Вскинув подбородок, девушка прошла вперед, но вдруг остановилась и вернулась к хмурому наместнику.
— Знаете, Ландар, — тихо произнесла она, — мне было легче, когда я считала, что вы мстите мне за мою неосторожную насмешку над вами. Я даже готова была стать вам женой и воспитывать ваших детей после того, как вы опозорили меня на весь мир, раз уж нас соединили Святые. Но после всего, что вы сделали и сказали за время нашего ужасного супружества, я никогда не смирюсь с участью тени, на которой вы будете вымещать старые обиды и искать избавления от вашей боли. Горите в огне, дорогой супруг, он только ваш, а меня оставьте мне самой и позвольте дожить свой век, называясь вашей пленницей, но не женой. Не награждайте меня тем званием, что мне не принадлежит.
Затем вновь развернулась и поспешила в гостеприимно распахнутые двери, где новых постояльцев ждало тепло очага, сытная трапеза, горячая вода и пастель. Ландар Ренваль некоторое время смотрел вслед благородной лаиссе. Ее слова вдруг обожгли его, и в ушах прозвучал иной голос: «Я никогда не буду твоей. И пусть я для всех твоя супруга, но мое сердце тебе не получить. Пользуйся телом».
Наместник шумно выдохнул и поспешил за лаиссой Ренваль. Он глядел вслед той, что уже поднималась по лестнице, не дожидаясь его, своего мужа и господина, словно приехала одна в этот город, и искра протеста вдруг возродила пламя гнева. Да что может понимать эта маленькая глупая девчонка?! Что может она знать о том, что творится у него в душе? Как смеет обвинять его та, что никогда не знала боли потери?!
Но догонять супругу Ренваль не стал. Он отдал необходимые распоряжения и поселился в комнате напротив. «Ласс Магинбьорн, я подумываю о женитьбе на вашей дочери, имейте это в виду». «Это великая честь для нашего рода, господин, моя дочь будет в восторге». Что Ландар чувствовал, когда известил отца Лиаль о своем намерении, даже не намерении, а прихоти, как он считал в то мгновение. Что он чувствовал?! Зачем он пристал к этой девочке, если подумывал о женитьбе только лишь ради наследника? Ведь за все годы своего вдовства можно было взять любую. Сколько юных и не очень юных лаисс пожирали его взглядами, лелея мечту о том, что смогут стать лаиссой Ренваль? Зачем вцепился в ту, наверное, единственную женщину во всем Несте, которая данной участи не желала?
Вцепился и изводил, пока сам не запутался в собственной паутине, разбудив давно уснувший вулкан воспоминаний. Почему?! Так нравится биться лбом в одни и те же ворота?
— О, нет! — мужской смех прозвучал издевательски. — Все иначе, теперь все иначе, и я сам вырыл эту яму и воткнул в нее колья, прикрыв покровом самообмана.
Наместнику вдруг открылось, что нет никакой схожести между его женами. Ни внешней, ни внутренней. Ани только раз пыталась уговорить его отказаться от своих намерений, но после шла в Дом Святых, как овца на заклание. Она была покорной, к Нечистому, она была, действительно, покорной! Как бы не был обманчив ее живой нрав, как бы гордо она не задирала нос, но первая лаисса Ренваль не была и на толику столь же смелой и отчаянной, как Лиаль, посмевшая вступить с ним в противоборство.
Вот почему он хотел изменить лаиссу Магинбьорн. Вот почему Ренваль ломал страстную и порывистую Лиаль, готовую на отчаянные поступки, способную постоять за себя, даже зная, что проиграет. Ландар вбил себе в голову, что она напоминает ему Ани, но Лиа не была ею и на малую толику, и мужчина пытался обточить ее по образу и подобию своей первой супруги. Ему была нужна Анибэль, которая оказалась по-настоящему смелой лишь однажды, когда полетела со стены спиной вниз. А ведь высокородный ласс не причинил ей и десятой доли того, через что уже успела пройти Лиаль Магинбьорн.
— Святые, — выдохнул наместник, глядя в огонь.
Он вспомнил обе свои первые ночи. С Ани Ландар был нежен и трепетен, стараясь причинить, как можно, меньше боли. Все то время, что они прожили рядом, Ренваль старался заслужить ее любовь, выполняя любой каприз, он готов был даже на коленях стоять, только бы в ее глазах появилась благосклонность. Подарки, развлечения, поездки, представление ко двору, после которого Анибэль немного оживилась, окунувшись в настоящую роскошь. И все это рухнуло в одно мгновение, когда…
— Хватит! — воскликнул мужчина, ожесточенно ударив кулаком по стене. — Хватит.
Прислуга, еще заполнявшая покои постояльца, испуганно переглянулась. Наместник схватил свой меховой плащ и стремительно покинул покои, а после и постоялый двор, велев не ходить за ним. Ландару хотелось подумать, ему хотелось проветрить голову и собрать себя воедино. Эти метания утомили его даже больше, чем его юную супругу.
Морозный воздух немного охладил пыл, и Ренваль вернулся мыслями к обеим своим женам, невольно вновь сравнивая их. Их единственной схожестью была красота. Черты лица разные, нрав разный, привычки разные. Они оказались ничем, совсем ничем не похожи, так с чего же ему привиделся призрак единственной возлюбленной, когда он взглянул на Лиаль Магинбьорн. Турнир, смех… Все. И все!
А следом наместнику открылось то, что он столько времени не позволял себе заметить. К Нечистому, он не женщин перепутал, он запутался в себе. Потерялся в паутине собственноручно созданных догм и правил, уничтожив того Ландара Ренваля, каким был прежде. И первой, и второй супругой он увлекся с первого взгляда. Но если с Анибэль Эскильд Ландар готов был к своим чувствам, то к моменту встречи с Лиаль Магинбьорн ласс Ренваль уже потерял юношескую восторженность, закрылся в броне цинизма, оброс годами и опытом.
— И поглупел, — усмехнулся наместник.
Вместо того чтобы признать очевидное, он, взрослый и совсем неглупый мужчина, затеял какие-то нелепые игры. Устранил соперников, заигрывал, уверяя себя, что все это лишь до тех пор, пока не надоест, придумал эти одевания в наряды одного цвета, навязывал свои желания, вынуждая дерзкую бунтарку пойти наперекор. Сам же заслужил ее насмешку, а после отомстил… Кому больше?
— Себе, идиот, себе, — и вновь издевательский смешок сорвался с уст наместника. — Мог иметь жену, а получил врага в собственном доме. Глупость какая!
Но не может же быть все потеряно! В конце концов, Лиаль его жена, и она в его власти. Нужно только окончательно разобраться с прошлым, понять то, что гнетет его, что не отпускает, а потом налаживать настоящее и будущее. Хвала Святым, до последнего времени никто не мог назвать Ландара Ренваля дураком, трусом и подлецом… кроме его собственной жены.
Да, к Нечистому! Зачем ждать? Зачем тянуть и искать выход из лабиринта, если он уже заметил его? Зачем вновь плутать в переходах воспоминаний, когда нужно просто признаться себе и ей, что Ландар Ренваль не такое уж и чудовище, а она не тень, потом что… К Нечистому, да! Он неравнодушен к ней с того мгновения, когда увидел благородную лаиссу, и всерьез увлечен с того дня, когда пощечина обожгла его щеку. И ведь это столько раз прорывалось, но Ландар, как упрямый баран не желал задуматься и позволить себе отказаться от своих прежних взглядов. Наместник резко развернулся и поспешил обратно. Свет давно угасшей надежды вновь затеплился в одинокой и стылой душе.
На постоялом дворе лаисса Ренваль уже успела полежать в купели, имевшейся здесь в отличие от множества других постоялых дворов, где купель заменяли таз, ведро и ковш. Переодевшись в чистую одежду, девушка села за дневную трапезу, уже стоявшую на столе. Свою служанку она отпустила в общую трапезную, там же сейчас находился и Лиот, постоянный спутник своей госпожи.
Воспользовавшись своим одиночеством, Лиаль достала медальон Гаэрда Дальвейга, положила его на раскрытую ладонь и несколько мгновений вглядывалась в изображение орла, улыбаясь своим мыслям. Перед внутренним взором лаиссы стояло благородное открытое лицо, и Лиа с особым тщанием вспоминала каждую его черточку. Вспомнила маленькую родинку чуть ниже левого уголка мужских уст, вспомнила приветливую улыбку, от которой на щеках благородного ласса появлялись задорные ямочки. Вспомнила его глаза, так часто и так долго задерживавшие на ней свой взор и то, что чудилось ей в глубине цвета весенней зелени.
Сжав медальон в ладони, Лиаль прижала его к груди и закрыла глаза, прошептав одними губами:
— Гаэрд, — после веки лаиссы дрогнули, и она тяжело вздохнула. — Ах, кабы мне еще хоть раз увидеть вас.
Она скучала по своему знакомому, скучала так, как никогда и ни по кому в этой жизни, если не считать брата. Впрочем, даже по брату Лиа так не тосковала. Ночами благородную лаиссу преследовали сны, в которых она вновь сидела напротив ласса Дальвейга, потупив взор, и слушала его голос. Наутро девушка не могла вспомнить ни слова, но звук его мягкого приятного голоса продолжал отдаваться в ушах, вызывая грусть.
Этот совсем незнакомый мужчина стал тайной лаиссы Ренваль. Иногда ей казалось, что они еще непременно свидятся, и тогда девичье сердечко начинало сладко ныть от предвкушения встречи. А в следующее мгновение Лиаль уныло опускала голову, понимая, что это всего лишь пустые мечты. Судьба слишком жестоко посмеялась над юной лаиссой, связав ее судьбу с наместником Ренвалем, даже имя которого она теперь переносила с трудом. Но благодаря этому браку, Лиаль смогла узнать другого мужчину, который так неожиданно появился в ее жизни, и так стремительно исчез, оставив о себе на память лишь этот золотой медальон с девизом: «Честь важнее жизни».
— Как же это правильно, — прошептала Лиа, опуская голову на переплетенные пальцы, между которыми был сжат медальон. — Какие верные слова. — И поддавшись порыву, она открыла своему взору золотой кругляшок и прижалась к нему губами, вновь прошептав, — Гаэрд.
Стук в дверь застал лаиссу Ренваль врасплох. Спешно надев медальон на шею, она скрыла его в единственном сейчас надежном месте, куда могла успеть спрятать — у себя на груди под слоем ткани платья.
— Моя госпожа, — это был всего лишь бард. — Дозволено ли мне будет присоединиться к вам?
— Заходи, — разрешила Лиаль и принялась за остывающие яства.
Лиот расположился на кресле, держа в руках свою неизменную спутницу — лютню.
— Желает ли госпожа застольную песню? — спросил бард.
— Играй, — устало вздохнула она.
Ей сейчас не нужен был ни бард, ни его песни, но присутствие молодого мужчины смягчало положении пленницы-жены при тиране муже. Лиот давал ей ту толику заботы, которой благородной лаиссе не хватало. Он все так же держался на расстоянии, лишь в своих песнях открывая душу пред госпожой. Она же дарила влюбленному в нее мужчине легкую улыбку и свою благодарность, не позволяя мечтать о чем-то большем.
Но Лиот мечтал! Сколько раз его песни обещали госпоже сладостные ласки и вечную любовь. Сколько раз клялся умереть за нее, и в такие мгновения глаза певца сияли, как звезды, отыскивая хоть отблеск своей страсти в глазах благородной лаиссы. Не находили… И бард пел ей о своей тоске и разрывающимся от боли сердце. Но госпожа лишь слабо улыбалась в ответ, благодарила и отправляла восвояси.
Несчастный поэт и певец извел себя собственными тщетными надеждами. Он грезил, что однажды благородная лаисса услышит его, и ее сердце дрогнет, позволяя барду хотя бы коснуться губами ее руки. И об этом Лиот тоже пел, восхваляя нежность кожи своей хозяйки, плавность ее шагов, красоту ее черт. Страдал и укорял за стужу, захватившую сердце прекрасной лаиссы. Лиаль дарила знакомую барду легкую улыбку и опять не слышала его. Порой обрывала его признания на недопетой ноте и просила спеть балладу о странствующем лассе. Это злило мужчину, но он покорялся, не смея возражать.
Вот и сейчас, когда трапеза была окончена, и лаисса перешла к окну, зябко обнимая себя за плечи, Лиот вновь решился спеть о том, что лежит у него на душе.
Тонкие длинные пальцы барда еще перебирали струны, когда Лиаль повернулась к нему и улыбнулась:
— Как это красиво, Гаэрд, — произнесла лаисса, даже не заметив оговорки.
Мелодия оборвалась, словно невидимая безжалостная рука рванула струны. Лютня жалобно звякнула и упала к ногам побелевшего барда. Глаза его гневно сверкнули, и мужчина рывком поднялся на ноги, забывая, кто перед ним, и кто он сам.
— Каким именем вы назвали меня, госпожа? — хрипло спросил он. — Гаэрд? Гаэрд?! Именем того ласса, из-за которого господин чуть не убил вас?
— Лиот…
— Гаэрд! — воскликнул мужчина, преодолевая расстояние между собой и Лиаль в несколько широких шагов. — Вы назвали меня — Гаэрд!
— Ты забываешься, — ледяным тоном ответила лаисса Ренваль, отходя от барда.
Он повернулся за ней, не сводя с хозяйки пристального взгляда. Благородная лаисса обернулась, встретилась с мужчиной глазами и поджала губы.
— Лиот, оставь меня, — велела она, едва сдерживая гнев.
— Моя госпожа прогоняет меня, потому что я смел плохо отозваться о ее игрушке? — язвительно спросил бард.
— Да как ты смеешь?! — в сердцах воскликнула Лиаль. — Уходи немедленно и не смей возвращаться! Я твоя госпожа, а не дворовая девка. Что за разговоры ты завел?!
— Хозяйка напомнила смерду его место, — язвительно усмехнулся мужчина, но не сдвинулся с места. — Несчастный влюбленный бард для госпожи, лишь грязь под ее маленькими ножками. Но и у этой грязи есть душа, и она болит от любви к своей госпоже. Однако госпожа думает лишь о проклятом лассе! — голос его зазвенел от ярости. — Вы ведь все время думаете о нем. Я знаю, я вижу, как украдкой вы сжимаете в руках его медальон. Моя госпожа занята мыслями о том, кто мелькнул, подобно падающей звезде, и исчез с ее небосвода. Но она не желает увидеть того, кто каждый час с мольбой взирает на нее!
— Замолчи! Замолчи, ради всех Святых, Лиот! — воскликнула Лиаль, испуганно глядя на дверь. — Тебя могут услышать. Неужто мне мало печалей и без твоей ревности? Замолчи и уходи немедленно!
Бард все так же стоял на месте, упрямо глядя на лаиссу. Ревность и злость душили его, лишив осторожности, заставив забыть о том, кто мог оказаться рядом.
— Молчать? Теперь вы требуете молчать, — зло рассмеялся Лиот. — Так нет же, жестокосердная госпожа! Я не буду молчать. Моя боль рвет мне душу, потому что вы влюблены в того проезжего ласса. Ваше сердце отдано Гаэрду Дальвейгу, и его медальон тому доказательство, как и то, что вы грезите им, иначе не оговорились бы, назвав меня его именем!
— Кому отдано сердце моей супруги?
Бард обернулся к двери, встретился с пристальным потемневшим взглядом господина, и лихорадочный румянец, сменивший бледность, вновь схлынул, оставляя лицо Лиота белым, как снег за окном. Осознание того, что сотворил, вползло в истерзанную безответной любовью, отравленную затаенной ревностью душу, сдавливая горло ледяными кольцами.
Плечи Лиаль поникли, и обреченность погасила гнев в ее взоре. Она подняла глаза на барда. Лаисса Ренваль не обвиняла, не показывала обиду, в темной глубине ее глаз застыла лишь горькая насмешка. Она так и не обернулась к супругу, зная, что найдет на его лице. Девушка знала, как маска гнева искажает лицо ласса Ренваля, и ей не нужно было смотреть на него, чтобы понять его чувства.
— Стало быть, — Ренваль сделал первый неспешный шаг в сторону своей жены и певца, — ты говоришь, что моя супруга пустила в свое сердце другого мужчину? И у нее есть его вещь?
Бард открыл рот, но снова закрыл и отчаянно мотнул головой.