Но Мэри была вооружена куда надежнее.
Она говорила и плакала, просила и плакала, вела свою бездарную игру и плакала.
Плакала, плакала, плакала…
Она даже не старалась придать своей фальши хоть каплю правдоподобия — не считала нужным. Пропитала его грудь горечью, и этого было вполне достаточно, чтобы заручиться поддержкой. Поддержкой того, кого она так опасалась.
Мэри ушла, но остались её настоящие (в этом Шерлок не усомнился) слёзы, в один миг ставшие бурным потоком, не имеющим брода.
Он впервые тогда подумал, что не всё так просто с этой хрупкой маленькой женщиной — слишком мощным и разрушительным показался ему этот поток.
Но Мэри была женой Джона Ватсона, женщиной, с которой он стоял у алтаря и которой клялся в верности и любви. Шерлок понял, что она не уступит, что будет до конца сражаться за Джона, любыми способами добиваясь намеченной цели. Он не собирался начинать военные действия. Слишком дорог был ему Джон, чтобы позволить превратить его в унизительный, жалкий трофей. Шерлок уже научился жертвовать. Он многому научился. Даже любить.
До конца своих дней не забыть ему сияющего лица Джона, когда спустя час после ухода жены тот примчался на Бейкер-стрит, его воодушевленной улыбки, его радости. И его помутневших, разочарованных глаз, когда он уходил.
Шерлок едва удержался — так хотелось ему кинуться следом, обхватить руками, вжаться всем телом в старенький свитер и умолять остаться. Навсегда.
Но он не сдвинулся с места.
И затосковал смертельно.
Месяц доводящей до слёз тоски. Да, ослабевший от любви Шерлок позволял себе даже это. Скупые капли, высыхающие в тот же миг, как только он зло стирал их с лица, но от того не менее едкие и солёные. Теперь это случалось всё чаще — скопившаяся в сердце горечь искала выхода. Но легче не становилось.
Потом было примирение. Поездка в Вэлли. Вместе. Рядом. Вдвоем. Шерлок едва не помешался от счастья! Чего стоило ему сдерживать рвущийся из груди восторг. Руки так и тянулись обнять, коснуться, погладить. Хотя бы перчатку.
Всё! Экскурс в тяжелые воспоминания закончен.
Джим Мориарти сдержал своё обещание — выжег сердце старины Холмса.
Холодно. С выжженным сердцем жить очень холодно.
*
Шерлок долго грелся под душем.
Он не любил зиму, не любил её всюду проникающий холод, и постоянно мерз. Зная об этом, Джон всегда следил, чтобы в их гостиной было тепло. Даже теперь, появляясь на Бейкер-стрит, он автоматически направлялся к камину: проверить, всё ли в порядке, достаточно ли угля или дров, чтобы пальцы Шерлока не леденели.
После душа стало намного легче, да и тьма за окном побледнела, предвещая скорый рассвет. Но все-таки было ещё слишком рано, и Шерлок с тоской подумал, какой длинный предстоит ему день, и какой безрадостный рождественский вечер.
Известие о том, что на Рождество Джона не будет в Лондоне, поначалу Шерлока даже обрадовало: знать, что он где-то рядом, но не иметь возможности обменяться праздничным тостом, посмотреть в глаза и ещё раз сказать… пусть одним только взглядом, что значит его присутствие, как оно важно и как оно обогатило жизнь такого одиночки, как Шерлок. Нет, это слишком тяжко. Лучше уж так.
Странно, конечно, что Мэри решила отвезти его туда, где испытала первое в своей жизни настоящее горе. Но, видимо, особые причины на то у неё имелись. И в конце концов, они муж и жена, со своими планами и заботами, своими семейными планами и заботами, а Шерлок и его больная любовь совсем не вписываются в этот, может быть, и не очень счастливый, но, с общечеловеческой точки зрения, вполне гармоничный союз.
Срывающийся, дрожащий от волнения голос Джона не в счет. Его неприкрытое отчаяние, превратившее каждое слово в мольбу — прости, Шерлок, но я не могу иначе, никак не могу, — тоже не в счет.
Наверное, Джон ещё спит, прижавшись к теплому телу жены, уютно кутаясь в мягкое одеяло — одно на двоих. А может быть, он уже проснулся, потягиваясь и целуя лежащую рядом женщину в губы… или в шею… или… Куда ещё они целуют своих сладко спящих женщин, когда хотят разбудить?
Шерлоку так тошно, что он тихо стонет, больно прикусив ребро ладони, но через пару секунд перестаёт чувствовать боль — так незначительна она по сравнению с жаром в груди. Он загибается от ревности и непонятной обиды.
На что ему обижаться?
И на кого?
Всё очень логично, а кто как не сам Шерлок всегда ставил логику на первое место? Но в груди плещется кислота, и это так больно, что Шерлок готов на что угодно, лишь бы избавится от её разъедающей силы.
Новый день пугал его до озноба. Шерлок не был сентиментальным, это факт. Праздники, встречи с друзьями и близкими были скорее досадной помехой в его уплотненном графике, чем возможностью от всего отрешиться и хорошо провести вечер. Ему было вполне достаточно вечеров с Джоном, когда каждый из них был занят своими делами, не докучая многословьем и вторжением на личную территорию.
Но сегодня все воспринималось им совершенно иначе. Сегодня он не хотел быть один, боялся этого до панической атаки: по телу проносились молнии страха, и дрожь сотрясала тело, совсем ещё недавно согретое и расслабленное теплым душем.
Надо было немедленно прекратить эту душевную немощь, эту слабость когда-то несгибаемого духа. Неужели чувства так его надломили? Неужели трясущийся от страха и холода мужчина, готовый в приступе паники метаться по квартире, опрокидывая мебель — это он, Шерлок Холмс, который, не раздумывая, шагнул в пропасть?!
Шерлок по-детски топнул ногой и внезапно разразился в свой адрес потоками брани. Он матерился так, как мог бы это сделать только Джон Ватсон, если окончательно вывести его из себя. Нечто похожее Шерлоку наблюдать уже приходилось.
Грохочущее сердце гнало кровь по венам, сотрясало грудную клетку, но несколько минут морального беспредела принесли облегчение. Во всяком случае, желание крушить всё вокруг себя стало гораздо слабее.
Шерлок отправился в кухню и включил кофеварку.
Джон всегда заставлял его завтракать, стоически выслушивая традиционное брюзжание и продолжая упрямо ставить перед ним тарелку с горячим сэндвичем. И Шерлок ел, не думая о природе зарождающегося в груди тепла… Чертов глупец! Владел таким сокровищем, и не понимал его не имеющей аналогов ценности.
Черт побери, довольно!
Неужели этому никогда не будет конца?
Неужели это только начало того, что люди называют смертельной тоской?
Нет! Он не позволит себя скрутить, как беспомощного младенца!
Ему бы только пережить этот день.
А сейчас он позавтракает, потому что именно этого хотел бы от него его лучший друг. Любимый друг.
Внезапно Шерлока опалило догадкой: именно так изводила Джона тоска, именно так он заходился от боли, когда остался один в этой опустевшей квартире, наполненной звуками и запахами их недавней совместной жизни. Каково ему было проснуться в одиночестве там, где ещё вчера их было двое, где ещё вчера раздавался голос дорогого ему человека. Голос, который он никогда больше не услышит. Каково это…
Шерлок отчетливо представил спускающегося по лестнице Джона.
Он только что покинул комнату, где, возможно, провел бессонную ночь, полную муки, где, вперив в потолок неподвижный взгляд, пытался осознать то, что обрушилось на него и подмяло под себя, ломая кости и разрывая натянутые сухожилия. И это было бесполезно.
Его встретила притихшая гостиная, где на столике неряшливой стопкой сгрудились брошенные Шерлоком газеты, где каждая вещь хранила его отпечаток и немо кричала о его недавнем присутствии: авторучка, немытая кружка, как всегда забытая на каминной полке, и этот чертов череп с равнодушными пустыми глазницами, который Шерлок так глупо называл своим другом.
Впервые он по-настоящему осознал чудовищность того, что сделал, какие бы ни были на то причины и какие бы ни были тому оправдания.
Господи, и он ещё малодушно сетует на судьбу, когда она сделала ему такой королевский подарок: возможность слышать Джона и видеть его хоть иногда.
Завтракать расхотелось.
Он долго сидел за столом, сжимая пальцами кружку с остывающим кофе. Думать о прошлом было тяжело. Как бы ни понимал он, что всё сделал правильно, что по-другому было просто нельзя — слишком много жизней поставлено под удар, — это не уменьшало страданий Джона, которые сейчас Шерлок прочувствовал каждым нервом. Его ошеломление, его протест, его ярость от невозможности повернуть время вспять.
Шерлок тряхнул головой.
Не надо. Ему и без того не сладко.
В десять часов пришло сообщение от Джона: «Пожалуйста, не скучай».
В десять ноль пять второе: «Я буду скучать».
Шерлок не ответил ни на одно из них.
Разве мог он написать уезжающему в рождественское путешествие Джону, что скучать не будет, что будет умирать?
Пусть Джон думает, что его друг ещё спит.
*
День наполнялся по капле. Каждая минута — капля, падающая медленно-медленно.
Позвонила миссис Хадсон и горько сетовала, что так нехорошо получилось: все вдруг разъехались. Звонил Лестрейд, приглашал на обед, но Шерлок сослался на боль в ноге, которая, к слову сказать, сегодня была значительно меньше. Звонил Майкрофт, сдержанно интересуясь здоровьем и планами на Рождество. Шерлок ответил, что нога почти не болит… Звонила Молли. Поздравила и пожелала счастья.
Джон не звонил.
Потом телефон замолчал надолго, и Шерлоку неожиданно стало спокойнее: больше нечего и некого ждать.
Свернувшись калачиком на диване, он незаметно для себя задремал.
Ему снился скрежет металла и какой-то заунывный, назойливый звук, источник которого он силился определить, напряженно вслушиваясь и старательно идентифицируя его с чем-то очень знакомым, но так и не опознанным и тревожащим душу.
Он резко сел, просыпаясь, и, выдернутый из тревожного сна, на миг потерял ориентиры, растерянно озираясь по сторонам.
Звонил его сотовый.
Джон?!
— Привет, Шерлок. Как ты?
— Всё хорошо… - Нет, нет, нет. - Простите, кто это?
— Гарри. Гарри Ватсон. Сестра Джона Ватсона.
— Гарри? - Гарри?? - Неожиданно.
— Не для тебя одного. Чем занят?
— Ничем.
— Значит, совсем плохо дело. Хочешь, приеду? Сегодня. Сносный рождественский ужин я тебе обещаю.
Шерлок, не мигая, смотрел в одну точку, от волнения не вполне понимая, о чем говорит ему Гарри. Глаза наполнялись слезами так быстро, что уже через пару секунд первая соленая горошина прочертила на щеке дорожку.
— Эй, ты, что ли, умер от счастья? Где ты?
Шерлок торопливо провел по лицу ладонью — этого ещё не хватало!
— Я здесь.
— Что скажешь, великий сыщик?
— Да, хочу.
Гарри довольно хмыкнула и тут же добавила: - Но учти, я сказала — сносный. Не рассчитывай на шоколадный пудинг и кролика в соусе. Этого точно не будет.
— Переживу.
— Конечно, переживешь. Герой.
Он сжимал телефон так долго и сильно, что пальцы болезненно онемели. Телефон выскользнул из рук и приземлился на журнальный столик с таким громким стуком, что Шерлок, вздрогнув всем телом, испуганно обернулся на дверь и долго не отводил от неё взгляда, бездумно рассматривая слегка облупившуюся краску.
Этот звонок…
Шерлок глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Этот странный звонок почти незнакомой ему женщины, которую он и видел-то несколько раз в своей жизни, и которая никогда не скрывала своей к нему неприязни, считая его если не чудовищем, то, во всяком случае, человеком, не стоящим ни дружбы, ни преданности своего брата, этот звонок сегодня дал Шерлоку ещё один фантастический шанс — шанс выжить.
========== Глава 24 Я на твоей стороне ==========
Шерлок окинул взглядом гостиную: всё было идеально. Во всяком случае, с его точки зрения. Что касается Джона, то он непременно обнаружил бы массу изъянов в наведенном Шерлоком блеске и всё переделал по-своему. Это же Джон… Самому Шерлоку, каких бы усилий ему это ни стоило, никогда не достичь подобного совершенства в умении превращать хаос в порядок, а неудобство — в комфорт.
Но Шерлок к себе придирался. С момента его возвращения многое изменилось и в нем самом, и в его образе жизни. Времена напоминающей мини-лабораторию кухни, где возможность спокойно перекусить превращалась в малонаучную фантастику, что неизменно выводило Джона из себя и вызывало монотонный (как раньше казалось) и раздражающий (неужели такое возможно?!) поток упреков и наставлений, остались в прошлом, к которому нет и уже не будет возврата.
И гостиная больше не выглядела захламленной: каждая вещь приобрела, наконец, своё законное место.
С маниакальной настойчивостью Шерлок наводил в квартире порядок, даже не прибегая к помощи миссис Хадсон, чем, похоже, очень её пугал: она в замешательстве останавливалась на пороге, настолько непривычно опрятной выглядела гостиная на втором этаже.
Шерлок удовлетворенно качал головой: Джон остался бы доволен его трудами.
Со стороны это, наверное, выглядело странновато: инспектор Лестрейд, к примеру, забегая вечером перекинуться парой слов, растерянно шарил глазами по глади идеально прибранного журнального столика, не зная, куда пристроить кружку с горячим чаем — ни беспорядочной стопки газет, ни вороха исписанных листков бумаги… Да и Майкрофт, пряча недоумение за холодностью и легким сарказмом, время от времени терял лицо: удивленно приподнимал бровь, хмыкал и, мазнув по каминной полке ладонью, демонстративно долго рассматривал кончики пальцев.
Шерлок всё видел, всё понимал: и растерянность Грега, и недоумение Майка. Но неожиданное превращение в озабоченную бытом домохозяйку его нимало не тяготило. Он знал, ради чего старается: придет в гости Джон, и ему будет приятно сварить кофе в кухне, сияющей чистотой.
По большому счету, не так уж это и трудно, когда человек живет совершенно один…
Неожиданно ему полюбилось затворничество — Шерлок нечасто покидал Бейкер-стрит. Изредка он обедал с Майкрофтом, нехотя обсуждая семейные новости и проблемы; иногда забегал в Скотланд-Ярд — скорее по привычке, чем по большому желанию. Хладнокровно просматривал дела, если Лестрейд нуждался в совете, выдвигал версии, вновь и вновь поражая инспектора проницательностью и остротой своего ума, но не испытывая при этом ни азарта, ни интереса. Громких, запутанных дел и неслыханных преступлений у полиции давно уже не было, и это Шерлока нисколько не огорчало.
Его тянуло домой, в любовно созданное гнездо, где он погружался в единственно доступную теперь форму скуки: страшно скучать по Джону. Затянувшееся, граничащее с отшельничеством домоседство имело единственную причину — ожидание, в этом он давно уже убедился и признался себе самому.
И даже успел смириться.
То, что в эти дни он так настойчиво рвался из дому — не в счет. Шерлока всегда выводили из себя обстоятельства, возникающие не по его воле. Не майся он с распухшей щиколоткой, не будь ограничен в передвижениях, шумные улицы Лондона не манили бы его с такой силой, превратившись вдруг в своего рода запретный плод. Или в плод, находящийся слишком высоко и оттого кажущийся особенно сладким.
Тем более теперь.
Когда Джон перестал приходить.
Когда тишина квартиры стала звенящей, а пустота — необъятной. Когда одолевали такие мысли, от которых хотелось бежать куда угодно, только бы не обливалось горячим ужасом сердце, только бы не стучало в висках отчаяние.
После звонка Гарри мир мгновенно преобразился. На прекрасных четыре часа мысли о Джоне перестали так безжалостно изводить душу — слишком много дел появилось у Шерлока.
Плевать на боль. Его ожидала настоящая рождественская суета: купить продукты для ужина, придумать подарок для Гарри, украсить гостиную (свечи, гирлянды и непременно маленькую фигурку Санты в санях) … Да, и, конечно, вино — самое лучшее, самое хмельное, чтобы голова слегка закружилась, чтобы ставшая уже привычной тоска ослабила свои удушающие объятия хоть на мгновенье.
Он всё успел, и теперь удовлетворенно осматривался по сторонам: Джон по праву может гордиться другом. Да и сестре его, скорее всего, будет приятно.