— У меня был приступ паники и жуткая головная боль. Ты был мне нужен, — вопит Рин в самое ухо. — Я испугался. Я искал тебя! Сбегал домой. Там вместо тебя какой-то жлоб в фартуке. Сказал, что тебя не видел с утра. Телефон отключен — я проверял. Почему? Ты же обещал всегда быть рядом, когда нужен!
Рин плохо понимает, что говорит. Наконец у него заканчивается дыхание, он останавливается и поднимает на Тобиаса глаза. И только тут замечает, что Тоби странный. Нет, он уже привык к тому, что Тоби странный, но сейчас он еще страннее. Он по-новому пахнет — лужами, сухим листом и железом. Прячет руки за спину. Ничего не возражает на упреки. Не успокаивает. Рин вглядывается в осунувшееся лицо, ввалившиеся глаза:
— Тебе плохо? Ты дрался? Ты морщишься, когда я дотрагиваюсь…
— Нет. Мне хорошо.
Рину видит вымученную улыбку. .
— Малыш, прости меня. Мои дела тебя не касаются. Я не мог тебя предупредить. Это в последний раз. Обещаю. А телефон, наверное, выронил, когда… поскользнулся. Я его найду, пойду сейчас и найду. Все нормально. Прости.
Рин слушает. Он уже знает, что у Тобиаса разные голоса в зависимости от настроения. Он уже научился их различать и не путаться. Все остальные голоса по сравнению с этим — плоские, пустые и серые. Даже голос Клэр. Сейчас голос Тоби его удивляет. Такого он еще не слышал. Он словно колодец, на дне которого плещется солнце. Это что? У Тоби такой голос, когда он волнуется? За него? Рин подается вперед и позволяет голосу себя затянуть. В колодце глубоко и холодно. Но Рин все равно спускается все ниже, ему хочется дотянуться до света на самом дне:
— Нет, не нормально. Ты опять мне врешь. Ну почему ты опять мне врешь?
У Рина даже нет сил сердиться. Он час бегал сломя голову, не понимая, что за тревога гложет его изнутри и не дает остановиться. Он жутко устал и изнервничался. Разве много он просит? Сказать правду и еще немножко постоять вот так, прижавшись. В безопасности.
— И никуда ты не пойдешь. Завтра возьмешь в бутике новый телефон.
Тоби весь горит, а Рина бьет крупная дрожь. Рин чувствует непреодолимое желание взять Тобину левую руку в свои. Он так и делает. Потом бежит по ней пальцами вверх до предплечья, словно от этого зависит что-то важное, вспоминает, как хорошо было, когда эта рука его обнимала… Почему сейчас она висит, как плеть? Кладет ладонь куда-то между ключицей и плечом, секунда, и отдергивает руку. Плечо бьет током.
Рин смотрит — ладонь светится, как шаровая молния в темноте, потом свечение пропадает. В этот момент Тобиас говорит:
— Спасибо, Рин, уже намного лучше. Так что у тебя был за приступ?
— Я не знаю, — Рин все рассматривает пальцы и ладонь. — Мне показалось, что я должен пойти… искать тебя. Словно у тебя что-то случилось. Непоправимое. Или у меня что-то случилось. Я не сумел разобраться. Это было очень больно, как гвоздь в голове. Я почему-то подумал, что ты собираешься уехать. Не попрощавшись. Слушай, не хочешь мне ничего рассказывать — не рассказывай, только не уезжай. И приходи. Я устал тебя ждать. Я хочу, чтобы ты приходил, и мы готовили вместе, как в тот раз.
Рин наконец отлепляется от Тоби и поднимает голову вверх. Тобиас смотрит на него сквозь растрепанные пакли волос.
— Я не уеду. Куда мне уезжать? Я предупрежу Колина, того чувака в фартуке, чтобы он тебя никуда не отпускал одного, если меня нет дома. И я о тебе волновался. Очень. Пришел проверить. Прости, что в таком виде. Теперь все и вправду в порядке.
— Вид действительно ужасный. Пойдем в комнату, а? Я дам тебе переодеться. У меня есть чипсы, — и Рин тянет за ремень.— Ну так что?
Но Тобиас медленно, как бы недоверчиво, поднимает левую руку и легонько, почти невесомо, треплет его по голове. Значит нет.
— Спасибо тебе. Но сейчас мне правда надо идти. Ты молодец, и я… тебя люблю.
— Хорошо.
И в этот раз Рин верит. И в голове не крутится ни одной задней мысли.
***
Тобиас выходит от Рина и снова возвращается на Обепинов. По дороге проверяет левую руку: сжимает и разжимает запястье. Работает. Практически без простреливающей боли. Чувствительность возвращалась. Шевелит пальцами правой. Дыра почти затянулась, пульсирует и жжет, но уже можно терпеть. И больше не кровит. Лихо Рин лечит. Сэм так не умел. Или не хотел.
Тобиас ускоряет шаг. В переулке все без изменений. Отрубившиеся мальцы валяются там, где он их оставил. Тобиас шарит вокруг, находит ключ. И телефон.
— Алло. Колин? Привет. Ты у меня? А можешь вернуться? Да, прям сейчас. Нет, ничего особенного не случилось. Но, кажется, мне нужна будет помощь. Заедешь по дороге в аптеку? Ну, почему, как раньше? Нет. Но покупать все, как раньше. Ну все. Давай. Скоро буду.
Делает второй звонок.
— Добрый вечер. На Обепинов и де Голля. Трое человек. Срочный вызов.
Тобиас взваливает мальчишек себе на плечи. Те уже начинают приходить в себя, но двигаться все равно еще не в состоянии.
— Надо сказать, что вы выглядите куда привлекательней с отмытыми от самодовольства личиками. Пока оставлю вас у себя, будем работать над техникой, заклинания надо творить, а не выплевывать блевотиной, а то ведь такие вонючки, как вы, долго не продержатся среди взрослых, — он бубнит себе под нос, не очень заботясь о том, слушают его или нет.
Открывает заднюю дверцу подъехавшего Uberа, складывает ношу на заднее сидение, сам устраивается на переднем.
— К Собору.
***
Каким бы Рин не был встревоженным после ухода Тобиаса, но как только его голова касается подушки, он сразу проваливается в сон. Просыпается с рассветом на удивление бодрым. По пути в ванную замечает на полу, там, где вчера стоял Тобиас, два темных пятна. Наклоняется, чтобы рассмотреть, проводит пальцами. Вещества много и под сухой корочкой еще липко. Подносит к глазам испачканные пальцы ни о чем таком еще не думая. Нюхает. По тошнотворному металлическому запаху понимает, что это кровь. Его начинает знобить от утреннего холода и нервов.
Он не помнит чистил ли он зубы, как и что одевал, завтракал или нет. Он приходит в себя уже на остановке автобуса. Понимает, что в воскресное утро транспорта он не дождется и бежит что есть мочи к дому Тобиаса. Запыхавшись стоит на последней ступени деревянной лестницы. На часах еще нет семи. Оторожно стучит. Тишина. Рин опускает плечи, набирает в легкие воздуха, выдыхает медленно, потом еще и еще. Отдышавшись, снова заносит ладонь, чтобы аккуратно, чтобы не разбудить, если что… Задумывается: — «А вдруг без сознания? Мать часто отрубалась. Может надо ломать, а не стучать?».
Но дверь неожиданно распахивается, и на пороге появился заспанный бугай гренадерского вида, тот самый, что открывал ему дверь вчера. Он загораживает вход так, что ничего нельзя рассмотреть внутри. У бугая зазеванное, помятое лицо со следами от ножниц на правой щеке. От него резко пахнет бетадином и валерьянкой. Рин не успевает зацепить все мысли, которые галопом несутся у него в голове. Выхватываются только обрывки.
«Ему только усов не…»
«Он что на ножницах спа…»
«Почему в больницу не…»
«Валерьянки и я бы…»
«Его кажется Колином…»
«Он с ним…»
Но тут свистящий шепот прямо в ухо прерывает бестолковый галоп:
— Какого ты приперся? Че те тут надо? Тебе мало вчерашнего? Это все из-за тебя! Валил бы ты уже от Тоби подальше. От тебя никакой пользы, только одни неприятности. Ты ему не пара.
Рин аж поперхивается от такой наглости и думает, что с самого утра все пошло не так.
— Это ему решать, а не тебе, — Рин спохватывается, что не с того начал знакомство. — Ты мусор выносить? Пошли, провожу. Что вчера случилось? Он приходил и опять наврал. Я только сегодня кровь на полу увидел. Сразу прибежал.
Колин улыбается. Ни дружески, ни приветливо, ни вежливо. Так доктора в больнице улыбаются. «Нафига он со мной так?»
— Ты живешь с Тоби?
Но бугай-Колин снова улыбается:
— У меня есть где жить, не переживай.
— А почему ты все время здесь? Ты ведь ночевал!
— А какое твое дело? С чего я тебе должен отвечать? Ревнуешь?
— Что? С ума сошел?!
— Да расслабься. Он позвонил вчера, попросил остаться и помочь.
— А меня не попросил.
— А ты все равно делать ничего не умеешь, только расстраиваешь его.
— Это он меня расстраивает. И пугает. И врет… — Рин сглатывает. — Я посижу с ним, ладно? Он как? Я тихо буду сидеть.
Колин молчит. Они доходят до баков и идут назад.
— А ты Тобиаса давно знаешь? — спрашивает Рин.
— Три года.
— И часто с ним такое? Ну, чтобы кровь…
— Пока он был с Сэмом — почти каждую неделю. За последние восемь месяцев — первый раз.
— Я на ивенте его руки видел. Они все в шрамах. Как будто ему кожу бритвой резали. Он говорил, откуда у него это?
— Не говорил. Но шрамы у него не только на руках. Он просто никогда их не показывает. Ладно, проходи. Только не шуми.
Они заходят и тихо прикрывают дверь, Рин обводит комнату и видит…. Тут же тянет Колина назад на улицу и быстро шепчет:
— А кто на диване?
— А я знаю? Он их вчера притащил на себе. Говорит, случайно встретились. Какое там случайно! Наверняка был «дикий бой». Только с чего он противников домой притащил, я не понимаю.
— Ты хочешь сказать, что они на него напали, а он их на диване уложил? Так вообще положено?
— Да Тоби плевать, как положено. Заходи давай, а то холода напустили…
В студии стойкий медицинский запах. На полу разложен надувной матрас. Тобиас спит на нем, лицом к двери. Укрытый по самый подбородок пледом. Второй сбился в ногах. На столе разбросаны бинты, компрессы, примочки, опрокинут пол-литровый флакон бетадина и лежат ножницы. Те самые, что оставили след на щеке Колина. Гренадер спал за столом — это было единственное спальное место, которое оставалось в небольшой студии.
Рин садится на пол рядом с матрасом и не может отвести взгляд от руки Тобиаса. Она лежит бессильная, неживая, перебинтованная. Бинты, стягивающие ладонь, пропитались чем-то желто-бурым. Рина не обращает внимание на шевеления на диване, на то, что Колин уходит, на его слова, что вернется быстро, только съездит в универ и за продуктами. Все отходит на второй план и происходит как в тумане. Он забывает, что договорился с Клэр, что она будет его ждать, что надо ей позвонить и хотя бы предупредить. Рин смотрит на руку и не может оторвать взгляда, перехватывает ее в запястье и сидит молча и тихо, как завороженный. Между пальцами пульсирует. Ему становится жарко от этой пульсации. Его сердце начинает биться также быстро и тревожно, словно кровь просто перетекает из одного тела в другое. Потом ритм замедляется.
***
Рина точно будит не телефон. Он просыпается от того, что во сне сполз вниз и теперь лежит на полу скрючившись, но так и не выпустив руку Тобиаса, положив голову тому на бедро. Телефон лягушкой выпрыгивает из-под матраса. Рин его ловит и подсматривает, что на экране высветилось «Ривайен». Имя кажется очень знакомым, и Рин не задумываясь отвечает:
— Слушаю.
— Кто это? Бека? Кто вам разрешил вмешиваться? Немедленно возвращайтесь? — потом чуть тише и Рину кажется, что взволновано. — Тобиас. как?
— Руку повредил. Спит. Ему что-то передать? И это не Бека.
В ответ тишина. И пока она висит в телефоне странной растерянной паузой, безжизненная рука в бинтах оживает, аккуратно забирает аппарат у Рина и отключает связь.
— Никогда не отвечай на звонки этого человека.
Тобиас говорит спокойно, но голос у него булькающий, как молоко на огне, сдерживаемое от того, чтобы убежать, только фарфоровым диском на дне кастрюльки. И Рин откуда-то знает, что сдерживает он не злость, а радость от того, что Рин сидит здесь, у него дома и рядом с ним. Рин опять берет забинтованную руку, кладет к себе на колени. Рука горячая, как молоко, но она никуда не убегает, и кажется очень даже здоровой, сильной и властной. Рину хочется спросить про руку, но вместо этого он спрашивает:
— А кто такой Ривайен?
Комментарий к VI.
* двойник
** очень сильный ветер с гор
========== Интермедия. ==========
«Нити Тингара могут распуститься,
как распускается цветок лотоса,
и в такие особые моменты Заклинатель
может прозреть будущее и соединиться
с Наследием в точке начала времени.
Но ни один еще не вернулся назад из путешествия.
Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
09.09.2011, пятница
Когда в телефонной трубке раздались короткие гудки, Ривайен не расстроился. Скорее он был удивлен, что ему вообще ответили. И рад услышать голос Тоби. За пять лет это было в первый раз и, возможно, в последний. За пять лет он здорово сдал и уже не был тем человеком, который прогибал Наследие под себя и свои амбиции. Времена, когда он считал себя равным Тингару, безвозвратно ушли, и методичность больше не была кредо Ривайена Форсайта.
Но это был еще тот Форсайт, который всего добился сам и никогда не сдавался. Еще в старшей школе он решил, что удачи нет — есть правила и развилки. И самое главное в жизни — это не пропускать указатели. В юности он поставил себе цель попасть в Совет Семи школ и стал самым молодым его председателем. В Тибете, когда кормил свои амбиции поисками текстов о Тингаре, нашел больше, чем мог пожелать. Когда Тингар убил Кейт и старика Ришара, он без колебания встал во главе новых исследований.
Когда на пути Форсайта возникал переломный момент, он превращался в чудовище, рядом с ним можно было почуять характерный запах безумия, стойкий, как мускусные испарения. Сам же он не считал себя ни безумцем, ни подлецом, ни психопатом. Он просто принимал решения и готов был платить за них цену.
Однако развилку того злополучного дня пять лет назад Ривайен пропустил, указателей не заметил и цена за это оказалась для него неожиданно высокой.
Все началось ближе к полудню, когда Тобиас распахнул дверь и с порога озарил улыбкой его рабочий кабинет. Ривайена как магнитом развернуло в сторону воспитанника. Не в характере Тобиаса было приходить без предупреждения — произошло что-то важное и долгожданное.
Ривайен уже несколько месяцев ждал только одного: проявление метки. Тоби минуло шестнадцать, он выпустился из Нагорной и принес клятву верности Наследию, но Тингар запаздывал. Ривайен объяснял задержку исключительными способностями воспитанника, его универсальностью, переизбытком Наследия в крови, пережитыми детскими травмами, упорными тренировками с малолетства. Да чем угодно, лишь бы это выглядело разумно и позволяло не сходить с ума от ожидания.
Когда Форсайт увидел светящегося от радости и запыхавшегося Тоби в дверях, он решил, что метка появилась. Ривайен так хотел в это поверить, что принял веру за правду. То, что мальчишка держал в руках акварель на редкой бумаге васи и свидетельство о поступлении в колледж, он опрометчиво принял за красивый фантик, в который приемный сын упаковал главное.
Ривайен начал с фантика. Он похвалил Тоби за поступление, потом взял в руки рисунок. С удивлением отметил, что с васи на него смотрел он сам, только лет на двадцать моложе. Очередная фантазия Тобиаса. Ривайен усмехнулся. И почувствовал себя действительно молодым. Таким, каким он был, когда Тингар соединил их в пару с Кейт. Он решил, что это добрый знак. Тобиас будет прекрасной заменой матери. Достойным завершением проекта по созданию сильнейшей пары. Его заветным оружием. За это Ривайен был готов заплатить любую цену.
Потом, много позже, он сам себе старался объяснить, что все пошло наперекосяк из-за дурацкого портрета. Тобиас был слишком талантливым. Сквозь бумагу сочилась отрава. За маской молодого счастливого себя Ривайен разглядел себя настоящего. Высокомерного и амбициозного. Готового идти по головам к своей цели. Руки как обожгло, а в глаза ударило. Ривайен отложил портрет и притянул к себе Тоби. А надо было всмотреться в портрет — он был указателем. Но Ривайен свернул не туда.
Как только портрет оказался на столе, а Тобиас в кольце его рук, Ривайен приступил к поиску метки. Сначала засучил рукава, внимательно рассматривая руки, проводя по коже холодными жесткими пальцами, ища уплотнения. Потом начал лихорадочно проталкивать пуговицы в петли, разводя полы внезапно намокшей рубашки Тоби так, как разводят резанную кожу на операционном столе. Не находил. Тобиас замер под его руками, позволяя делать все, что заблагорассудится. Его тело, закаленное болью, оказалось совершенно беззащитным под похотливыми ощупываниями, реагировало само, выгибаясь навстречу, податливо расслабляло сухие тренированные мышцы, становилось мягким.