Ну и что! Она тоже, мягко говоря, не пылает к нему любовью.
У неё есть цель, и цель это поможет ей выдержать всё что угодно — даже если сейчас этот оторопевший мужчина брезгливо смахнет со своей рубашки следы её отчаяния, она сделает вид, что этого не заметила, и прильнет к нему снова.
Потому что так надо.
— Мэри, что с вами? Джон вас чем-то обидел?
Господи, к чему эти странные фразы? Ведь ясно же, по тону произносимого им вопроса ясно, что именно он сейчас думает.
Джон никогда и никого не может обидеть. Он самый прекрасный, самый порядочный, самый идеальный, самый… самый…
Да, самый. И он мой!
— Я не знаю, Шерлок. Может быть, меня обидели вы?
— Я? Но чем?
Конечно же, он догадался. Горечь его вопроса так очевидна.
Тем, что остался жив? Тем, что Джону хочется находиться рядом со мною больше, чем рядом с тобой?
— Он… любит вас. Всегда любил.
Боже, что стало с его аристократичной бледностью? Вспыхнул, как обыкновенный плебей — сочно, предательски откровенно. Разучились держать себя в руках, мистер Шерлок Холмс?
— Но… Что в этом удивительного, не понимаю. Я тоже его люблю. Мы друзья.
Побольше, побольше горечи. Сегодня её должно быть так много, чтобы ею пропиталось всё вокруг: эти стены, эта тоскующая без привычных прикосновений мебель и эта его рубашка, такая тонкая и нежная на ощупь.
— Друзья… Он выбрал вас своей половинкой, Шерлок. А я не могу без него жить.
— Половинкой?
Кажется, он изумлен совершенно искренне. Хм…
— Что за чушь вы несёте, Мэри? В чём пытаетесь меня убедить?
— Вы поняли меня.
Добавить усталости голосу, изломанности — жестам, и тоски — взгляду.
— Поняли, — повторила она. — И от вас теперь зависит вся моя жизнь.
Мэри снова прильнула, припала к нервно вздымающейся груди доверчиво и простодушно.
Шерлок ошеломленно замер, и хотя он не сделал даже попытки приобнять поникшие, слабые плечи и уж тем более прижать её к себе в попытке утешить и ободрить, отстраняться на этот раз он тоже не стал. И это уже было немало. Человек, который доверчиво выплакал на вашей груди свое горе, поневоле становится ближе. И даже если вы не приобретете в его лице друга, вашим врагом он точно не сможет стать. Во всяком случае, это будет весьма затруднительно.
Это была неоспоримая победа. Мэри торжествовала.
Она сейчас беззастенчиво обнажила перед Шерлоком свою душу, показала ему все свои страхи, сделав его невольным наперсником горестных тайн.
Мэри очень хорошо разглядела в Шерлоке всё, что было необходимо: его ранимость и неумение противостоять подобного рода встряскам. Он не посмеет теперь даже подумать о возможности что-то изменить, что-то вернуть, чего-то добиться. И Джона на порог не пустит, если тот всё же решится вернуться на эту проклятую Бейкер-стрит навсегда.
— Мэри…
Она подняла на него заплаканные глаза и отпрянула.
— Простите, я, кажется, испортила вам рубашку.
По-детски шмыгнула носом.
— Я пойду.
И развернулась, бодро зацокав каблучками к выходу.
— Мэри! — догнал её спокойный голос Шерлока. — Не волнуйтесь. Всё будет хорошо.
— Я знаю, — сказала она.
И даже не оглянулась.
*
Шерлок был поражен.
Эта маленькая женщина пришла и легко расставила всё по своим местам. Каждая метущаяся мысль обрела свою законную нишу, обрела источник и имя.
Ниша — Джон.
Источник — Джон.
Имя — Джон.
Всё это время, находясь в непрекращающемся ни на секунду смятении, Шерлок пытался найти объяснение, желательно рациональное и логическое, своему состоянию ежедневной угнетенности и уныния.
Скучно. Тоскливо. Одиноко.
Скучно без Джона.
Тоскливо без Джона.
Одиноко без Джона.
И довольно прятаться от себя самого — он знает это с первого дня возвращения на Бейкер-стрит. Теперь всё сконцентрировалось в одном, простом и понятном, но от того не менее безнадежном открытии. И почему порою так трудно постичь самое простое, принимая как факт?!
Не могу больше.
Не могу больше без Джона.
Джон всегда был его причалом, его якорем, его смыслом. К нему и только к нему стремился Шерлок всё это тяжелое время. Не так уж много в этом мире людей, к которым стремился бы Шерлок Холмс. И уж тем более нет ни одного, кто мог бы стать для него причалом.
И вот на этом причале выстроена другая пристань.
И это сводит с ума. Лишает покоя. Доводит до тихой истерики.
Пора это признать.
Мэри, конечно, хищница. Не надо быть слишком проницательным, чтобы это увидеть. Но Джон выбрал её, значит она того стоит. Значит, она дала Джону то, чего ему всё это время не доставало. Да что говорить, она помогла ему обрести себя, вернуться к нормальной жизни, увидеть будущее, каким бы оно ни было. А его неприкрытая тоска по Бейкер-стрит ничего не значит. Во всяком случае, ничего такого, что когда-нибудь может стать для него поводом ломать налаженную личную жизнь. Этого допустить нельзя. Ни в коем случае. Он и так ранил его почти смертельно.
Жаль только, что никогда и ничего больше не будет.
Мэри отчетливо дала понять, как не хочет их дружбы, как боится их тесного общения.
Что она сказала ещё?
Половинка?
По спине Шерлока промчались горячие, покалывающие кожу мурашки.
Странные выводы. Очень странные для весьма неглупой женщины.
С чего она это взяла? Какая ещё половинка?
Шерлок тряхнул головой. Впервые занятие, всегда доставляющее почти физическое наслаждение, утомило его и практически лишило сил.
Не хо-чу думать.
Не могу больше.
Он снова включил кофеварку, и услышал, как хлопнула входная дверь.
Джон.
*
Джон несся на всех парах и даже не замечал расплывшейся по лицу улыбки. Легкие его интенсивно качали воздух, кровь бурлила, ноги уверенно втаптывали в асфальт немногочисленную пыль отдохнувшего от дождя и ветра города. Он поймал себя на мысли, что всегда возвращался на Бейкер-стрит почти бегом — вечная спешка, непрекращающаяся гонка.
Хорошо.
Как он мог злиться на Шерлока?! За что?! Ведь тот и сам, наверняка, немало растерян и удручен тем, что всё так круто развернулось на сто восемьдесят градусов. Каково ему жить в их доме одному?! Каково слушать эту звенящую пустоту, отскакивающую от молчаливых, безучастных стен квартиры?!
И вообще, если бы тогда он, Джон, не был таким слепым дураком, если бы умел, по словам Шерлока, не только видеть, но и наблюдать… Ведь всё было так прозрачно, и выход прослеживался только один. Возможно, он ничего бы не смог изменить, возможно, всё произошло бы именно так, как задумал Шерлок, по хорошо срежиссированному сценарию, но, кто знает, как бы всё это выглядело для самого Джона, находись он рядом. Он бы догадался, понял настоящую суть игры, он бы терпеливо ждал столько, сколько потребуется. Да хоть целую жизнь.
Скорее туда, скорее! Ему очень многое надо сказать своему другу.
Да просто обнять.
Обнять.
*
— Шерлок, ты где?
Голос Джона. Радостный, звенящий, и в нем сквозит такое облегчение, такое освобождение!
— Я варю кофе.
Голос Шерлока. Чужой и холодный, словно приход Джона нарушил какие-то грандиозные планы, в которых место ему не было отведено.
Что происходит?! Ты сам позвонил…
— Привет.
— Привет.
Обернулся через плечо, скользнув внимательным взглядом.
— Выпьешь кофе?
Какого черта?! Что за вопрос?!
И что за взгляд? Пустой, отсутствующий…
— Выпью, если нальешь.
Злость накрыла новой волной.
Снова вступаем в борьбу, Шерлок? Для этого ты меня и позвал? Стало скучно? Или понадобился зритель для очередной виртуозной игры?
Они сели друг против друга и застыли в неловком молчании. Кофе показался Джону отвратительно горьким, и он потянулся за сахаром. Шерлок удивленно приподнял бровь.
— Ты изменил привычкам? Или перевоспитала жена?
Рука замерла, не дотянувшись до сахарницы. И задрожала мелко, паралитично…
— Джон. — Голос сорвался и наконец-то приобрел краски, и живость, и обволакивающее тепло. — Прости.
— Иди к черту!
Он взял сахарницу и насыпал в свой бокал четыре полные ложки.
Слова Шерлока заскрежетали в мозгу, как лист ржавого железа, по которому провели таким же ржавым гвоздем: — Нам обоим сейчас тяжело, но это пройдет. Со временем тебя перестанет сюда тянуть. Поверь мне.
Безумие. Это безумие.
— Прекрати! — Джон заорал, краснея лицом и шеей. — Немедленно заткнись и не корчи из себя великого психолога! Неужели ты думаешь, что знаешь о времени больше, чем я?! Меня тянуло сюда невыносимо! НЕВЫНОСИМО! Даже тогда, когда ты был гребаным мертвецом.
Он отбросил ложку и быстро поднялся из-за стола с твердым намерением уйти отсюда к чертовой матери, не видеть больше дорогих сердцу вещей, не слышать этого сводящего с ума скрежета, этого тихого голоса, говорящего несусветную чушь и не верящего в то, что сам говорит.
— Джон!
Шерлок вскочил, с грохотом опрокинув стул, и поймал его руку, больно вцепившись в неё ледяными пальцами.
— Джон… — повторил он всё так же тихо. — Пожалуйста…
— Не верю своим ушам — ты научился говорить «пожалуйста», — усмехнулся Джон, останавливаясь и борясь с почти неодолимым желанием растереть эти холодные пальцы, согреть их своим дыханием, вернув им тепло и жизнь.
— Я многому научился, Джон.
— Даже любить?
Джон не понимал, почему вырвался у него этот неуместный вопрос. И не понимал, почему лицо друга превратилось в непроницаемую маску спокойствия и хладнокровия. Он силился разглядеть сквозь эту маску истинные эмоции Шерлока, чтобы понять, почему так плохо, почему так невыносимо тяжело стало находиться рядом с ним сейчас, если без него в тысячу раз тяжелее. Ему казалось, что ещё мгновение, и он всё поймет, разгадает тайну их необъяснимого, глупого поединка.
Но Шерлок отпустил его руку и пожал плечами.
— При чем здесь любовь?
Он снова присел к столу, обхватив остывающую кружку ладонями.
Джон не сводил с него глаз, загипнотизированный простыми действиями: пальцы пошевелились на гладких боках кружки… ладони поднесли её к губам… отросшая прядь медленно упала на лоб… бокал тяжело опустился на поверхность стола… рука взметнулась и отбросила прядь…
— Что происходит, Шерлок? Что, черт возьми, между нами происходит?!
В глазах ледяное недоумение. — Между нами ничего не происходит, Джон. И не может происходить.
========== Глава 17 У меня всё хорошо. А у тебя? ==========
Они не виделись ровно месяц.
Тридцать дней полного безучастия, пустоты, искусно замаскированной под нормальную жизнь нормального человека: работа, семья, планы на будущее.
Стоп.
Никакой пустоты.
Работа, семья, планы на будущее. Горячий завтрак по утрам, чистые носки, свежая рубашка, впитавшая едва уловимый аромат женщины — жена как всегда тесно прильнула, провожая в дверях и кутаясь в теплый халатик, наброшенный на голое тело.
Утренний спонтанный секс — именно то, что нужно. Вечерний предполагает томные ласки, вздохи, страстные поцелуи, слова признаний, а этого Джон вернуть в их жизнь не может.
Не в силах.
Но на рассвете накрыть собой ждущее тело он в состоянии, тем более что потом, когда всё позади, когда дверь квартиры закрывается за ним с легким щелчком, опостылевший обруч уже не так тесно сжимает грудную клетку, и чувство физического освобождения пусть ненадолго, но всё-таки вселяет надежду, что в один из дней наконец-то освободится душа, и всё станет совсем хорошо.
И в этом нет ничего неправильного в отличие от того сумасшествия, которое сшибло его с ног после внезапного возвращения живого и невредимого Шерлока.
Тридцать дней вполне сносной жизни.
Четырнадцать дней до Рождественской ночи, которую Джон проведет рядом с женой, а Шерлок…
А вот про Шерлока знать Джону не обязательно.
Их последняя встреча вывернула его наизнанку. Он шел по улице, не видя вокруг себя ничего: глаза застилали злые, горячие слезы, и Джон даже не пытался взять себя в руки, чтобы остановить их позорный поток. Он казался самому себе старым, всклокоченным псом, которого брезгливо пнули под хвост, чтоб не юлил, не ластился, не надоедал своей преданностью и слепой, безграничной верой.
Господи, как, наверное, унизительно глупо выглядел он в его глазах! Примчался, как идиот, на первый же мелодичный свист. Всё, хватит! Самое главное, всё у него в порядке: живет припеваючи на Бейкер-стрит, отдыхая от собственной смерти и продавливая костями диван. Во всяком случае, ни одного громкого скандала пока не вызвал.
Права была Мэри… Сейчас Джону было не важно осознание того, в чем его жена оказалась столь проницательна месяц назад: их ссоры и размолвки остались давно (месяц иногда вполне спокойно может растянуться на тысячелетие) позади, выяснения отношений и поиски истины — тоже, совместная жизнь вновь стала прежней… Ну, хорошо, не совсем прежней: меньше тепла, меньше откровенности, меньше страсти. Память стерла детали, но хранила отголоски той боли, что обожгла очень сильно, не давая почувствовать себя близкими и счастливыми. Но это лишь вопрос времени.
О времени Джон знал теперь всё.
Часто звонила миссис Хадсон — растерянная и недоумевающая. Плакала и задавала много вопросов, на которые Джон ответа не находил.
Так уж сложилось… Такая уж e меня дорога…
Дайте, бога ради, забыть!
Один раз позвонил Майкрофт — сдержанный и невозмутимый. Интересовался здоровьем, работой и просил каняться миссис Ватсон. Джон холодно поблагодарил.
Лестрейд звонил регулярно: приглашал выпить, намекал на какие-то общие дела с Молли, передавал от неё приветы, которые наверняка выдумывал сам, посмеивался нервно, ненатурально, раздражающе.
Шерлок не позвонил ни разу.
Джон думал о нем каждый день. С утра и до ночи навязчивым лейтмотивом звучало в голове имя, которое он решил не произносить никогда. В конце концов, заигравшийся гений ему не пара. Хватит уже, и так еле выжил.
У него есть дом, есть жена, которая сейчас нуждается в поддержке и доброте, как когда-то нуждался он сам. Она плохо спит, по ночам жалобно стонет и прижимается так отчаянно, будто там, в коридорах тяжелого сна, тысячи демонов грызут её душу. Один раз она крикнула «мама!» и зло хохотнула, тяжело повернувшись на бок и притянув к лицу одеяло.
Ни разу она не спросила о Шерлоке, о причине их нежелания видеть друг друга, о забытой мужем дороге на Бейкер-стрит.
Это было странно.
Но Мэри деликатна и очень умна. Зачем лезть в душу любимого мужа, сдирая подсыхающие болячки? Что-то произошло, что-то такое, о чем ей необязательно знать, о чем он, Джон, ей никогда не расскажет, стыдясь пережитого унижения. Умница Мэри не задает лишних вопросов. И как только он мог усомниться в правильности своего выбора? А то, что она делала и говорила не очень приятные вещи… Её можно понять. Во всяком случае, постараться.
Придет время, и всё забудется.
О времени Джон знал теперь всё.
С Алексом виделись редко, да и то мельком. Пару раз тот звонил и приглашал их с Мэри на ужин. Спрашивал, как обстоят дела, не называя имени Шерлока, как основного источника своего интереса. Джон отвечал уклончиво и от приглашений отказывался: Мэри нездоровится, зимняя стужа…
*
В один из особенно холодных, отвратительно серых дней он понял, что готов умереть от тоски. Он отправился к Алексу без предварительного звонка, почему-то абсолютно уверенный в том, что застанет его на месте.
Алекс очень обрадовался, вскочил из-за стола и ринулся к нему навстречу.
— Джон, как я рад!
Стало значительно легче.
— Угостишь меня своим чудодейственным чаем? Такая стужа…
— Конечно! Присаживайся.
Чайник уютно шумел, и этот домашний звук наполнил сердце Джона предчувствием чего-то хорошего, светлого, радостного. Он еле слышно вздохнул и поудобнее устроился на узком диванчике, занимающем добрую треть небольшого, тесного кабинета.