никогда. И столько.
Скрип моих зубов сопровождающих оглушающее крушение самоконтроля стершего из памяти когда мои выкручиваемые судорогой пальцы с силой и яростью вгоняли лезвие в сидение между его раздвинутых ног. Вогнали и крепко сжали нагретую рукоять. Потому что не только у этой твари был предел. Который заступать нельзя.
Я не отрывала взгляда от его глаз, но я видела, я почувствовала, как напряглись его ноги. Как напряглось его тело, в котором клубилось абсолютное, неукротимое, бескомпромиссное зло, дающее яркое, жгучее насыщение хаосу в нечеловеческих глазах. Он прикрыл глаза и его тело расслабилось. В миллисекунду просто.
— Свободна. — Отзвук насмешки в голосе, — творческая личность.
Я едва не заскулила от ужаса, уже все понимая, когда на неверных ногах шла к двери. Понимая, что с самого начала все было бесполезно и он сейчас это доказал. Самое пугающее — моими же руками.
Глава 4
Тем же вечером я почти дошла до входной двери подъезда, но уже все инстинктивно поняла по негромкому хлопку двери автомобиля за спиной. Поняла еще до звучания голоса в зимнюю, ночную тишину:
— Антреприза.
У меня внутри все сжалось, когда слуха достиг его глубокий низкий голос. И смысл сказанного.
Смысл. Сказанного.
Казаков, ты просто ебучая тварь. И не благодарная.
Тело замерло на второй ступени обледенелого крыльца подъезда и я, сделав глубокий вдох, который никак не помог согнать давление напряжения на все рецепторы, медленно повернулась.
Он стоял у заведенного черного тонированного внедорожника, задумчиво глядя на тлеющую в холоде ночи сигарету у себя в руке. Поднял на меня взгляд абсолютно черных в сумраке глаз.
— Предложение, от которого ты не можешь отказаться, Яна Алексеевна. — Он почти не выделил эти слова, его интонация была ровной и спокойной. Взгляд темный и глубокий. Подавляющий уже принятым решением. — Я тут себе ресторан приобрел, нужно заняться организацией его работы. Казаков порекомендовал тебя. Предварительно уволив, без всяких отработок и бесед. — О нет, он говорил не о положенных по закону двух недель отработки после увольнения, вот далеко не о них. Это непередаваемое чувство, когда душа внутри сжалась до боли. — У тебя хорошие рекомендации, думаю, ты справишься, несмотря на чуть более занимательный, так сказать, контингент. Завтра в восемь утра жду в «Инконтро» на Театральной.