Он рисовал все это на первом и втором курсе, по десятку набросков в день, до исступления, но так и не научился переносить на бумагу сквозняки, приступы июльской лихорадки и осенние предчувствия. Рисунков больше нет, все они сожжены или разорваны Сэмом. Но, как оказалось, некоторые из них до сих пор всплывают в памяти, пробужденные случайным запахом, словом или шумом. И тогда по этим воспоминаниям он прокладывает очередной маршрут к дому Ришаров.
Это новая привычка, которую с октября завел себе Тобиас. Ему обязательно надо постоять под окнами мальчишки и убедиться, что с тем все хорошо. Убедиться издалека — не встречаясь. Потому что встречи каждый раз получаются слишком эмоциональные. Рин совсем не такой, как Сэмюэль.
Сэм ждал от Тобиаса эффективности. Рядом с Сэмом Тобиас пропускал через себя его, а не свои мысли, его, а не свои заклинания — гладкие, удобные и короткие. Иногда такие холодные, что вымораживало изнутри. Рядом с Сэмом Тобиас становился ему подстать — эффективным и беспощадным.
Но Рину такой Тобиас не нужен. Рин плевать хотел на эффективность. Рин требует искренности и дружбы, изводит вопросами, раздает направо и налево просьбы и флюиды андростерона. Всем этим хлещет по душе, как хлещут альпиниста по обмороженным рукам, чтобы восстановить кровообращения и избежать гангрены.
Под таким напором Тобиас все чаще хочет рассказать о себе, о матери, о детстве. Иногда о методах воспитания Ривайена. Но понимает, что это слабость. Он еще не так низко пал, чтобы переложить свое прошлое на плечи Рина и заставить его жалеть.
Тобиас молчит, но со Связью ничего поделать не может. Она после каждой такой встречи восстанавливается, и приходиться обрывает ее с болью и кровохарканьем. Это надолго выбивает из колеи, но к дому в два этажа с гигантским фламбуайаном Тобиаса тянет каждый день с непреодолимой силой.
Вот почему по вечерам он рассекает осень то по старому городу, то вдоль реки, то через церковные виноградники, то через студенческий квартал, а потом подолгу стоит, опираясь о гладкий ствол платана. Смотрит. Нагретая за день кора передает тепло спине, придает уверенности: Рину не место рядом с ним. Рин — не замена Сэму.
Но… Всегда есть это проклятое «но». Тобиас не может забыть чувство силы и эйфории, которое у него возникло рядом с Рином в Системе. Новое чувство. И он, как наркоман, хочет еще.
На ивенте Тобиас видел, с какой легкостью маленький Ришар собрал и усилил Тингар, с какой легкостью пропустил через себя обратные вибрации атакующего заклиная. Если бы он был неопытным бойцом, некудышным Целителем, его неподготовленное тело неизбежно бы раскатало по рингу. Но мальчишка, даже не заметив напряжения и давления Системы, прошел вперед и достал ту злосчастную пустую бумажку. «Неужели Рин только притворяется слабым? — подумал тогда Тобиас. — Неужели мне досталось сокровище?»
Он ликовал. Но ликование было коротким. На смену ему пришло разочарование. А на смену разочарованию — тревога. С Рином все сложно. Перегрузки Системы и поддержание Связи действуют на него с опозданием, аукаются бессонницей, головными болями, кошмарами, депрессией, паранойей. И каждый бой, особенно «дикий», может стать для мальчишки роковым.
Пытаясь поговорить с Рином о Системе Тобиас понял, что тот видит все, что в ней происходит, но его мозг не может это понять и блокирует. Наверное, так в средние века любой здравомыслящий человек заблокировал бы объяснения о мобильном телефоне или о дроне.
Во время их единственного ужина и долгого доверительного разговора, когда Связь развязала язык и чувственность, Тобиас чуть не сломал хрупкую психику Рина, окунув его в Наследие сразу, без жалости и без подготовки. Теперь, он хочет сберечь Рина от Тингара, от его боевых заклинаний и жестоких приказов, от алчности «белых пиджаков» и от насилия Школ подготовки боевых пар. Для этого он должен научиться думать, как думал Сэм. Стратегически. У него просто нет другого выхода.
Сегодня Тобиас опять идет посмотреть на окна Рина. На перекрестке останавливается. Какой маршрут выбрать? Уши закладывает от пронзительного гудка приходящего поезда, в нос ударяет теплой волной машинного масла от перегретых шпал, а перед глазами всплывает, да так живо, акварель с изображением часов вокзальной башни.
Ухмыльнувшись, он решает взглянуть на башню вживую и сворачивает на площадь, проходит мимо монументальной лестницы с венами копоти на стесанных ступенях. Из открытых окон главного здания вдохновенно дребезжит общественное пианино, силясь воспроизвести замысловатую джазовую мелодию. Не останавливаясь, Тобиас сразу за вокзалом сворачивает на Обепинов — самую невзрачную улицу во всем городе. Художник в нем возмущается, но Заклинатель видит одно бесспорное преимущество: улочка здорово сокращает путь до дома Ришаров. Тобиас шагает по ней широко и быстро, пряча нервные, чувствительные руки глубоко в карманах от сильного ветра.
Незадолго до слияния Обепинов с улицей де Голля его внимание привлекают громкие пререкания, оставляющие в воздухе привкус электричества. Ссорятся какие-то подростки. Вроде ничего необычного за исключением интонаций. Тягучие, переливчатые, ускользающие, с плавающими ударениями. Такой говор он знает очень хорошо. Такому учат только в школе на Нагорной. Тобиас меняет походку и неторопливо идет навстречу.
Вглядывается. Высокий и коренастый. У одного из-под капюшона развиваются светлые длинные волосы, он жестикулирует длинными руками с точеными запястьями. Второй, чернявый, мог бы напоминать Сэма, но все в нем чересчур: лицо чересчур топорной работы, чересчур простая одежда и он чересчур накаченный. Черный и Белый. Что-то Тобиас слышал про такую пару, но нет времени вспоминать что именно.
— Ептать, Бэка, куда, ну вот куда мы пришлепали? Ты видишь здесь клуб? Видишь? Не нукай, потому что я, например, не вижу. Ни здесь, ни здесь… О! — высокий парень оборачивается, у него бирюзовые глаза и ломкие черты лица, — Неожиданно! А вот теперь вижу. Правда не клуб, но как развлечение — оно даже круче. Не мычи, Бэка! Мне виднее, я тебя на два часа старше, — из искаженного ухмылкой рта вырвалось белое облачко пара. — Какая встреча! Привет, белоголовый!
Тобиас отвечает на злое приветствие вопросом:
— Ко всем задираетесь?
Просто дурацкое совпадение. Просто не повезло. Не надо было срезать через вокзал. Или нет? Школа решила опередить «белых пиджаков» и послала пару? Но почему такую мелочь? Судя по возрасту, они вряд ли прошли посвящение. Почему именно сейчас? Они уже были у Рина?
— Только к тем, кто поперек планов директора базарит и глаза мозолит. Но из таких долбоебов только ты один в живых и остался, — их мрачный смех, плевок сквозь зубы и презрительный взгляд неприятен. — Когда мы принесем в школу кусок от тебя, тогда придираться будет больше не к кому, — опять смех.
Тобиас одаривает малолеток почти теплым взглядом. Они с Сэмом тоже были такими. Хамоватыми, море по колено. Тобиас натягивают тонкую паутину связи от себя к Рину. С мальчишкой все хорошо. Пока.
— Узнаю воспитание Натали. Как поживают ее старые мослы?
Пока говорит, оглядывается по сторонам. Узкий переулок по правую руку — почти щель. Хорошая вытяжка и лужа под ногами. В таком месте никогда не знаешь, как пойдет звук по воде, как она его преломит. Какое слово труба переулка выдует из магической скороговорки. Мальчишки неопытные, значит у него есть преимущество.
— Меня от вашей Натали всегда тошнило, — тянет время Тобиас. — Но она меня никогда особо не беспокоила. Почему бы и вам меня не оставить меня в покое. Случайная встреча. Забудьте уже меня. Я вам не соперник и не помеха.
Тобиас не думает, что увещевание сработает. Так и есть. Сосунки распаляются.
— Не помеха? Да ты контракт опозорил и школу заодно! Забыть предлагаешь тебя? Да кто ж тебя забудет?! После каждого поединка дождь из крови, кишки веером, волосы дыбом? В здравом уме такого не забудешь. Никогда. Ты поганишь имя опекуна и ты отвратителен, Форсайт, — говорит тот, что Бэка. Фамилию произносит с особым смаком и с хрипотцой — в горле у него все-таки першит: нервничает. Ах ты боже мой, какой забавный. — Ты отвратительно силен. Был. Без Сэмюэля ты — никто. Отщепенец. Малодушная тварь, цепляющаяся за жизнь. Бесчувственная сволочь.
Тобиас успевает поставить щит. Они уже в системе и это уже атака. На сколько заклинаний хватит авторежима? Неважно, одно-два он соткет из того, что Рин вытащил из него наружу своими расспросами — из подавленной вины и прирученной боли. Они отразятся эхом от голосовых связок, повторятся в словах с неуловимыми искажениями, но уже с новым смыслом.
«Отлично. Вот и проверим, чего я действительно стою». Тобиас отвечает на вызов своей особой улыбкой. Левая рука взлетает вверх и вперед:
— У выскочек два цвета. Черный и белый. И никакой объективности. Они не сведущи в полутонах и нюансах. Выскочки — сорняки на тонкой ножке, хвастуны — их спалит собственная пылкость. Золотое пламя…
— Защита! — Заклинание брошенное Тобиасом рассыпается сухим желтым листом, ударившись об экран. — Возмездию не ведомы полутона.
— Как и глупости, — начинает плести новое заклинание Тобиас, но его sosie* — кажется Юрася? — прерывает:
— Может быть ты и умен, но главного у тебя нет и не было. Ты всего лишь перепевка с чужого голоса. В тебе нет ничего стоящего. Поэтому учитель тебя отдал Сэму, а не взял себе …
Голос его дрожит, полный гормонов и азарта. Юрасе не хватает дисциплины и изящества, но он с лихвой компенсирует это скоростью и напором. Ложь про Ривайена завернут в правду о Сэме, как конфета. Из уст сопляков это неожиданно и достает там, где Тобиас думал уже ничего не осталось кроме пустоты и шрамов. Неужели у него столько слабых мест? Слова пробивают насквозь. Боль пронзает предплечье, выставленное вперед. Секунда, и он перестает чувствовать левую руку. Есть еще правая. «Соберись! Ты не отражаешь чужое. Больше нет. Ни Сэма, ни Ривайена больше нет!»
— Мы встретили слабого Тоби. Потерянного щенка. Ты не сам по себе, ты копия, ты осколки. Тебя нет — ты тень Ришара, его недопара. Он держал тебя на цепи и показывал, куда надо идти. Его нет, а ты сбился с пути. Один, и тебя не спасти. На новую дорогу уже не вывести. Пелена на глазах и страх. Слепая атака.
Ладонь правой руки пробивает насквозь и Тобиас падает на колени. На тротуар капает. В темноте кровь черная. Тобиас вспоминает, что слышал про пару Черный и Белый. Это Иннокентии. Самая сильная пара Нагорной. Пусть! Зато они не умеют свою силу экономить и направлять. У них все не в меру, все слишком. Слишком талантливы. Слишком горячи. Слишком самоуверенны. Они даже не знают, что такое холодный расчет и как с ним бороться. Это его шанс.
В словах Иннокентиев много правды? Она злит и причиняет боль? Отлично! Их правота — огонь в топку. Теперь надо чуть-чуть времени. Надо подождать, пока злость и боль перегорят внутри, переплавятся в слова. Тобиас считает удары сердца. Десять.
Бэка щурится. За прищуром прячет злость и досаду. Тобиас еще держит щит. Досаду чувствует и Тобиас. Он сбился с ритма, сбился с дыхания, рука, дрогнув, едва заметно меняет направление и защита скользит вбок — он снова открылся.
Девять. Если Иннокентии начнут третью атаку прям сейчас он ее не выдержит. А собственная формула выплавляется медленно, выжигая под кадыком остатки вшитых Сэмом нитей силы. Те разбегаются по телу мурашами, отдельными буквами, которые никак нельзя собрать во что-то единое, они только бесполезно жалят в ответ, отвлекают. Нет, Сэм совсем теперь не помощник.
Восемь.
Он перестает чувствовать левую руку, а Юрася, вместо того чтобы добить, упивается собой, все меньше обращает внимание на него, стоящего на коленях. Неопытность и зазнайство.
Семь.
Пальцы правой еще сохраняют подвижность, но их надо поберечь для контратаки.
Шесть.
Прикусив губу, чтобы не растратить крик понапрасну, Тобиас ждет, когда заклинание распрямляется в горле пружиной.
Пять.
Сопляки. Смешно смотреть, как открываются, перестают ощущать поворотные моменты боя.
Четыре.
Заклинание начинает выходить горячими приступами. Он рассчитывает завершить все быстро. На «не быстро» у него уже нет сил. Он кричит и вслушивается. Слова перетекают из него в холод переулка. Тобиас старается их запомнить, чтобы повторить потом, когда остается один, измотанный и несчастный.
— Я не вижу пути, но ноги есть, и я могу пройти на слух два шага до вас и мне не надо для этого глаз. Мои шаги тяжелы, как две наполненные сумы. Я набит неприятностями, неведомыми вам странностями, через которые еще ни один не пролез, как сквозь дремучий лес. Моя боль плещется волнами у моих ног, из нее я сделаю для вас силок. Глазами его не разорвать, вашей талантливостью не развязать. Не увидеть опасность, смотри не смотри…
Три движения онемевшими пальцами. Три быстрых слова не вставая с колен. Три вибрации связок — и все закончилось.
— Глупое сердце замри.
***
Когда зажигаются фонари, Тобиас сидит на земле, сплевывает, и курит, держа сигарету дрожащими пальцами, старая кровь на них уже запеклась, а неуклюжая самодельная повязка останавливала новую ее порцию. Тишина давит на уши, как волны океанского прибоя. Тобиас выныривает из нее медленно. Из реальности к нему начинают прорываться звуки города, пока издалека, пока только приступами.
После второй сигареты его отпускает. Скачки адреналина и глухоты понемногу сходят на нет. Но успокоившись, Тобиас не может сказать с определенностью, почему, всматриваясь в искаженные яростью лица Иннокентиев, вместо «умри» он проорал другое, новое для себя, слово. Чтобы пощадить? Зачем?
Докурив, Тобиас поднимается на ноги. Надо поспешить. Проверить, как там Рин. Связь опять восстанавливается, но она сходит с ума — значит мальчишка здорово напуган. «Надо дойти и проверить», — отдает сам себе приказ Тобиас.
Все усилия воли уходят на то, чтобы заставить тело перемещаться. Он старается держаться в тени домов. Темными пятнами на одежде и светлых туфлях, мокрыми штанами и куском фланели, пропитанным кровью, можно напугать кого угодно, даже служителей порядка и уж тем более сердобольных пенсионеров и домохозяек. Левая рука висит плетью и никак не хочет двигаться. Ткань, которая раньше была шарфом блондинчика, затянута на запястье кое-как, уже разболталась, но сейчас не до нее.
Тобиас останавливается напротив дома Рина. Осматривается. Если кто чужой и показывался здесь, то давно ушел. В воздухе еще висит беспокойство и паника, но это только след Рина. Да и он уже теряет интенсивность. Ночь неторопливо накапливает спокойствие и безмятежность. Порывы Трамонтана** заставляют ритмично стучать ставни и мусорные баки. Вдруг, вслед за ставнями, хлопает входная дверь, потом еще раз, резче и настойчивей. Тобиас подбирается, как собака, почувствовавшая опасность. Кидает тело вперед, старается пересечь улицу не сутулясь и ровно переставляя ноги, не давая им подкашиваться на каждом шагу. Очень хочется побежать, но не получается.
Дом Ришаров открыт нараспашку, входная дверь бьет тревогу не первый десяток минут, уже еле держась на петлях. Чувство опасности перерастает в испуг, новый выброс адреналина, Тобиас перестает чувствовать боль, тело становится легким и быстрым. Он взбегает на второй этаж, проверяет спальню — мадам Ришар, погруженная в ежедневное наркотическое забытье, метается по кровати. Все как обычно.
Разворачивается, путаясь в собственных ногах, спешит в комнату Рина. В этот момент подросток возникает в неверном свете фонарей на последней ступеньке. Целый и невредимый, с горящими глазами и встрепанными волосами. Тобиаса как выключают. Он прислоняется к стене, так, чтобы ноги не сразу разъехались, прикрывает глаза и пробует перевести дыхание. В груди как-то хищно и липко свистит. Он откашливается, чтобы сделать голос по-возможности привычным, но Рин опережает его вопросы и обнимает:
— Где ты был? Я чуть с ума не сошел… Почему ты весь мокрый?!
Тобиас чуть не кричит под напором его костей и углов, чувствует, как нос Рина впечатывается в грудную клетку, как тонкие руки пробираются за спину.
— Упал прям в лужу. Отодвинься. Испачкаешься.
Тобиас едва сдерживается, чтобы не провести по волосам Рина рукой, но вовремя останавливается — не хватало еще измазать все вокруг кровью. Стоит смирно, позволяет мальчишке кричать, бить себя кулаками, тормошить. Он уже ничего не чувствует. Только бы не упасть.