Но это напрасно. Он не замечает моего выражения, потому что не смотрит мне в лицо.
— Эта одежда больше не нужна ей, не так ли?
Легкое движение палочки, и мои руки оказываются поднятыми над моей головой и прижатыми к стене.
Нет нет нет нет НЕТ!
Я яростно сопротивляюсь, пытаясь выпутаться из невидимого захвата, но не могу даже пошевелить рукой. Он тихо смеется, взмахивая палочкой, и вот уже моя футболка разорвана точно посередине.
Я вновь пытаюсь вывернуться из невидимых пут, сжимающих мои запястья. Гнев волнами поднимается внутри меня, взрываясь в груди и перерастая в крик.
— Бога ради, да что с Вами?! — я кричу на него.
— Со мной? Ничего, грязнокровка, — произносит он, оскалившись. — А теперь стой спокойно.
Я смотрю на Люциуса. Неужели, он действительно будет просто стоять и смотреть, как его друг забавляется со мной, словно с куклой?
Но Люциус больше не усмехается. Он делает несколько шагов и твердо кладет руку на плечо Долохова, отстраняя его от меня.
— Мы не трогаем грязнокровок, Антонин, — очень тихо говорит он. — Темный Лорд предельно ясно выразил свое отношение к этому. Так что, думаю, тебе лучше держать себя в узде.
Долохов приподнимает брови и отступает от меня, поднимая руки в знак капитуляции. Заклинание, держащее мои руки, исчезло, и я слегка наклоняюсь вперед, запахивая разорванную футболку посильнее.
Слава Богу.
Я дышу глубоко, чувствуя такое облегчение, что, кажется, вот-вот потеряю сознание.
— Как скажешь, Люциус, — с притворным уважением в голосе говорит Долохов. — Но то, о чем Темный Лорд не знает, не может ему повредить…
— Возможно. Но если он узнает о твоих… необычных пристрастиях, вряд ли он будет в восторге. Ты знаешь его отношение к таким вещам. Тем более, что такой чистокровный маг, как ты, не должен марать руки о грязнокровку. И помимо всего, я искренне не понимаю, почему ты хочешь эту жалкую и хнычущую сучку.
Долохов смеется, а мне хочется плакать.
Не слушай. Это просто слова — бессмысленные, пустые звуки.
— Что ж, не будем терять время, — голос Люциуса вновь резкий и грубый. Это звучит как приказ. Очевидно, что Долохов ниже его по положению. — У нас есть дела. Приготовь перо.
Люциус достает из мантии пергамент и маленькое красное перо, — я уже видела их вчера, — и передает все это Долохову, который, бросив на меня взгляд полный отвращения, устанавливает перо у стены камеры.
Люциус поворачивается ко мне, глядя мне в лицо. Едва заметное движение палочки, и я чувствую, что моя футболка вновь целая.
Смотрю ему в глаза. Как всегда, ледяной взгляд без намека на тепло или сердечность.
Однако, слова против воли рвутся наружу, но я успеваю остановиться прежде, чем это происходит.
Спасибо. Вот, что я хочу сказать.
Но, нет, я не стану благодарить его.
Ну, по крайней мере, я знаю, что он не причинит мне боли… таким способом. И не позволит никому другому сделать это со мной. Мне повезло.
Никогда не была столь признательна чистокровным предубеждениям, как в данный момент.
Он отворачивается от меня и подходит к Долохову.
Я хочу, чтобы здесь было прохладнее! Пот градом течет с меня, и это жутко неудобно.
— Может, приступим? — глаза Долохова вспыхнули в предвкушении.
Эти люди наслаждаются болью, не так ли? Им нравится смотреть, как другие кричат и корчатся в агонии.
— Да, конечно, — отвечает Люциус. — Правда, я сказал Белле, что мы подождем ее. Ты же знаешь, она обожает подобные… представления.
Долохов тихо засмеялся.
Белла? О, пожалуйста, только не эта злобная дрянь!
— Но неважно, — продолжает Люциус. — Если мы лишим ее удовольствия лицезреть все с самого начала… возможно, это научит ее впредь быть более пунктуальной.
Может быть, она не придет. Хотелось бы надеяться, что я буду только с этими двумя.
Нашла на что надеяться…
Люциус поворачивается к парящим в воздухе письменным принадлежностям и четко произносит, так же, как вчера:
— Люциус Малфой при содействии Антонина Долохова возобновляет допрос заключенной грязнокровки Грэйнджер в камере номер пятнадцать.
Я НЕНАВИЖУ, когда он так меня называет…
И сейчас до меня вдруг доходит, что он никогда не называл меня по имени.
Боже, как болит голова.
Перо скользит по пергаменту, оставляя чернильные следы, а Люциус поворачивается ко мне.
— Мисс Грэйнджер, — это звучит почти вежливо, — полагаю, Вы помните процедуру. Мы будем задавать вопросы, и если Вы ответите на них недостаточно честно, тогда Вы будете наказаны. Все ясно?
Я слегка киваю и больше ничего. Нет смысла притворяться, что я не понимаю его. Теперь я понимаю все очень хорошо.
Он чуть улыбается мне. Возможно, он думает, что я наконец-то буду делать все так, как он скажет.
— Очень хорошо. Для начала, думаю было бы интересно услышать от Вас рассказ об отношениях Гарри Поттера со своей семьей.
Семья Гарри. Он, должно быть, имеет в виду Дурслей. Они не собираются узнавать, что Гарри думает о своих погибших родителях.
Я могла бы ответить на этот вопрос. Гарри ненавидит Дурслей, и сказать Люциусу можно спокойно — от этого все равно не будет никакого толка. Это лишь значит, что Волдеморт не сможет использовать их, чтобы добраться до Гарри.
Но я не собираюсь облегчать Люциусу задачу.
Им. Он ведь больше не один.
В некотором смысле, мне даже жаль, что он не один. По крайней мере, я знаю, чего от него ожидать. Я ума не приложу, что могут предпринять Долохов или Беллатрикс Лестрейндж.
Он ждет ответ.
— Его родители мертвы, Люциус, — он слегка вздрагивает, когда я произношу его имя. — Я думала, что всем это известно.
Я вновь чувствую пощечину, но я так привыкла к этому, что даже не перевожу дыхание. Я прямо смотрю ему в глаза.
— Во-первых, грязнокровка, я думаю, что ясно дал понять, что не потерплю неповиновения. Во-вторых, ты прекрасно знаешь, что я спрашиваю тебя не о его родителях. Я говорю о тех, с кем он живет. Его тётка, дядя и кузен. Не строй из себя дуру. Тебе это не идет.
Что он хотел этим сказать?
Неважно.
Я не могу ответить, даже если эта информация не причинит никому вреда. Я не могу ответить на его вопрос, потому что не могу позволить ему вновь победить меня.
— Мне жаль, — говорю я, внимательно наблюдая за его реакцией, — но Гарри никогда не упоминал о своей семье. Я ничего о них не знаю.
Он глубоко вздыхает. Он знает, что я лгу. Конечно, знает. Он подходит ближе и хватает меня за подбородок, глядя мне прямо в лицо.
— Вы выглядите усталой, — произносит он почти с ноткой заботы в голосе. — И если быть совсем уж честным, вы выглядите просто ужасно. Вряд ли Вы сможете сегодня вынести пытки.
— Со мной все в порядке! — мой голос больше похож на шипение, хоть в голове и пульсирует, а в ушах шумит. — Я вполне способна выдержать все, что Вы для меня задумали. И думаю, хватит терять время, пора покончить с этим, потому что я все равно Вам ничего не скажу.
Я жду, что он улыбнется, воспользуется тем, что я дала ему повод причинить мне боль. Я жду, что он заставит меня говорить.
Но нет. Он долго смотрит на меня, сжимая мой подбородок.
— Не очень умно с Вашей стороны провоцировать меня, мисс Грэйнджер. Я думал, что вчера ясно дал понять, к чему это приводит. — Кончиком своей палочки он убирает локон с моей щеки. — Не будьте дурой, сейчас…
— Я не дура, — огрызаюсь я. Меня задевает то, что он называет меня так. — Если бы я была дурой, тогда я бы без колебаний выложила вам все об отношениях Гарри со своей семьей.
Он с шумом втягивает носом воздух, а его губы сжимаются в тонкую линию.
Осознание, что я вывела его из себя, приводит меня в ужас, но, в то же время, заставляет меня ликовать. Я чувствую удовлетворение. Маленькая частичка власти, которую я имею над ним — это возможность вывести его из равновесия.
— Да брось, Люциус! — я слегка вздрагиваю при звуке голоса Долохова. Я почти забыла о его присутствии. — Она не собирается отвечать. Ее нужно подтолкнуть… Преподадим ей урок…
— Нет, — говорит Люциус, все еще глядя мне в глаза. И я точно знаю, что его слова предназначаются мне. — Сначала я дам ей возможность сказать нам все по доброй воле.
С этими словами он отходит от меня, давая мне свободно вздохнуть. Я перевожу взгляд с бледного, искаженного лица Долохова на спокойно застывшее, аристократичное лицо Люциуса.
— Ваше отношение изменилось, — произношу я тихо, глядя на Люциуса. — Только не говорите мне, что Вы прислушались к тому, что я сказала вчера.
На его лицо набежала тень.
О, да. Разозли его. Используй свою власть над ним..
Долохов вопросительно смотрит на него.
— О чем она?
Я приподнимаю бровь, обмениваясь взглядами с Люциусом.
Держу пари, ты не скажешь ему.
Я, черт возьми, уверена на все сто, что ты не сделаешь этого!
— Ни о чем. Она просто считает себя самой умной, вот и все.
Он в один шаг преодолевает расстояние между нами и одним грубым рывком вытаскивает меня в центр комнаты. Я вырываюсь из его рук. Мужчины начинают окружать меня, словно львы, загнавшие свою добычу в ловушку.
— Гарри Поттер никогда не говорил о своей семье? — нетерпеливо спросил Люциус. — Как долго вы с ним друзья? Должно быть уже… шесть лет? Трудно поверить, что за все это время он ни разу не упомянул своих родственников, даже вскользь.
Его голос натянут, он едва сдерживает гнев. Я должна буду выстоять, когда он, в конечном счете, взорвется и начнет пытать меня, потому что я не собираюсь вновь сказать то, что ему нужно.
— Я же сказала, что ничем не могу помочь, — мой голос дрогнул. — Он ни разу не говорил со мной о них.
Долохов встает около парящего пергамента и читает, что там написано.
— Она лжет.
— Конечно, она лжет! — шипит Люциус, теряя терпение.
Боже, он снова собирается причинить мне боль!
Ну, естественно! А чего ты ждешь? После того, как ты отказываешься говорить ему правду. Что-нибудь одно: правда или боль…
Люциус подходит ближе ко мне. Он так близко, что практически наступает мне на пальцы ног.
— Это твой последний шанс, — говорит он мне. Его голос тихий настолько, что мое сердце уходит в пятки. Не думаю, что он хочет, чтобы Долохов слышал его. — Тебе известно, на что я способен. Я могу заставить тебя ужасно страдать едва заметным движением моей палочки. Скажи мне то, что я хочу знать, и тебе больше не придется терпеть боль, — он делает паузу. А потом тихо произносит, и я едва его слышу. — Или ты так ничему и не научилась вчера?
Я глубоко вздыхаю, пытаясь привести мысли в порядок.
Почему бы не дать ему выиграть? Только в этот раз…
Потому что ты дала себе зарок, что никогда не сделаешь этого. Не дашь им победить. Помнишь, Гермиона?
Я встречаюсь с ним глазами, и когда говорю, мой голос почти так же тих, как его.
— Нет. Полагаю, что я все же не так быстро учусь.
Что-то сверкает в его газах. Он отходит назад и говорит Долохову, продолжая смотреть на меня.
Оказываю тебе честь, Антонин.
Почему он не сделает это сам? В последние дни он, казалось, получал наслаждение, причиняя мне боль.
Я вспоминаю, как он смеялся, когда Волдеморт пытал меня. Так… непринужденно, в то время как кто-то делал за него всю грязную работу.
Трус.
Он смотрит на меня, слегка нахмурившись.
Помнится, Гарри рассказывал мне о Легиллименции — жуткий фокус с чтением мыслей, которому его обучал Снейп. Что он там говорил? Необходим зрительный контакт…
Возможно, я и не владею Легиллименцией, но уверена, что маг уровня Люциуса уж точно является прекрасным легиллиментом.
Я раз за разом повторяю про себя слово «трус», глядя ему прямо в глаза. Я выкрикиваю его, сосредоточив все свои силы на этом слове из четырех букв. Я впиваюсь взглядом в Люциуса так, что глаза начинают слезиться.
Он хмурится еще сильнее, когда смотрит мне в глаза. Он знает, о чем я думаю. О, да, я уверена в этом.
Отлично.
Долохов отвлекает меня, подходя ближе, каждый его жест наполнен азартом и предвкушением.
— Только держи ее в сознании, по возможности, — хладнокровно сказал Люциус.
По возможности? О, Господи!
Долохов самодовольно улыбается.
— Я же не идиот. Сам знаешь.
Выражение лица Люциуса демонстрирует сомнения на сей счет.
Желание рассмеяться испаряется, как только я перевожу взгляд на Долохова. Он делает знакомое резкое движение палочкой, шепча заклинание, которого я не слышу из-за бешеного стука своего сердца. Нет. Опять. Не надо. Нет, нет!
Пурпурный свет вспыхивает на конце его палочки.
Боже правый, моя грудь! Мои ребра с треском ломаются. Все до единого. А внутри, кажется, все скручивается и сжимается… это так больно! Я мечтаю о забытьи — потерять сознание, провалиться в спасительную темноту…упасть, сбежать, дотянуться до мрака, где не будет боли…
Но я все еще в сознании.
Вокруг темно, и боль все еще здесь, волнами омывая ребра, сердце, грудь. Словно тысячи маленьких острых кинжалов.
Дикая боль пронзает мои… колени, да, колени, когда я падаю, и отныне остались только тьма, боль и голоса.
— Подумайте, мисс Грэйнджер, — голос Люциуса. — Эта информация ничто в сравнении с той, что Вы нам так любезно предоставили вчера. Вы ведь даже не знаете этих людей. Какое Вам дело до того, что мы о них узнаем?
Нет. Не позволяй им одержать победу, непозволяйимпобедить…
Грудь сдавило…
— Просто скажите «да», если хотите помочь нам, — говорит Люциус, и я слышу его будто издалека. — Мы сразу же остановимся, если Вы хотите…
Еще одна волна боли, сломанные ребра задевают легкие и сердце. У меня кружится голова, а к горлу подкатывает тошнота… Я кричу и бьюсь в агонии, грудь будто разрывается… Почему я все еще нахожусь в сознании?
Все мысли исчезают. Остается только боль. Боль. Кнутом скользящая по ребрам и дробящая кости. Ничто не стоит этого, ничтоничтоничто…
Я открываю рот…
И все прекращается.
Острые болезненные спазмы еще сотрясают мое тело, но их интенсивность с каждым разом все меньше и меньше.
В голове постепенно проясняется. Теперь я чувствую не только свое тело, но и холодный пол подо мной. Темнота отступает.
Я медленно открываю глаза.
Почему они остановились?
Я перевожу взгляд наверх, дрожа всем телом, и понимаю, что теперь нас в камере четверо.
Дверь открыта. Темноволосая женщина лениво прислоняется к дверному косяку, на ее изможденном и красивом лице застыла улыбка.
— Веселимся? — спрашивает она. Ее голос наполнен садистским удовлетворением. Она входит в комнату и захлопывает за собой дверь, запирая ее заклинанием.
Долохов делает шаг назад, глядя на нее с каким-то благоговением. Зато Люциус встречает ее властный взгляд, как равный, он лишь улыбается ей.
— Ты опоздала, — в его голосе нет и намека на упрек.
Она пожимает плечами, все с той же дьявольской улыбкой.
— Кое-что подвернулось. По дороге сюда мы с Рудольфусом случайно повстречали семью магглов. Они выгуливали свою собачку, — она медленно облизывает губы. — Боюсь, это было сильнее нас.
Я с трудом сглатываю.
Долохов посмеивается. Люциус же приподнимает брови, глядя на нее, продолжая улыбаться такой же безумной улыбкой.
— Ну, конечно. Только стоит помнить, что делу — время, потехе — час, Белла.
Она усмехается своему шурину, а потом переводит взгляд на меня. Не знаю как — одному Богу это известно! — я выдерживаю ее взгляд. В ее глазах коварство, власть и могущество.
— Не слишком успешное начало, — с издевкой произносит она. — На ней всего лишь царапины. Она заговорила?
— Пока нет, но скоро обязательно заговорит, — отвечает Люциус, глядя на меня. — Она ведь раскололась вчера, и достаточно быстро, скажу я вам.
Внутри меня поднимается такая волна злости, что я не успеваю остановить себя.
— Вы чуть ли не клещами вытягивали из меня каждое слово, и Вы знаете это…
Он быстро направил на меня свою палочку, и я прикусила язык, прежде чем я сумела сказать что-то еще.