Выкинул сигарету и, не глядя на меня, сел на переднее пассажирское.
Я стиснула челюсть, глядя как черный внедорожник неторопливо отъезжает от подъезда и тут послышался писк магнитного замка и на крыльцо вывалилась Линка. В домашнем халате и со сковородкой в руках.
— Уехал уже? — прищурено на сворачивающий за угол автомобиль, сипло спросила она. — На балконе стояла, курила. Смотрю, вываливается джигит и чего-то там тебе втирать начинает.
Я очумело глядела на свою сестру, которая была на полторы головы ниже меня и которая сейчас крепко сжимала сковородку, угрюмо глядя в сторону поворота. Ее лицо отекло, нос походил на картошку, стоит на промозглом ветру в легком халате и смотрит на угол дома. Вот вроде и смешно, да только смеяться совсем не хочется.
— Пошли домой, Шрек. Фиона бы и сама джигита отхуярила, вчера вон на других сказочных долбоебах как потренировалась. — Хохотнула я, глядя на Линку бросившую на меня недовольный взгляд.
Первое что меня напрягло, когда я, скинув куртку, начала разуваться на пороге — завал возле маленького комода у входа. Какие-то подарочные коробки, алкоголь, два пафосных веника цветов, неожиданно, но блоки сигарет, причем хороших.
— Это чего за передачка? — я, расстегивая сапог, подняла взгляд на сестру, скрестившую на груди руки со сковородкой и оперевшуюся плечом о стену.
— Ян, а кто такой Эмин Асаев?
— Что? — спросила ровно, не поднимая на нее взгляда, но пальцы едва не ошиблись, когда я тянула их к язычку молнии второго сапога.
— Гаврилов приходил. Младший. — Линка кивнула в сторону завала и перевела задумчивый взгляд на меня. — Впихивал насильно, а когда я сказала, что ты поехала покупать биту и вот-вот вернешься, Артем заверещал, что Эмин Асаев посоветовал им извиниться. И вот то, как он подпукивал, когда это говорил, меня прямо заинтересовало. Как и то, что у него сломана рука, хотя била ты в нос. Шепелявит он смешно и с лицом у него тоже смешнее, чем у меня… — Я умиленно потрепала ее по щечке, проходя мимо по коридору и направляясь на кухню, откуда вкусно пахло выпечкой, едва сдерживая трехэтажный мат. — Ты не подумай, я никуда не лезу, каждый свою жизнь травит сам, но, Ян… тот мощный горячий детина у подъезда…
Я, отодвинув тюль, уселась на подоконник и притянула к себе пачку сигарет и пепельницу, глядя на Линку, отрезавшую мне кусок курника и наливающую в стакан молока.
— Все нормально, Лин, — пыхнула сигаретой я, успокаивающе глядя на нее, упавшую на табуретку за столом и выжидательно на меня посмотревшую. — Ухажер этот отстанет, слово даю. И на мне это не отразится.
Самое важное, когда врешь любимому человеку это верить в свои слова, а Алинку я любила и врать плохо не имела права.
Она долго смотрела в мое лицо, но промолчала — лгать я умела всегда.
* * *
— Янка, он банкир. — В семь утра заявила мне сестра, когда я удрученно брела наливать себе кофе, запоздало отдернув руку от глаз, которые только что раза с третьего намалевала нормально.
— Чего? — недоуменно покосилась на сестру, уже в пуховике метающуюся по кухне в поисках своей термокружки и беспокойно поглядывающую на наручные часы.
— Твой кавказец. Он банкир. — Линка остановилась на мгновение, задумчиво глядя в потолок, кивнула сама себе и полезла в шкаф для кастрюль. Она любитель пихать свои вещи в неожиданные места и вспоминать о их локации в последний момент. — И я тебе не советчик, конечно, но ну его на хер, Янка.
— Лин, что за загадочные взаимоисключающие слова? — холодея, поинтересовалась я, включая чайник и поворнулась к ней лицом, опираясь бедром о кухонный гарнитур. — У тебя сотряс? Нет, про ну его на хер я согласна, а вот остальное?
— В великое время живем, Ян, тырнет выдает инфу, что он учредитель странной сети небольших банков. — Линка недовольно поджала губы, глядя на только включенный чайник и бахнула кружкой на стол, хмуро глядя на нее. — Вот парочку у нас открыл. И, скорее всего, закроет. У него прикол такой есть открывать филиалы, а потом закрывать. А ну его на хер потому что я банкиров представляла как солидных дядечек в костюмах и на Ролс Ройсах, а не как горячих южных головорезов в тонированных меринах.
Я прыснула, глядя в окно и мучительно желая покурить, хотя вот по утрам никогда раньше не тянуло. Тут на кухню вполз кряхтящий Степаныч подслеповато щурившийся на достаточно не яркую лампочку. Алинка торопливо подскочила с места и пошла к раковине, уберегая сердобольное сердце Степаныча от вида своего побитого лица.
— Что обсуждаем? — Степаныч со стоном сел на Линкино место и с интересом заглянув в пустую кружку, грустно вздохнул.
— Отдадим Янку за банкира? Поклонник у нее появился. — Линка, чтобы хоть как-то себя оправдать, начала перемывать чистую тарелку, которую я вчера за собой не убрала, оставив ее на раковине.
— Тю, где большие деньги, там большие проблемы. — Степаныч, повернулся к столу и опустив на него локти, сжал пальцами виски. — Янку я люблю, поэтому мы ее не отдадим. Алинка, у меня там за тахтой полпузырька, ножки не ходют, уважь батяню.
Линка бочком выскользнула из кухни, а я, подойдя к столу, подхватила ее термокружку, собираясь налить ей кофе.
— Янка. — Степаныч дрожащими пальцами неожиданно прытко сжал мою кисть и поднял на меня страдальческие глаза, в которых плескалась еще и предупреждающая угрюмость.
— Степаныч, я тоже тебя люблю, особенно твою жизненную философию, но не начинай. — Я мягко высвободила руку и пошла к чайнику. — И Линку не настропаляй. Я не дура, розовые замки строить не собираюсь, аккуратно от него отвяжусь.
Налив Алинке кофе, плеснула еще, Степанычу и себе. Села напротив него пододвинув бокал и сигареты.
Степаныч хмуро глядя на меня пожевал губами и кивнул. А спустя секунду, разумеется, не вытерпел и очень-очень тихо и быстро заговорил, косясь на дверь, за которую вытурил Линку именно для этого разговора:
— Хочешь сахарный песок, потрудись вырастить сахарный тростник, Янка. Иначе на плантации вот нехер двигаться. Не ровня мы банкирам, а значит, и по их счетам отвечать не сможем. Алинка любит повторять "каждый свою жизнь травит сам". Вроде как о том, что у каждого выбор есть насколько красиво на дно рухнуть, а по сути-то, по сути, все вот предопределено. Судьба она тварь такая вот, узколобая совершенно, не любит она оригинальных поворотов, все обрекает для каждого последующего поколения участь тех, что это поколение и породили. — Я с трудом сглотнула, но сдержала спокойное выражение на лице. — Судьба не оригинальная тварь. Все шаблонами да ярлыками и ты на это внимание обрати, Янка. Ты не дура, сможешь нарушить традиции суки-жизни, мозги-то есть. Может, и заимеешь солидный кусок, но ты только вот о чем задумайся — чем ты за него заплатишь.
— Бытиё определяет сознание, а, Степаныч? Наверх смысла карабкаться нет, если находишься на дне? — пригубив кофе, негромко спросила я, глядя в его мутные с перепоя глаза. Нет, он не может так думать, он умный человек. Он просто не уточнил. И Степаныч, грустно вздохнув, подтвердил это мое подозрение:
— Бытиё определяет. — Покивал он, серьезно глядя мне в глаза. — Быдло оно обрекает на повтор, а других мотивирует на разрыв, и вот там два варианта развития событий, в этих вот разрывах, Янка. В одном случае ты душу потеряешь и будешь вот с такими вот губами, — Степаныч забавно показал с какими именно, зачем-то еще при этом выпучив глаза и я прыснула, — на бентлях всяких, в ожидании подачек от мужика богатого, а во втором случае… расти тростник, Янка, коли душа у тебя в сторону… садоводства. Расти гадкий тростник, который и расти-то не хочет. Не купишь ты себе бентли в этом случае, но и на курятник на бентлях с завистью смотреть никогда не станешь. Ты купишь себе трактор и пофигачишь по плантации… шутки за триста про тракториста… а смеяться над ними будешь, когда сахарный песок в чай засыпешь, который сама добыла, сидя где-нибудь на крылечке твоего собственного домишки и наблюдая за дамами на бентлях. Вот тогда, Янка, банкиры. А до той поры нечего там делать, задавят и не зевнут даже, а тебе им и пенделя даже не отвесить за фигню их всякую. Тростник, Янка, трактор и похер вот на всех. Они все вот так будут делать, — Степаныч снова надул губы и выпучил глаза, — пока ты банкира себе выбирать будешь, поняла вот ты меня?
— Степаныч, — вот вызывал у меня этот пропойца нежность. Вот вызывал. — Поехали со мной на тракторе по плантации, а?
— Душонка у меня на кочках вылетит. — Отмахнулся он. — Вот Алинка проедет. Только ты смотри, Ян, у нее душонка, оно-то, конечно, покрепче моей, но тоже вылететь может. Галку из-за ее обостренного чувства справедливости постоянно в школу вызывали. И два раза в ментовку. — Степаныч на мгновение прервался и задумчиво нахмурился. — Три.
— Линка от матери выхватывала за ментовку? — осторожно спросила я.
— За что? За то, что правду отстаивала? У Алинки, конечно, обостренное чувство справедливости, но — Удивленно посмотрел на меня Степаныч, не подозревающий, как у меня при этих его словах стало покалывать ладони, вспомнившие как их всегда жгло от силы натяжения жаккардового полотенца, перекрученного в тугой узел. — Галка тоже не дура совсем была, Янка. Знала она, что Алинке и без того по мордасам частенько прилетать по жизни будет, защищала ее как могла и пресмыкаться никогда не перед кем не заставила бы. Я тоже так считаю что лучше ведь и правда выхватить, но честным быть. Перед собой. Тебе ведь в первую очередь с собой жить, а потом с остальными, а как жить-то и тебе и остальным, если ты сам себя принять не сможешь… — Покачал головой Степаныч и на мгновение прервался, когда Линка проскрипела дверью туалета. — Алинка, она… на некоторых кочках шею себе свернет, пока эту кочку выравнивать будет. Не понимает она, что не всякую выровнять можно и некоторые лучше даже не пытаться. Так что смотри за ней, ладно?
Я очень серьезно кивнула. Я поняла, о чем он просит.
— Степаныч! Нет за тахтой пузыря твоего! — Громко отозвалась из коридора Линка, топая к входной двери. — И в твоем туалетном тайнике, про который мы с Янкой типа ничего не знаем, тоже нет! Ян, принеси кофе, а то я уже обулась!
— Думаешь, вылила? — огорченно спросил у меня Степаныч, с подозрением глядя в темный провал коридора. — Вот точно я не допил, вот точно. Вылила, егоза. Хотя, оно и правильно, ливер подшаливает, надо переждать.
— У тебя деньги есть? Если дам, опять в запой не уйдешь?
— Не знаю, — задумчиво ответил Степаныч с грустью глядя в окно. — Пока не давай. Я тебе и так должен сколько. Вот честно отдам, как пенсия придет. Если не пробухаю. Нет, надо лучше будет сразу отложить, а то опять… — он удрученно махнул рукой.
А я с тяжелым сердцем, натянув ехидную улыбку, пошла относить Шреку ее термокружку.
* * *
В кабинете витал слабый шлейф сигаретного дыма, путающийся с ароматом кофе и морозным сквозняком из приоткрытого окна.
Псевдобанкирская криминальная сволочь развалилась в кресле за широким дубовым столом, стоящим сбоку от большого окна в пол.
И я вот я как-то совсем не удивлена была тому, как он там сидел — в кресле, чуть развернутом к углу стола, закинув на него длинные ноги и расположив на них ноутбук. Периодически отводил от экрана взгляд и чиркал что-то в бесчисленных документах, ровными стопками распложенных на лакированной поверхности. Ага, банковскими делами, наверное, занимается в восемь утра в своем ресторане, самое то.
Для него нас словно бы не существовало. «Нас» это я, напряженно замершая на краю широкого кожаного дивана и старающаяся не смотреть на Асаева, и сидящий на стуле через низкий стол от меня бывший управляющий «Инконтро», рассказывающий мне достаточно важную информацию. Я перебирала стопки документов, помечала в планере кто их поставщики, с кем они сотрудничают в плане артистов-бардов и прочих юродивых, вытрясывала подробную инфу, так сказать, внутреннего пользования, касающуюся административных попрошаек — кто, куда, когда, с кем и как лебезить. В целом, общий уклад жизни у них оказался проще, чем в «Империале» и я параллельно набрасывала план того, что было бы неплохо привнести и в «Инконтро». Далее около часа на знакомство с залами, расположением, планом работы, персоналом и прочими необходимыми моментами.
Распрощавшись с бывшим управляющим, для виду дав пару наказов по залу халдеям, ознакомившись с местной стражей и гейшей у порога, то бишь со службой безопасности и хостес, я покурила за углом и, переведя дыхание, отправилась за основными инструктажами моей работы.
Асаев все так же сидел за столом, потягивал кофе и не отрывал взгляда от ноутбука. Говорил негромко, ровной интонацией почти то же самое, что мне когда-то говорил Владислав Игоревич, с той лишь разницей, что здесь все было гораздо серьезнее. Гораздо. В плане того, что на некоторых его закрытых встречах на этаже вообще никому не дозволялось быть.
Он называл мне имена, все так же глядя в монитор, я писала сокращенно, едва нажимая карандашом на лист, чтобы потом, как вызубрю наизусть, без всяких следов стереть. И с каждой секундой чувствовала, как сильнее стынет кровь в жилах. Потому что некоторые имена я слышала, некоторых я видела в «Империале». На имени Никиты Нечаева у меня остановилось сердце и свело напряжением пальцы.
Асаев не смотрел на меня, он не видел моей реакции, но он ее словно бы почувствовал. Потому что улыбнулся. Уголками губ, совсем кратко, а мне стало жутко до дурноты.
Перевел на меня взгляд, в котором играли все оттенки моего страха и негромко произнес:
— Я же говорил, что контингент будет интереснее. Вероятно, деятельность некоторых личностей не является для тебя тайной. Кто же такой Нечаев?
— Он… — Тихо прошептала я, вспоминая ту тварь. Которая контролировала оборот, и не в масштабах района. Повыше. — Связан… с дурью.
— Временно. — Асаев едва слышно хмыкнул и перевел взгляд в монитор. — У Казакова подвисал?
— Пару лет назад… едва стрельбой не закончилось. — Пробормотала я, стискивая в пальцах ручку, чтобы подавить мелкую дрожь.
— Так это и есть та самая причина твоего эпичного взлета по карьерной лестнице? — Я едва не ощерилась, посмотрев в его темные глаза, где плескалась прохладная насмешка. — Да, это хреново, когда глотают то, что продают. У вас тут вообще дохера и больше шировых чертей. Куда ни плюнь в дурика попадешь. — Он презрительно повел бровью, переводя взгляд в экран.
«У вас»? Он не местный. Разумеется, сука, не местный. Линка что сказала утром? У нас филиалы открывает? Значит, обитал до этого не у нас.
Я глянула на свой список сокращённых имен. Страшно и одновременно смешно, но больше страшно — я почти всех знаю. Асаева никогда раньше не видела. Такой уровень, а мелькнул с Казаковым только сейчас, значит, приехал совсем недавно. Если бы давно, то в «Империале» я бы его увидела гораздо раньше. Потому что уровень. Смотрела на список имен и понимала, что это просто пиздец какой уровень. Просто пиздец. Мне.
Он хлопнул крышкой ноутбука, и я, вздрогнув, исподлобья посмотрела на Асаева с удовольствием потягивающегося в кресле и снимающего ноги с края стола. Всё. Мне решили уделить время.
— Подойди. — Полуулыбка на губах и карий мрак неторопливо, но неизбежно напитывается томлением.
Он, не отпуская меня взглядом, медленно развернул свое кресло от стола к проходу. В ожидании.
— Зачем? — набат ускоренного сердцебиения в ушах и адреналин в венах.
— Для начала поцелуешь.
— Тебе мало вчера было? — глухо спросила я сквозь стиснутые до боли зубы, неотрывно и напряженно глядя на него.
Асаев тихо рассмеялся и, улыбаясь, совсем негромко, очень кратко гортанно рыкнул. Если бы я не сидела, меня бы явно покачнуло. Потому что в этом звуке было все. Удовольствие, ирония, насмешка, одобрение и ощутимый отзвук секса.
Морозом по коже, сумбуром в мысли. Что делать? Что сейчас делать?
Я смотрела в его глаза, молниеносно перебирая варианты, но мне так мешал вопль инстинкта самосохранения, истерично дергающий мой взгляд в сторону планера со списком имен.
Хер там. Вариант я вывела через две секунды и это вплелось упреждением в панику в мыслях. Его тащит по моим реакциям. По моему пониманию и моему сопротивлению, потому что с головой у меня все в порядке. Вот по чему его ведет. Соответственно этого быть не должно.