В гостиной, в слабом мерцании камина и свете оплывших свечей он увидел Эмму. Укутав в теплый плед своё небольшое тело, она примостилась в углу дивана, поджав под себя ноги и потягивая вино.
Джон в замешательстве остановился, собираясь уже шагнуть назад, незаметно исчезнув, но женщина посмотрела в его сторону и приветливо улыбнулась.
— Заходите, Джон.
— Мне очень неловко… — Джон растерянно топтался на месте, не зная, как поступить. — Я не ожидал кого-то увидеть здесь… в такой час.
— Бессонница. — Эмма вздохнула. — В этом доме я плохо сплю. Да входите же, Бога ради! В моем возрасте нереально испытать шок при виде мужчины в пижаме. — Она улыбнулась. — Хотите выпить?
— Да.
— Глупый вопрос. За этим вы и пришли, верно? Вот только коньяк, похоже, закончился. Не откажитесь от вина?
— Не откажусь.
— Не спится в чужой постели?
— Да нет, я отключился довольно быстро. Странный сон.
— Страшный?
— Странный, — повторил Джон.
— Хм… Но выглядите так, словно вернулись из ада. Присаживайтесь. И подкиньте, пожалуйста, дров — там, кажется, есть ещё пара поленьев.
Они молча смотрели в разгорающийся камин и пили вино.
На сердце было муторно и тяжело. Джон чувствовал себя безнадежно больным и слабым, нуждающимся в утешении как никогда. Но, судя по всему, Эмма Гилл и сама в утешении нуждалась не меньше.
— Муж будет меня ругать, — нарушила она молчание, и Джон понял, что Эмма вызывает его на разговор.
— Вы чудесная пара. Я любовался вами весь вечер.
— Да. Я заметила. Крис прекрасный человек. Прекрасный во всех отношениях. И очень любит меня. Состариться рядом с таким мужчиной — подарок, который достается далеко не каждой счастливице. Никаких чужих юбок. И чужих штанов…
— Штанов? — Тело Джона вспыхнуло и покрылось испариной. — О чем вы?
Эмма взглянула на него с мало понятным вызовом, как будто решалась на что-то, о чем обязательно потом пожалеет, но что удержать уже невозможно, потому что оно жжет и терзает душу, требуя выхода и освобождения.
— В этом проклятом доме…
При этих словах Джон вздрогнул.
— Да, проклятом, — неожиданно зло повторила Эмма, увидев его тщетные попытки скрыть изумление. — Я была самой счастливой, и самой несчастной женщиной на Земле. Так я считала тогда. Теперь-то я знаю, что ни о каком счастье не могло быть и речи. Мы склонны придумывать оправдания всему, самым чудовищным вещам, только бы не признаться, что находимся в полном дерьме. Вы согласны?
Джон не нашелся, что ей ответить, но женщине не требовался ответ.
— Думаю, да. — Она посмотрела пристально, и удовлетворенно кивнула. – Да. Человеку, чьи кошмары настолько ужасны, ни к чему объяснять, что такое дерьмо. Итак, я была самой несчастной женщиной на Земле. Я страстно любила его. Страстно. Самозабвенно. Он снится мне до сих пор. Зеленоглазый мучитель. Смешно такой старухе, как я, рассуждать о любви. Но что я могу поделать, если женщина во мне до сих пор жива, как ни старались её уничтожить.
— Вы старуха? Побойтесь Бога, миссис Гилл.
Она протянула ладошку и погладила его по плечу. — Я не кокетничаю, Джон, поверьте. Иногда я кажусь себе древней, трухлявой, готовой вот-вот рассыпаться. И сейчас именно такой день. Этот дом…
— Что необычного в этом доме? Большой, красивый.
Она допила вино и протянула бокал. — Плесните.
Джон разлил остатки вина и выжидающе посмотрел на Эмму.
— Почему я говорю это вам? — недоуменно пробормотала она. — Ни с кем и никогда я не делилась своим позором. Но отчего-то мне кажется, что вы, Джон, всё поймете и не осудите. Кроме того…
Она запнулась и суетливо поправила плед.
— Мой муж… отец Мэри… любил меня. Наверное, он искренне в это верил и заставил поверить меня. Был нежен, заботлив, очень добр ко мне и не собирался бросать. — Казалось, она не рассказывала, а размышляла. — Собственно, зачем? Я же всё приняла, смирилась… — Она вскинула на Джона измученные глаза. — Десять лет я делила его с мужчиной. Десять лет он сходил с ума по мужчине. ОН СХОДИЛ ПО НЕМУ С УМА! Возвращался из его постели сияющим и… удовлетворенным. Плакал, долго просил прощения, и при этом проводил пальцами по своим налитым кровью губам. Как насытившийся вампир. Боже мой, неужели я всё это выдержала?! Его вымученные ласки, его дежурные фразы… — Эмма зябко поежилась. — Она права: мы чудовища. Я — чудовище. Больше чем Артур. Если бы Крис узнал… Боже! Артур страдал и мучился, но у него было оправдание — он любил. А я? Любила я или просто удерживала? Не знаю. Но самое страшное — не вцепись я тогда в него так отчаянно, не случилось бы… ничего.
Джона колотила дрожь. Его потрясение было настолько огромно, что он не владел собственным телом: оно содрогалось, и готово было расплавиться в огне, что стремительно разливался сейчас по коже, по загустевшей от этого жара крови.
Это не могло быть простым совпадением. Нет.
В образе этой настрадавшейся и ничего не забывшей женщины, и в самом деле состарившейся за несколько коротких минут, с Джоном говорила сама Судьба. Только вот что хотела она сказать?
— Вы осуждаете меня, Джон? — тихо спросила Эмма, по-своему расценив смятение, которое сидящий рядом мужчина даже не пытался скрывать.
Джон с трудом сглотнул вязкую, с терпким привкусам винограда, слюну. — Как я могу? Я сам…
И окаменел от собственных слов, метнув в сторону Эммы испуганный, затравленный взгляд.
— …сам не ангел, — закончил он, срываясь на предательский хрип.
— Никто не ангел.
Воцарившееся молчание было гнетущим.
Джону очень хотелось уйти, спрятаться, попытаться осмыслить всё, что он услышал и что ошеломило его несказанно.
И вдруг его взбудораженное сознание пронзила догадка.
— А Мэри? Мэри знала об этом?
— Мэри? — миссис Гилл беспомощно оглянулась по сторонам. — Мэри было шестнадцать. Кто же ей скажет. А потом свершилось это… Эта трагедия.
— Какая трагедия? — насторожился Джон.
«И почему она сказала — свершилось? Кара небесная, что ли?»
— Вы не знаете? — Эмма казалась искренне удивленной. — Вы не знаете, как умер отец вашей жены?
— Я не спрашивал, а Мэри не рассказывала. Что же произошло с мистером Морстеном?
— Как жаль, что вино закончилось, — пробормотала Эмма. — Он… они сгорели. Артур и его любовник.
— Сгорели?
— Видите ли, любовником моего мужа был наш садовник. Добрый дядюшка Сэм. Спрятанный за деревьями домик… Во время их очередного свидания дом неожиданно загорелся, и я осталась вдовой. Вот и всё.
Она подняла на Джона глаза и улыбнулась, неуместно и горько.
На миг Джона посетила сумасшедшая мысль, что он всё ещё спит. Слишком уж нереальным казался ему этот сокрушительный обвал человеческой боли.
Так не бывает, господи. Так быть не должно.
— Но что случилось? — Он потерянно блуждал взглядом по её лицу. — Причина пожара известна? Кто-нибудь выяснил…
— Зачем? — перебила Эмма, сердито поджав губы. — И зачем это вам, Джон? Разве это может что-то исправить? Или вернуть мне десять лет унижений и адской пытки? - Она поднялась с дивана, резко отбросив в сторону плед. — Пожалуй, пора. Скоро рассвет, и я очень устала. Спасибо, Джон.
— За что? — Джон тоже поднялся и сделал шаг в её сторону.
— За то, что выслушали. И не осудили строго.
— Я не вправе судить.
Эмма слегка повела плечами, словно пробуя на вес оставшуюся на них тяжесть. — Пойду. Спокойной вам ночи.
Джон, не отрываясь, смотрел вслед удаляющейся фигурке. Усталость читалась в каждом движении, и он подумал, что вряд ли её бремя стало легче намного.
В дверях миссис Гилл обернулась.
— Знаете, Джон… — Она на мгновенье замялась, будто споткнувшись о фразу, что уже готова была родиться. — Возможно… Возможно, дом подожгла… их пламенная страсть.
И исчезла в неосвещенном холле.
— Что? Что?! — Джона метнулся следом, но остановился, вперив остекленевший взгляд в темный дверной проём. — Вы сказали…
И его снова бросило в жар.
— …подожгла?
========== Глава 26 Беспросветно ==========
Ближе к рассвету разыгралась настоящая вьюга. Сад дрожал в порывах колючего ветра, и деревья с надрывным скрежетом сплетались заиндевелыми ветками.
Мэри вздыхала и всхлипывала во сне, зябко жалась горячим телом — пряталась в воображаемых объятьях.
Джон так и не смог уснуть. И думать тоже не получалось, хотя для вопросов и ответов было самое подходящее время. Но ошеломление спутало мысли, и в голове была такая же круговерть, что и за припорошенным снегом стеклом: образы, образы, образы. Обрывки картин, клочки событий и воспоминаний — полная неразбериха.
Он лежал, закинув за голову руки, и упрямо вел нескончаемый, утомительный счет: один, два… тринадцать… сорок шесть… двести пятьдесят восемь… Но бессонница не отступала.
Так сильно вдруг потянуло к Гарри, что опалило легкие — не вздохнуть. Увидеть задорную улыбку — точную копию его собственной, — заглянуть в родные глаза. Гарри умела сказать нужное слово, умела посмотреть так, что мрак светлел и таял. И рождественское чудо сотворить тоже умела. Его маленькая, смелая, независимая сестричка.
Мэри вздрогнула и беспокойно метнулась, и Джон отодвинулся к самому краю — каждое жаркое прикосновение почему-то вызывало озноб.
Снова он стоял у обрыва и заглядывал в беспросветную глубь: темно…
Заснул он внезапно — тяжело и надолго. Словно кто-то смилостивился, наконец, и полностью отключил измученное сознание: ни единого проблеска.
Пробуждение было безрадостным, муторно ныла грудь, и горло трепетало от непролитых, проглоченных слёз. Джон резко сел на постели и тряхнул головой — к черту! К черту и дьяволу эти слепые блуждания — всю его жизнь после смерти. Сколько можно?! Не было никакой смерти! А значит — не было ничего.
Но тут же навалилась тоска. Разговор с Эммой и тошнотворно реалистичный сон, который он помнил во всех издевательски откровенных подробностях, больно карябали душу… Джон прижал ладони к лицу. Ощущение обмана было глобальным и давило всей своей беспощадной тяжестью.
Мэри и её кошмарная тайна.
Шерлок.
Покрытая искрами похотливого пота спина, смуглые ягодицы, сжимающиеся и расслабляющиеся в яростном танце властных толчков…
А вдруг? Вдруг они в самом деле…
Нет, нет! Безумие! Как мог он даже на миг предположить подобную дикость?!
В паху полоснуло больно и сладко, налилось жаром, вздыбилось. Он в бешенстве сжал отозвавшийся короткими спазмами член, и тут же в испуге отдернул руку. С ума он, что ли, сошёл?! Не хватало ещё залезть в штаны прямо здесь, на этом полудетском ложе своей жены.
И который теперь час?
Взглянув на часы, Джон тихо присвистнул — скоро двенадцать. Никогда ещё ему не приходилось спать до полудня. Видимо, издерганный разум сам за него всё решил: погрузился в краткосрочный анабиоз. Но Джон не чувствовал себя отдохнувшим — напротив, в висках билась тупая боль, мышцы натружено ныли, и скручивало поясницу. Возможно, долгая дорога и изрядная порция выпитого были тому причиной, возможно, его раздробило и сплющило ночное смятение.
Дверь еле заметно дрогнула и приоткрылась. Легкое дыхание просочилось в спальню.
— Я не сплю, — отозвался Джон. — Мэри?
Жена заглянула и остановилась в дверях.
— Доброе утро.
— Скорее уж — добрый день. — Джону было неловко сидеть перед ней неодетым, будто и не было ночи, проведённой ими в одной постели. — Почему ты не разбудила меня?
Мэри прошла в комнату и остановилась возле окна — тоненькая, нежная в теплом пушистом свитере.
— Зачем? Ты спал очень крепко. К тому же сильно метёт — вряд ли мы сегодня уедем.
— Похоже на то. Но, когда снегопад прекратится…
— Джон, ни к чему меня уговаривать — я готова уехать в любую минуту. — Она прикоснулась к стеклу. — Снег такой холодный и сладкий. Как твой поцелуй. Я выходила в сад — пыталась пробраться к тому месту… Ведь ты уже знаешь? — Обернувшись, она посмотрела пристально и почти надменно: готовая принять всё, что услышит, и не собирающаяся виниться и каяться. — Знаешь, как погиб мой отец? Наверняка она тебе рассказала.
— С чего ты это взяла?
— Слышала, как ты уходил. И знаю её привычку торчать по ночам у камина и напиваться.
— Ты говоришь о своей матери… — предупреждающе начал Джон.
Но Мэри будто не слышала.
— Представляю, как она насладилась эффектом. Я плакала, плакала, ждала, а потом задремала. Не дождавшись… Так ты уже знаешь?
— В общих чертах.
— И ничего не хочешь сказать?
— Мне жаль.
— Жаль? И только? Странно.
— Мне очень жаль. Прошло много лет.
— Да. Но болит по-прежнему сильно. Особенно здесь, в этом доме.
— Зачем было приезжать?
Мэри усмехнулась горько и зло. — Очень уж хотелось вырвать тебя из его грязных лап. — Она обернулась и посмотрела в упор: — И я это сделала. Хотя бы на одно проклятое Рождество. Ты голоден?
Джон оцепенело смотрел и слушал. Но на смену оцепенению медленно приходило долгожданное облегчение: господи, господи, наконец-то узел разрублен. Он ни за что, ни за что на свете не останется с этой женщиной.
Не дождавшись ответа, она подошла и присела на край постели.
— Ты сейчас меня ненавидишь, — раздался тихий, печальный шепот, словно Мэри боялась, что сад за окном может услышать её слова и запротестовать. — Но подумай, прежде чем принимать решение. Я говорю и делаю плохие, гадкие вещи. Ненавижу Шерлока. Боюсь его. Ревную. В твоих глазах я больше не вижу любви. Ничего в них не вижу. И скорее всего, моя близость тебе противна. Но бросить меня грешно — я вросла в тебя кожей.
Она поднялась и вышла, плотно прикрыв за собою дверь.
Джон со стоном зарылся лицом в подушку. Эта чертова жизнь его доконает! Все её безжалостные тычки и затрещины.
Он кубарем слетел с постели и схватил телефон.
— Джон?
Радость в голосе Шерлока была непереносимой, сжигающей, не оставляющей места сомнениям, но всё-таки Джон взволнованно его оборвал: — Погоди. Скажи мне…
— Что случилось? Почему ты… такой?
— Заткнись. Скажи — ты и Джим…
— Я и Джим?
Слова, кощунственные и оскорбительные, забили глотку соленым комом — у него совсем плохо с мозгами?! Что за вопрос он собрался задать Шерлоку?!
— Эм-м… Чем занят?
— Пью чай и смотрю совершенно дурацкий фильм, тот самый, который всегда тебе нравился, и которым ты выводил меня из себя. Помнишь? Ну, про того чокнутого идиота.
Счастье нахлынуло горячо и мощно. Шерлок просматривает его диски.
— Сам ты чокнутый идиот. Как погода в Лондоне?
— Снегопад.
— И здесь. Черт, очень боюсь надолго застрять.
— Так что ты хотел узнать о Мориарти?
— Да пошел он на хер, твой Мориарти.
Шерлок рассмеялся. — Как всегда, последователен и логичен.
— И голоден. Я недавно проснулся.
— Что-о? Джон, полдень уже.
— Быстрее время пройдет. Всё, продолжай смотреть своего идиота.
— Твоего идиота.
— Хорошо, моего идиота. А я в душ. Шерлок…
На минуту Джон замолчал, сосредоточенно рассматривая руку с зажатым в ней телефоном.
— Джон? Эй, куда подевался?
— Я… Черт… Я страшно скучаю.
И опутан по рукам и ногам. Шерлок, мне так нужна твоя помощь! И ещё… Ещё я жить без тебя не могу.
*
Душ и погорячее.
Грешно?
Грешно.
*
В гостиной он застал одного Криса, растянувшегося на диване и окутанного белесым, картинно клубящимся облаком. Заслышав шаги, тот приподнялся и приветливо заулыбался. — Джон. А я вот наслаждаюсь. Вишневая сигара — мой традиционный полуденный разврат. Одна-единственная за день, но от этого она ещё вкуснее и ароматнее. На большее моё сердце, к сожалению, решиться не может. Как спалось? Судя по всему, сновидения были потрясающими, и расставаться с ними вы не спешили.
В теплой домашней куртке и крупной узорной вязки гольфах, натянутых поверх не менее теплых штанов, он выглядел величественнее любого облаченного в мантию императора.