— Ты хочешь поговорить об этом? — спрашиваю я, откликаясь на его прикосновение.
Он качает головой и грустно улыбается.
— Этого достаточно.
Я не могу ничего поделать и улыбаюсь. Мы стоим вот так мгновение, глядя друг другу в глаза, палец на моих губах, а мое сердце в его руках, пока громкоговоритель не называет его имя.
— Я должен идти. У тебя есть работа, и, в отличие от некоторых людей, мне нужно поспать. — Оливер кивает, опускает руку с моего лица и идет к кабинетам пациентов. —Спокойной ночи, красавица Элли.
— Спокойной ночи, красавчик Оливер, — говорю я с улыбкой. Он тоже улыбается, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Напиши мне, когда вернешься домой, — кричит он. Я покидаю больницу, чувствуя себя намного легче, чем, когда вошла. Когда я добираюсь до своей машины и прижимаю руку к месту, где касались его губы, клянусь, что чувствую покалывание. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить: заставлял ли меня Уайт чувствовать себя также. Я любила его, я действительно любила, но каждый раз, когда я рядом с Оливером, я сомневаюсь в этом. Это заставляет меня чувствовать себя ужасно. Может, я просто любила их по-разному. Может быть, Оливер был более знакомым, подростковым гормоном любви, а Уайт был более взрослым, предсказуемо стабильным видом любви. Я не могу решить, что лучше или кто. Да и не должна. Уайт ушел, и я ничего не могу с этим поделать. Так почему, идя с Оливером на дружеское свидание, я чувствую, что предаю его память?
Глава 14
Я хожу по галерее, когда женщина открывает дверь, я останавливаюсь. Она улыбается, заправляя солнцезащитные очки в волосы. Она старше, возможно, такого же возраста, как и моя мама, с грацией балерины.
— Вы владелец? — спрашивает она, оглядываясь, прежде чем ее взгляд останавливается на мне.
— Да, — отвечаю я и иду к ней. — Эстель Рубен. Вы были здесь раньше? — спрашиваю я. Она выглядит знакомо, но я не могу ее вспомнить. В прошлом мы с Уайтом устраивали показы картин в нашей галерее, поэтому я подумала, что, возможно, она была на одном из них.
— Вообще-то нет. Я думаю, мы могли встретиться в Нью-Йорке, — говорит она, наклоняя голову, чтобы всмотреться в мое лицо. — Ты и Уайт…
— Жених, — я заполняю паузу. Жених, бывший жених, жених перед смертью, я никогда не знаю, что сказать незнакомцу, который знает обо мне.
— Сожалею о вашей потере, — говорит она, грустно улыбаясь. Ее мышцы лица не двигаются, когда она улыбается, и это заставляет ее выглядеть немного мрачной.
— Спасибо вам. Вы коллекционируете? — спрашиваю ее, пологая, что мы встречались в Нью-Йорке.
— Да. Я очень долго смотрела на нее, — она поднимает тонкую руку и указывает на мою главную достопримечательность — глаз, который наблюдает за всей галереей.
— О, — говорю я шепотом.
— Сколько? — она спрашивает. — Я пыталась ее купить, но безрезультатно.
Мои глаза расширяются от того, как ко мне приходит озарение.
— Присцилла? — говорю, поворачиваясь лицом к ней. Присцилла Вудс, помощник ее мужа звонил почти год. Я продолжала отказываться от их предложений, хотя они называли большие суммы, она хотела две мои любимые картины, и я не была готова продать их.
— Ты помнишь, — улыбается она. — Я в городе на пару дней, поэтому решила заглянуть, чтобы узнать, готовы ли вы продать мне эти лоты.
— Этот не продается, — говорю я, прочищая горло, чтобы убедиться, что меня слышат.
— А другой? Разбитое сердце с крыльями?
Я смотрю от нее в сторону, где картина висит на противоположной стене.
— Она называется Крылатые Калейдоскопы, — отвечаю я, внезапно чувствуя комок в горле. Уайт написал ее вскоре после нашей помолвки. Он написал три, продал две и оставил одну для галереи. Я никогда не была уверена, что он продаст ее. В конечном счете, это была его картина.
— Она прекрасна, — говорит она и подходит к картине. — Это напоминает мне о каком-то перерождении.
Я киваю и глотаю, надеясь выдержать этот разговор.
— Это и есть возрождение, — это возрождение моего сердца, моих надежд на любовь, моей личной жизни и рождение наших отношений.
— У нее нет цены, — говорит она.
— Некоторые вещи не имеют цены.
Она поворачивается ко мне и наклоняет голову.
— Все материальное не бесценно.
— Может быть, но не воспоминания за этим. — Мой ответ заставляет ее кивнуть в знак понимания. Ее глаза отворачиваются от моих и оглядываются на картину.
— Значит, ты не хочешь забыть о тех воспоминаниях, которые она хранит?
Я молча смотрю на картину. Я знаю, что никогда не будет достаточной стоимости для нее, чтобы окончательно стереть все эти воспоминания, они навсегда будут внедрены в мой мозг, поэтому, возможно, мне стоит перестать думать с такой точки зрения о его картинах. За последние пару недель мне удалось перевернуть новый лист. Я чувствую, что двигаюсь в правильном направлении, но, когда сталкиваюсь с отпусканием последних трех лет своей жизни, я глохну, как автомобиль при переключении передач. Я делаю длинный вдох, вдыхая вечно присутствующий запах дерева и краски, и когда выдыхаю, принимаю решение.
— Я готова отпустить это, — говорю я, мой голос стойкий и решительный. Присцилла оборачивается и хлопает руками с счастливым визгом. Это заставляет меня улыбаться, и я чувствую себя менее печальной от продажи картины.
— Я могу доставить ее в ваш дом, — говорю я.
— Я живу в Нью-Йорке, — отвечает она. — Я не ожидала, что вы полетите туда, чтобы ее доставить.
— Мы всегда это делаем, иначе я не буду чувствовать себя правильно, отправляя ее вам. Именно ее.
Она улыбается.
— Я возьму ее сама. У нас есть самолет. О ней хорошо позаботятся.
Она так говорит о ней, как если бы это был ребенок, что заставляет меня чувствовать себя немного лучше по отношению к нашей продаже.
— Я составлю документы для вас.
— У меня есть время? Просто во время обеда я должна встретиться со своей подругой через дорогу, — говорит она, глядя на часы.
— Конечно. Мне просто нужна информация. Я подготовлю ее и соберу к тому времени, как вы закончите.
— Идеально. Не могу дождаться момента, когда повешу ее возле камина и покажу всем свою новую картину, — говорит она.
Ее картина. Я стараюсь не позволять словам кольнуть меня, но все равно. Когда она уходит, я заканчиваю бумажную работу, снимаю картину, сжимая края холста, когда кладу ее на пол. Я складываю ноги под себя и позволяю кончикам моих пальцев провести по каждому раздробленному сердцу, красочному и красивому, и по крыльям, которые поднимают их. Слезы скользят по моему лицу, когда я прикасаюсь к каждому из них, тем самым прощаясь с ними. Я начинаю покрывать ее, один слой, два слоя, три… Думаю о серьезном взгляде Уайта, когда он смешивал акварели…взгляд восторга, когда он подбирал цвет слоновой кости для крыльев, когда его видение сошлось на холсте.
— Тебе это нравится? — спросил он. Его лицо сияло, ему стало ясно, что мне это нравится.
— Я никогда не хочу ее продавать, — сказала я, когда он засмеялся и обвил меня руками.
— Однажды мы это сделаем. Когда нам надоест смотреть на нее.
Я надеюсь, что он не думает, будто я устала смотреть на это, потому что это не так. Я не думаю, что когда-нибудь устану пялиться на его картины, но дело не в этом. Я говорю себе, что это мое прощание, и когда встаю с тяжелым сердцем, вручаю кусочек моего прошлого кому-то другому. Она никогда не будет знать историю, но ценить будет не меньше.
Глава 15
На четвертый день затишья после нашей ссоры с Мией, я позвонила ей, мы долго говорили о разных вещах, после нашего разговора я поехала к ней в студию. Открыв дверь студии, я минутку восхищаюсь фотографиями, висящими на стене. Они изменились с моего последнего визита. Справа находится черно-белое фото женщины, лежащей в постели. Ее взгляд обращен не на камеру, а белые простыни покрывают ее тело, что видно только изгиб ее голой спины и пышные черные волосы, прикрывающие половину ее плеча. Освещение и поза делают фотографию потрясающей. Ближе к двери весит семейная фотография, на которой изображен отец в коричневых вельветовых брюках, темно-синей рубашке и в маске Чубакки, которая закрывает его лицо. Маленький мальчик рядом с ним одет также, но в маске спезназовца. Мама стоит по другую сторону от сына в узких коричневых брюках, белой рубашке и прическа, как у Принцессы Леи. Я смеюсь над тем, как это восхитительно, и пугаюсь, когда Миа выходит из-за угла. Я смотрю и замечаю, что она в красном платье и без обуви, что смешно, так как я в таком же платье только черном. Мы смотрим друг на друга и смеемся.
— Привет, — застенчиво говорю я.
— Мне жаль, что я такая идиотка, и мне жаль, что меня не было, когда ты продала эту картину, — отвечает она, повторяя то, что она сказала в нашем телефонном звонке.
— Все в порядке. Я в порядке. Мне жаль, что я сказала то, что сказала, это не мое дело.
Мы обе вздохнули и подошли, что обнять друг друга.
— Ты иногда такая сука, — говорит она мне в шею.
— Поэтому мы и друзья.
Мы отрываемся друг от друга, и я смотрю на стену перед нами.
— Мне очень нравится эта фотография.
Миа улыбается.
— Разве это не потрясающе? Это их открытка на Хэллоуин в этом году.
— Это потрясающе, — говорю я, кивая на женщину.
— Да, будуар для будущего мужа. Милая девушка. — Она поворачивает свои голубые глаза на меня. — Когда ты позволишь снять тебя? Ты была бы идеальна.
Я цокаю.
— Я отстойная в этом. Я не знаю, как выглядеть сексуально на камеру.
Миа смеется.
— Это то, что делает тебя сексуальной, сексуальной! Если ты будешь стараться, то будешь выглядеть идиоткой. Я помогу тебе, ты же знаешь, я знаю, как работать с магией.
— Да, конечно, — говорю я, размахивая руками вокруг студии.
— Эй, не хочешь сняться на этих выходных?
— Съемка? Я пришла, чтобы пригласить тебя на обед и помириться, а не планировать сексуальную съемку!
— Я знаю, у меня есть модель, которую я снимаю, но она сильно заболела, поэтому не сможет участвовать в фотосессии, а это крупная съемка для местного журнала, и мне нужны фотографии на следующей неделе. Это важно, Элли. Это может быть мой шанс.
— Черт, — говорю я, издавая медленный вдох.
— Да, черт. Все модели, с которыми я работала, сказали мне «может быть».
Она выглядит так, как будто собирается плакать, и я ненавижу видеть, как она нервничает из-за работы.
— Окей. Я сделаю это, — говорю я. Я имею в виду, я делала это для нее раньше. Насколько это может быть хуже?
— Ах! Спасибо тебе! — она говорит, немного прыгая, и обнимает меня снова.
— Это…хорошо, помнишь тот раз, когда ты заставила меня фотографироваться с парнем на пляже? Это будет так? — Это было не так плохо, пока не появился Уайт. Мы резвились в воде и делали все возможное, чтобы не смотреть на камеру и притворялись, что у нас была химия, что трудно сделать с парнем, которого ты не знаешь, независимо от того, насколько он милый.
К тому времени, когда нам стало комфортно друг с другом для того, чтобы поцеловаться, появился Уайт. Он заставил меня так нервничать, что я не могла вернуться к чувству естественности с парнем. Это было ужасно. Смех Мии оторвал меня от мыслей.
— Нет, это будет в помещении и гораздо более интимно, так что хорошо, что ты еще не нашла парня.
— Ага, слава Богу за это, — говорю я нерешительно, прежде чем отправиться обратно в свою студию. Я думаю о том, чтобы взять бутерброд по пути. Позже, когда я готовлюсь к прибытию детей, я получаю текстовое сообщение от Оливера, которое заставляет меня хмуриться.
Правило №1: никаких коротких платьев.
Я долго смотрю то на смс, то на себя, а затем осматриваюсь, чтобы убедиться в том, не следит ли он за мной.
Ты следишь за мной?
??
Ты сейчас откуда-то наблюдаешь за мной?
Телефон начинает вибрировать с его именем на экране.
— Это значит, что прямо сейчас ты одета в короткое платье? — шепчет он.
— Да, и судя по звуку твоего голоса, я предполагаю, что ты в больнице.
— Насколько короткое? — спрашивает он, игнорируя мое заявление.
— Друзья, Оливер, — напоминаю ему.
— Просто скажи мне, насколько оно короткое, ради Бога. Мне нужен визуальный контакт.
— Чуть выше колен.
— Какой цвет?
— Черный.
Я слышу, как дверь открывается и закрывается, и его дыхание возвращается мне в ухо. Я дрожу так, будто бы он стоит позади меня.
— Оно обтягивающее?
Я смеюсь.
— Ты собираешься заняться со мной сексом по телефону в три часа дня? На работе?
Он выдыхает.
— Я отправил тебе сообщение, чтобы сказать: не надевать короткое платье на свидание с другом, а ты говоришь, что ты в нем прямо сейчас.
— И? Ты говоришь так, будто это нижнее белье.
— Нет, но каждый мужчина в Санта-Барбаре будет смотреть на твои ноги и желать, чтобы они обернулись вокруг его талии, видеть твои сиськи и желать, снять платье, чтобы получить лучший вид…
— Оливер! — я прерываю, полностью растерянная. Я начинаю получать горячие вспышки и тяжело дышать, а он ведь даже ничего со мной не делает. — Друзья! — я кричу. — Друзья! Я не пойду с тобой, если ты продолжишь говорить мне эти вещи.
Он долго не говорит, я смотрю на свой экран, чтобы убедиться, что он все еще на связи.
— Что я говорил тебе об этом, Эстель? — он спрашивает, его голос имеет влияние надо мной, заставляя меня невольно дрожать.
— Ничего, — шепчу я.
— Ничего?
Я закрываю глаза на вызов в его голосе, зная, что должна была просто проигнорировать вопрос.
— Это не заставляет тебя хотеть, чтобы мы оказались наедине?
— С чего бы мне этого хотеть? — спрашиваю, надеясь, что мой голос звучит спокойно.
— Потому что, если бы мы были, я бы засунул руку под твое платье… — он делает паузу и шепчет. — В твои трусики.
— Кто сказал, что я их ношу? — говорю на одном дыхании.
— Ты не носишь трусики, непослушная Элли?
От улыбки в его голосе по щекам ползет румянец.
— Возможно.
— Если я протяну руку под твое платье и обнаружу, что это так, я не смогу устоять. Мне придется поднять твое платье, чтобы выяснить полностью ли ты голая под ним.
— И что, если? — спрашиваю тихо. Почему я играю в эту игру? Почему, почему, почему я занимаюсь этим? Почему мне это нравится?
— У тебя будет много неприятностей, — говорит он с грубым рычанием, которое заставляет мое сердце биться быстрее.
— Да? Какие? — дразню.
— Сначала я хочу попробовать тебя, — начинает он.
— Никаких поцелуев на свиданиях с друзьями, — издеваюсь с улыбкой.
— Я не буду целовать тебя в рот, — говорит он голосом, который заставляет мое сердце трепетать, прежде чем он продолжит, — я неторопливо поцелуями пройдусь по твоему телу вниз, пока не достигну твоих лодыжек, а затем медленно двинусь вверх, следуя языком по внутренней части твоих бедер…смакуя каждый сантиметр…
Его слова, как мурлыканье, и я задыхаюсь от яркой картины, которую он рисует для меня, как будто я чувствую его горячий язык на моей чувствительной коже.
— Я буду наслаждаться тобой, пока ты не попросишь мои губы и рот, чтобы трахнуть тебя…
— Оливер! — я пищу, стон слетает с моих губ. Я полностью просила об этом, я знаю, что я это сделала, но услышав настоящие слова от него, я чувствую себя слишком жарко, слишком обеспокоенной. Я перевожу дыхание и успеваю пропищать: — У тебя нет жизни, которую нужно спасти?
— Я на перерыве, — отвечает он небрежно, как будто он не говорил мне этих вещей. — Я на обеде.
— Ты занимаешься сексом по телефону во время обеда? — Мои глаза открываются и быстро мигают, чтобы приспособиться к свету в моей студии.
Он смеется.
— Я такой опытный.
— Окей… я отпускаю тебя, чтобы ты мог закончить свой обед.
— Тебе не обязательно. У меня сейчас такой жесткий стояк, что я должен спрятаться в этом темном шкафу, пока не смогу вернуться к своей работе.
Я вздыхаю, опустившись на сидение. Изображения его флирта со всеми медсестрами мелькают у меня в голове, прежде чем я смогу их остановить.
— Я уверена, что есть много желающих медсестер…больница готова помочь тебе с этим.
Снова тишина, затем резкий выдох.
— Хотел бы я, чтобы ты не думала обо мне так плохо.