Смотреть на них было сплошным удовольствием.
Джон с наслаждением сделал глоток и на секунду зажмурился, чувствуя проникающее в кровь тепло. Очень захотелось расслабиться, всё забыть. Даже Шерлока, мысли о котором вместе с коньячным дурманом разливались по телу волнами беспокойства и необъяснимой сладости. Словно отдаленность от него позволила этим мыслям стать откровеннее и смелее…
— Мэри, детка, ты замечательно выглядишь! — воскликнула Эмма.
Джон обернулся, краем сознания отмечая, что забыл не о Шерлоке, с чьим незримым присутствием бороться было бессмысленно, что забыл о Мэри, на удивление естественно выпавшей из общей картины близости и единения.
В темных брючках и кипенно-белом джемпере, выгодно сочетающемся с шоколадно-каштановыми, гладко зачесанными волосами, Мэри была вызывающе сексуальна. Отсутствие косметики делало её намного моложе, придавая оттенок невинности и чистоты созданному ею облику болезненной красоты.
— Я задержала вас? Простите, — тихо сказала она, приближаясь к столу.
— Ничего-ничего, — добродушно прогудел Крис. — Мы с Джоном не сильно скучали в обществе восхитительной женщины и не менее восхитительного напитка.
— Милый, я и коньяк — лучшая компания для любого мужчины, даже такого недотёпы, как ты! Не хочешь сделать комплимент мой дочери?
— О, Боже. Я идиот! Мэри, вы обворожительны, как… как… — Он громко щелкнул пальцами. — Как…
— Как Remy Martin, — помогла ему миссис Гилл. — Я думаю, в твоих устах это не самый плохой комплимент. И пора уже, наконец, приступить к тому, что ты наготовил. Наверняка наши гости исходят слюной.
Намеренно или случайно Эмма причислила дочь к разряду гостей, гадать не хотелось. Голодный спазм был весьма ощутим, и, усадив Мэри за стол, Джон с удовольствием устроился рядом, окинув стол плотоядным взглядом.
— А ты ничего не хочешь сказать мне, Джон? — тихо спросила Мэри. — Я старалась не ради них. Неужели тебе всё равно?
Джон озадаченно почесал бровь и улыбнулся. — Ты же знаешь, каким неуклюжим я становлюсь, когда дело доходит до комплиментов. Мм… Тебе всё это очень идет.
— И на мне нет белья. Совсем.
— Да? — Джон взял в руки её тарелку. — А ты не замерзнешь? Что тебе положить?
Мэри вздохнула.
Кристофер Гилл несомненно являлся знатоком своего дела: всё было исключительно вкусно. Джон не обделил вниманием ни одно из приготовленных блюд. Он приятно хмелел и с облегчением чувствовал, как разросшийся до гигантских размеров ком, всю дорогу плотно забивающий грудь и вызывающий бесконтрольное желание сделать глубокий вдох, постепенно теряет плотность. Надеяться на то, что он исчезнет совсем, не приходилось, но даже такое малое послабление радовало и вселяло веру, что возможно… возможно, всё не так уж и плохо.
Беседа за столом была непринужденной и легкой. Не имеющая особого смысла болтовня. Даже Мэри время от времени улыбалась, поглядывая на мужа своей матери с явной симпатией.
То, что ни мать, ни дочь, надолго затерявшиеся на просторах жизни, не задали друг другу ни одного вопроса, было довольно странным. Но, в конце концов, это их личное дело. Вероятно, они поговорят обо всём после ужина, с глазу на глаз. Воспитанные люди делают именно так: не выносят на общий суд только их касающихся проблем. Джон искал любое оправдание недомолвкам и странностям, окружившим его в этом доме. Да и Кристофер взирал на двух женщин, отчуждение между которыми так бросалось в глаза, с безмятежностью, не вызывающей сомнений в своей неподдельности.
Ну, поссорились девочки когда-то очень давно. С кем не бывает… Как поссорились, так и помирятся. Ох уж эти женщины с их вечными тайнами и загадками.
— Мне понравился дом, — обратился Джон к миссис Гилл, время от времени бросающей на него и Мэри пытливые взгляды. — Не похоже, что он пустует.
— Вы правы, Джон — он не пустует. — Она посмотрела на Мэри. — Помнишь, дружок, ту немолодую приятную пару, Долли и Эвана? Они поддерживают в доме порядок, и хотя мы с Крисом появляемся здесь нечасто, дом, как видишь, вполне обитаем. Только вот сад заброшен… Каждую весну мы нанимаем садовника, но… Да Бог с ним, с садом! Все равно некому в нем гулять.
— Мне не интересно слушать о саде. — В голосе Мэри звенела сталь.
— Почему? — неподдельно удивилась Эмма. — Когда-то ты очень его любила.
Мэри не ответила, но взгляда от матери не отвела: смотрела прямо в глаза, непримиримо и вызывающе, готовая в любую секунду ринуться в бой. Острота ситуации была очевидна, и даже Крис на несколько минут потерял свою философскую невозмутимость.
Но Эмма доброжелательно улыбнулась и повторила: — Да Бог с ним. Мало ли что мы когда-то любили… Крис, надеюсь, коньяк у тебя не закончился?
— Коньяк никогда не кончается, милая женушка. Он вечен, как небо над нами.
— Кристофер, вы очень милы, — с едва уловимым оттенком благодарности сказала Мэри. — Эмме действительно повезло.
«Она не назвала её матерью… Почему?»
К счастью, ужин закончился мирно и даже весело. Кристофер рассказывал уморительные истории, и Эмма молодо и звонко смеялась, закрывая руками лицо.
Кофе отправились пить в гостиную, захватив остатки коньяка и вино. Разговор незаметно иссяк — сказывалась усталость, да и времени было немало.
— Ну что ж, — многозначительно протянул Гилл. — Джон, думаю, наших дам мы оставим наедине — пусть чуть-чуть посекретничают. Не знаю, как вы, а я вот уже полчаса мечтаю о теплой, мягкой постели. Не возражаете?
Женщины промолчали.
Джон поднялся. Он действительно рад был уйти. Сытое, порядком опьяневшее тело настойчиво требовало покоя.
Но дело было не только в этом…
— Может быть, сделать вам горячего чаю? — предложил Кристофер.
— Ты, как всегда, знаешь, что мне необходимо, милый, — благодарно посмотрела на него Эмма. — Я мерзну.
Он с нежностью поцеловал жену в макушку. — Я быстро. А Джон подкинет в камин дровишек.
Крис вопросительно взглянул на Джона.
— Конечно, — кивнул тот в ответ. — Где тут поленница?
— В кладовой, неподалеку от кухни.
…Подслушивать Джон не собирался, но, тем не менее, остановившись у входа в гостиную и прижимая к груди изрядное количество аккуратных березовых бревнышек, он невольно уловил тихие слова Эммы:
— Зачем ты здесь, девочка? Тебе настолько плохо? Ты решила удостовериться, что есть на свете нечто, более ужасное и больное, чем твоя семейная жизнь?
— О чем ты? Я счастлива.
— Вижу.
Джон кашлянул и замер на пороге гостиной. — Я помешал?
Эмма тепло улыбнулась. — Вы вовремя, Джон. Наш камин едва жив.
Мэри на мужа даже не взглянула.
*
Наконец-то!
Нетерпение было так велико, что Джон едва не выронил телефон. Плотно прикрыв дверь и присев на край заботливо разобранной постели, он нажал кнопку вызова, пребывая в полной уверенности, что если сейчас не услышит голос, по которому успел невыносимо соскучиться, сердце его замрет, а потом остановится, и запустить его снова будет не под силу ни одному, даже самому опытному реаниматору.
Шерлок ответил сразу. — Привет, Джон.
Джон едва не задохнулся от радости, но ответил ворчливо: — Как всегда, не даешь даже слово сказать… Привет. С Рождеством.
— И тебя.
Они помолчали минуту и заговорили одновременно:
— Как ты?
— Все нормально.
Разговор снова прервался.
Джон непроизвольно потерся ухом о мягко светящийся экран телефона. — Чем занят?
— Домываю посуду.
— Посуду?! Конец света…
«…ты и посуда…»
— Ничего удивительного.
«…ведь тебя рядом нет…»
— Скучаешь… один?
— Я был не один.
— О… О? Я рад. И кто же…
— Расскажу, когда ты вернешься. Будешь удивлен. Очень.
— Интригуешь. Я скоро вернусь, Шерлок. Скоро… Надеюсь, тебе было хорошо.
— Да. А тебе? Тебе хорошо, Джон?
— Это без тебя-то? То есть… Я хотел сказать… В общем, спокойной ночи.
Джон быстро нажал на сброс и крепко стиснул телефон в ладони.
Прижал к груди.
Он и так сказал слишком много…
За окном качались деревья, и вновь начавшийся снегопад кружился пока ещё редкими хлопьями, убаюкивая своим беспорядочным танцем…
Он возвращался на Бейкер-стрит спустя… Сколько же его не было дома? И где он всё это время был? Не вспомнить… Голова тяжелая и пустая… Но, кажется, он… Да-да, точно! Он умер… Умер? Да. Да. Он упал и разбился… Откуда же он упал? Неожиданно приходит уверенность, что он упал с Колеса обозрения… Да. Точно. Именно с Колеса обозрения. Чушь какая-то. Что он мог делать на Колесе обозрения? Когда он в последний раз катался на этом пугающе огромном аттракционе? Не может этого быть! Но почему же так пьяно, так сильно кружилась голова, когда он летел к земле?
Впрочем, всё это не имеет значения. Главное — он оказался жив. Почему-то…
Его не было очень долго, и себе самому Джон кажется безобразно старым. Потрепанным. Изможденным. Он в панике ощупывает лицо, до судорог боясь утопить пальцы в помятых, глубоких морщинах, и касается упругой, чисто выбритой кожи. Это приносит ему облегчение, но ненадолго, потому что лицо, которое он видит настолько отчетливо, словно мир превратился вдруг в гигантское зеркало, совсем ему незнакомо, и Джон очень пугается того, что Шерлок его не узнает, не вспомнит, не пустит даже на порог…
«У меня же есть ключ! — вспоминает он вдруг и загорается радостью. — Шерлок сам мне его подарил. В такой красивой коробочке… Где же она? Господи боже, неужели я её потерял?! Как же теперь без неё?»
Но он уже у дверей квартиры, и номер 221в так ярко сияет, что Джон на мгновение слепнет, погружаясь в беспросветную тьму. Но мгновение это проходит, и перед ним снова заветная дверь. А в руке его — ключ. Джон задыхается от восторга: он так хочет домой, он был в пути так бесконечно долго! Кажется, его рейс задержали на… На сколько же? Он точно не помнит, но знает, что ожидание было невыносимым.
Ключ проворачивается трудно, с отвратительным скрежетом, словно ржа основательно проела внутренности замка. Но дверь широко распахивается, и Джон делает первый шаг…
В прихожей сумрак и затхлость. Дверь на половину миссис Хадсон заколочена занозистыми широкими досками. Джон не верит глазам — неужели пока он летел, их домовладелица, их добрая, преданная хозяйка скончалась?! Нет, Шерлок бы не позволил, не допустил! Она… Она просто уехала в… Да, конечно! Как же он мог забыть? Она собиралась в… Господи, он совершенно не помнит, куда! Он ничего, ничего, ничего не помнит! Но это неважно.
Важно увидеть Шерлока.
Ковер на лестнице новый, ярко-красный, очень красивый, и Джон боится его запачкать. Он останавливается в нерешительности, бездумно рассматривая замысловатый черно-белый узор, силясь разгадать, что скрыто в этих тонких извилистых линиях, убегающих вверх по кровавой ворсистой дороге.
Приглушенный, полный страдания стон заставляет похолодеть и испуганно вскинуть глаза — стон раздается из их квартиры.
Это Шерлок, и ему больно.
Скорее туда — помочь, защитить, вырвать из рук того, кто причиняет ему такую муку!
Каждый шаг дается с трудом, как будто под ногами добела раскаленный песок, и Джон утопает в нем по самые щиколотки. Но на пределе усталости, задыхаясь и не чувствуя тела, он делает последний рывок и замирает у двери, коченея от страха — стон, что повторяется снова, кажется ему предсмертным.
Джон не знает, в какую сторону открывается чертова дверь, что встала сейчас перед ним неодолимой преградой, и едва не плачет от досады и разочарования в себе самом. Умер и всё забыл!
Он наваливается на дверь всем телом, которое по-прежнему не воспринимает им как что-то живое, дышащее, и оказывается в гостиной…
Мужчина абсолютно голый.
Напряженная спина и ритмично двигающиеся ягодицы приковывают взгляд.
«Какого хрена он делает?! Что за… »
И тут Джон понимает, что неизвестный мощными толчками сотрясает тело стонущего, низко склоненного Шерлока.
Слегка сгибая ноги в коленях и резко выпрямляя их, мужчина углубляет проникновение, и Шерлок громко вскрикивает. Крик этот острее лезвия бритвы. Джон чувствует, как вспухают его готовые лопнуть вены.
Он знает, кто перед ним. Знает, но не может поверить.
Не слишком ли много здесь живых мертвецов?
Нет, не хочу, не хочу.
Но тот, кого Джон не может и не хочет видеть, кто стал источником его неиссякаемой ненависти, его главным врагом на земле и на небе, медленно поворачивает удивительно красивое, молодое лицо, глумливо вытягивает сочные губы и, полоснув непроницаемым зноем взгляда, беззвучно поёт, покачивая взлохмаченной головой: «У-у-у…»
«Он только что сосал его член!» — с ужасом думает Джон, хотя ужаснее того, что происходит сейчас, нет и не может быть.
Мориарти плотоядно облизывается, выпуская из мокрого рта по-змеиному быстрый язык, и подняв палец в похабном жесте, отворачивается, вновь возвращаясь к своей покорившейся, унизительно согнутой жертве.
Приникает к влажной спине, нежно целует, и властно толкается, вызвав новый страдальческий стон.
«Любимый мой… Любимый…»
Это голос Шерлока, хриплый, надтреснутый, дрожащий.
И Джон знает, что слова эти, полные тоски и горечи, предназначены только ему, Джону Ватсону, упавшему с колеса обозрения и разлетевшемуся на куски.
Мориарти трясется, продолжая врываться в полумертвое тело, и визжит почему-то голосом Мэри:— Пошел вон! Ублюдок! Мразь! Сука! Не возьмешь! Моё!
Глаза застилает красная пелена. От дикого возбуждение ломит ноги.
Ничего не видя, оглохнув от визга, Джон выхватывает пистолет и, изрыгая проклятья, начинает стрелять.
Выстрелов он не слышит. Всё его охваченное ужасом тело затоплено тихим, но сводящим с ума, увлекающим на самое дно кошмара «Джо-он».
И кто шепчет это, кто умоляет и плачет, понять уже невозможно.
«Какое страшное горе пришло ко мне».
Джон вырвался из безумного, на удивление реалистичного сна, мучительно корчась, крепко стискивая бедрами сбитое в ком одеяло — дрожащий, горячий, близкий к оргазму. А рядом, повернувшись к нему припухшим от слез лицом, спала чужая, не любимая женщина.
Шерлок… Шерлок… Шерлок…
«Кто из нас умер?»
Слезы душили, разрывали грудь нестерпимой болью.
Шерлок…
Наваждение не отпускало, с каждой минутой приобретая более четкие контуры, обрастая подробностями и деталями, от которых сжималось сердце, сбивалось дыхание, срываясь на придушенный всхлип.
Играющие на спине мускулы, развратная ярко-алая ухмылка, ритмичные, уверенные движения… Как будто так было всегда. У них.
«Любимый мой… Любимый…»
Ему ли это предназначалось?
Господи, до чего он додумался?! Совсем с ума сошел.
Джон устало закрыл глаза — он снова вернулся с войны.
Ошибка. Нелепая и роковая ошибка… Всё, от начала и до конца.
Что делает он здесь, в окруженном заброшенным садом доме, где даже стены дышат необъяснимой, в чем-то даже мистической тревогой? Так далеко от Лондона, так далеко от Шерлока, по которому стосковался нещадно.
Зачем нужна была эта утомительная многочасовая поездка? Не внеся никакой ясности в сумятицу их семейной жизни, она ещё больше отдалила их друг от друга тайной, которую Мэри не собирается и, как видно, не собиралась ему открывать. В этот рождественский день она попросту увезла его из Лондона, подальше от соблазна оказаться на Бейкер-стрит. И, как видно, это было её единственной целью. Что ж, её можно понять… В конечном итоге Джон оказался бы именно там, не будь он сейчас в Камбрии, в доме, где и самой Мэри находиться не очень-то радостно, судя по её заплаканному лицу.
Всё вдруг стало ему безразлично.
Он подумал о том, что первая часть его жизни, полная горьких потерь и не менее горьких приобретений, закончилась этой ночью. Надежды на то, что вторая будет освещена радостью и благодатью, у Джона не оставалась.
Поднявшись с кровати, на которой когда-то очень давно его жена видела счастливые девичьи сны, и накинув поверх футболки рубашку, он вышел из комнаты. Очень хотелось выпить, заглушив алкоголем тоскливую муть кошмара. Может быть, на его счастье остатки коньяка так и не убраны с кофейного столика, и ему не придется рыскать по сонно затихшему дому в поисках успокоительного…