Приоткрываю глаза и поднимаю голову с его плеча. Волосы на месте, зато вот от стенки душевой кабинки отломился кусочек и, судя по всему, оставил неглубокую царапину у меня на спине. Не страшно, не страшно…
– Арти, что на этот раз? – мягко зарывается пальцами мне в волосы, перебирает и старается успокоить. Я что, разревелся? Или это очередная истерика? Не важно. Пока он обнимает, всё в порядке. Но он же не может обнимать меня вечно, так?
– Ты меня за волосы дёрнул больно. А потом шампунь в глаза попал, – врать. Врать. Я нормальный, я не вижу глюков. Или вижу?
– Прости, малыш, – улыбается, с облегчением выдыхает и принимается смывать с моих волос шампунь, затем умывает и моё лицо.
Да, так намного лучше. Даже жить можно. Отвожу больную руку в сторону, чтобы на лонгету не попала вода, а швы не разошлись от намокания. Он принимается омывать моё тело, и я изо всех сил стараюсь ничем не выдавать себя. Но прекрасно знаю, что, стоит мне повернуться к нему лицом, и он всё прекрасно поймёт. Так легко касается спины, поясницы. Нет, Гил, только не поясница. Ты же знаешь, это опасная эрогенная зона! Не слышит, и с примурлыкиваниями принимается за задницу. Чувствую, что начинаю краснеть. А такого на моей памяти не было уже лет шесть! Чтобы я, да краснел от прикосновения мужчины?! Увольте!
Бёдра. О нет, не трогай там. Варвар! Не издевайся!
– Приподними ногу, милый, – мурлыкает где-то на уровне уха, и мурашки разбегаются лишь сильнее.
Всё-таки выполняю его просьбу и стараюсь не упасть – начинает мыль стопу. Как щекотно, так невыносимо приятно, что возбуждение лишь теснее завязывается в паху тугим, жгучим узлом. Так и хочется лягнуть этого придурка в табло, чтоб перестал меня мучить. Затем вторая стопа.
– Поворачивайся, малыш, – снова с примурлыкиванием просит возле уха, и я понимаю, что началось самое страшное. Поворачиваюсь. – Ну и почему я не удивлён?
– Заткнись, – сжимаю зубы и стараюсь не рычать, но это плохо получается.
Начинает мыть грудь, то и дело сжимая соски. Прислоняюсь к стенке душа, чтобы не съехать вниз. Стараюсь не стонать, сбито дышу. Живот, снова ноги. Перед глазами всё плывёт.
– Ты так привлекательно дрожишь, – ухмыляется, смывая с меня пену. Вода приносит облегчение, но лишь на несколько мгновений.
Вытаскивает меня из душа, принимается отирать меня от воды. Бережно так, но мучительно медленно, отчего хочется нагнуть его как следует и трахнуть так, чтобы ходить не мог. Однако, полотенце быстро летит в сторону, и меня вжимают в стену. С трудом сдерживаю вздох – холодная кафельная стена к разгорячённой коже. Звук расстёгиваемой ширинки, шелест ткани. Всё ясно, всё понятно. Вынуждено вцепляюсь в его плечи, чтобы не полететь на пол – подхватывает меня за ляжки и приподнимает, затем укладывая мои ноги себе на бёдра. Губы вновь встречаются в жарком поцелуе. Пожалуй, даже слишком жарком. Как же горячо, как душно! Хочется кричать от поцелуев, что обжигают уже шею, но приходится молчать, чтобы не оповещать всё отделение о том, как мне хорошо в объятиях любовника. Плоть упирается мне в ягодицы, чуть пульсируя, и я понимаю, что трахать меня буду долго и в разных позах – недотрах у моего Гилберта был на лицо. Ну, как на лицо? В общем, не будем ругаться.
Пальцы скользят по внутренней стороне бёдер, задерживаются на плоти, принимаясь оглаживать по всей длине, поддразнивая и совершенно сводя с ума. Самыми кончиками гладит между ягодиц, чуть нажимает, и я невольно шумно втягиваю воздух сквозь зубы. Господи, от горячего пара после душа тяжело дышать, кожа вновь взмокла, а он всё продолжает измываться, пока, наконец, не проникает внутрь сразу двумя пальцами. Чуть сгибает и тут же разводит в стороны, а я стискиваю зубы, чтобы не начать молить его, наконец, взять меня.
– Пожалуйста, пожалуйста, – не сдерживаюсь и шепчу, когда он вновь принимается скользить внутри пальцами, раздразнивая.
– Тише, – почти в приказном тоне отзывается он, проникает тремя пальцами, и я запрокидываю голову, продолжая тихо умолять его сжалиться. – Чш-ш.
Сжимает бёдра, чуть надавливает и принимается проникать. Больно, но это ничего – можно потерпеть, хотя бы ради того чистого удовольствия, которое вскоре накроет нас обоих. Да, Гил, ты непростительно долго не ласкал меня! Сильный, плавный рывок, насаживает меня до самого основания, и глухой, едва слышный стон обжигает моё ухо, разгоняя по телу дрожь и мурашки.
– Непростительно хорошо! – выдыхает, оставляя на моей шее, наверняка, слишком яркий засос, что отзывается лёгкой, задорной болью по всему телу.
– Не нравится – никто не заставляет, – не успеваю договорить, и он начинает двигаться.
Сперва плавные, сильные движения разгоняют по телу мучительное удовольствие, отзывающееся болью, затем они становятся сильнее и быстрее, разжигают лишь большую страсть. Плотно сжимаю губы, кусаю их, чтобы не стонать, но мой любовник неумолимо добивается от меня хотя бы писка. Горячие, чуть влажные ладони скользят по бёдрам, ягодицам. Чуть отводишь руку. Звонкий шлепок заставляет вздрогнуть вместе с особенно сильным движением, и жжение расходится по ягодице, а затем – по ноге. Это приятно, хоть и местами стыдно. Ты давно так не делал, Гил. Значит, ты не на шутку соскучился по мне?
Обхватываю его ногами теснее, насаживаясь максимально глубоко в ответ на его резкое движение. Тихонько постанываю сквозь плотно сжатые губы, лишь сильнее кусая их, лишь бы не закричать в голос. Горячо. А он всё не останавливается, вновь оставляя шлепок на ягодице, врываясь всё грубее. Боль смешивается с удовольствием, составляя невероятный коктейль, который сводит с ума. Надломленная нежность, неизвестно откуда взявшаяся, опутала сердце шёлковыми нитями, непростительно сдавливая, но это даже нравится мне, хотя и делает меня в такие моменты невероятно уязвимым.
Несколько резких движений, и чистое удовольствие разливается по венам жидким огнём. Тяжёлые капли семени выплёскиваются медленными толчками на живот, а я не сдерживаю стона, и тут же льну к Гилберту, крепко обхватывая его за плечи, утыкаясь в них лицом. Он продолжает двигаться, пока, наконец, не замирает, крупно содрогнувшись всем телом, изливаясь. Медленно, мучительно медленно выскальзывает из меня, но с рук не отпускает. Приобняв одной рукой за талию, чуть тянет меня за волосы.
– Гил, – ворчу, чуть хмурясь и приоткрывая глаза. – Бол…
Затыкаюсь на полуслове, глядя в пустые глазницы любовника, из которых сочится кровь. Он улыбается мне, чуть склонив голову на бок. Тёмные волосы, слегка влажные, прилипли к окровавленному лицу. У меня в горле всё пересохло, и я не смею пошевелить хоть одной конечностью. Отвращение стискивает органы изнутри ледяным коконом. Брюнет тянется, чтобы поцеловать меня, а между тем меж губ его мелькает раздвоенный змеиный язык. Я чувствую, как он скользит по моей коже, как она в этих местах начинает плавиться, разъедая мышцы, мясо, оставляя лишь кости. Наконец, ощущаю в себя хоть какие-то силы, кроме тех, что держали меня в тупом ступоре ужаса, и, зажмурившись, что есть силы принимаюсь вдумчиво бить его по плечам и спине, изворачиваясь, пытаясь встать на ноги, не обращая внимания на адскую боль, что при этом разливалась в руках.
– Артемис! – удивлённый возглас Гилберта.
– Не смотри на меня! – кричу, срывая голос, не переставая молотить его кулаками по плечам.
– Артемис, прекрати сейчас же, – этот грозный рык привёл меня в себя.
С трудом открываю глаза. Лицо любовника не было изуродовано, ровно как и моё. Но покалеченная рука, кажется, прокляла меня на веки вечные. Бинты снова пропитались кровью, голова пошла кругом.
– Артемис? – голос Гилберта теряется в тьме, что окутывает тело.
Нет, нет, только не это. Только не темнота. Только не она. Снова.
Шорох медицинского халата, тихие шаги, тяжесть на кровати возле руки. Кому вдруг пришло в голову вырывать меня из объятий такого мягкого и хорошего сна? А что мне, собственно, снилось? Хмурюсь и пытаюсь вернуть сладкое сновидение, что только что так нежно убаюкивало меня в этой жуткой комнате с белым потолком.
– Мистер Акио, просыпайтесь, – голос над головой совершенно незнакомый, но немного раздражающий.
Приоткрываю один глаз. Слишком ярко. От этого света, что тут же принялся выжигать мои глаза, голова едва ли не взорвалась от боли. Однако вскоре привыкаю к яркому освещению и обнаруживаю, что на кровати сидит мужчина в возрасте. Широкие плечи, сам высоченный, смеющиеся карие глаза, густые седые волосы, тщательно зачёсанные назад, да вот только нос картошкой. Даже не картошкой, это уже целый картофель, покрытый мелкими оспинками, собственно, как и всё лицо. Широкие ладони с толстыми, неухоженными пальцами лежат на коленях. От него пахнет только что выпитым коньяком.
– Вы кто? – сипло спрашиваю я, зевая и с трудом садясь в кровати.
– Я психолог, – улыбнулся мужчина. Голос у него был зычный, даже, пожалуй, приятный. Но слегка взволнованный.
Какой же ты, дядя, психолог, когда ты сам нервничаешь так, что даже невооружённым глазом видно? Хотя, это заявление меня и разозлило, и повеселило разом. Поднимаю взгляд и вижу, как удаляется спина моего любовника. Так вот оно что. Он всё-таки решил проверить мою голову. Что же, смотрите, я всё ещё могу соображать так, как вам ещё не снилось.
– Что ж, приятно познакомиться, психолог, а меня зовут Артемис, – чуть улыбаюсь и протягиваю ему правую руку для рукопожатия.
Он чуть удивлённо смотрит на меня, а после разражается чуть квакающим хохотом. Я терпеливо жду, пока он отсмеётся, всё так же держа руку протянутой. Наконец, он замолкает и пожимает мне ладонь, и я чувствую, что рукопожатие у него ничего так, но.
– У вас дрожат руки, сэр. А ещё у вас влажные ладони. Вас что-то так сильно беспокоит? – улыбаюсь, но не выпускаю его руку, хотя он пытается отобрать её у меня.
– Ничего особенного, – с недоверием косится на меня, разом теряя и доброжелательную улыбку, и смех в глазах.
– Вы перестали улыбаться, доктор. Что-то не так? – говорю с некоторым нажимом, и замечаю, как он словно бы уменьшается в размерах.
– Что вы, мистер Акио. Просто дело в том, что… эм…
– Ну же, не стесняйтесь, – не даю ему продолжить после многозначительного междометия, чуть настойчиво улыбаясь и не сводя с него взгляда.
– Я проверяю каждого, кто лежит в больнице. Вот и зашёл.
– Ложь, – усмехаюсь и выпускаю его влажную ладонь из своей.
– Да как вы смеете?! – теряет контроль и вскакивает, сверля меня взглядом.
– Не кричите на меня, – кажется, у меня на правой руке до сих пор не отлетел лак. Надо будет поискать ещё несколько этой же фирмы. – Это несколько не подходит вашей профессии.
Мужчина ещё несколько мгновений сверлит меня взглядом, а после вылетает из палаты, как в задницу ужаленный. Ну конечно. Когда видишь перед собой столь неуверенного человека, который громко заявляет тебе в лицо «я психолог», то хочется плюнуть ему в лицо. Чем я, собственно, и занялся. В принципе, я ничего противоестественного не сделал, только слегка надавил на него. А он вдруг возьми, да наори на меня. Не дело, не дело. Через пару минут в палату влетел Гилберт:
– Как ты это объяснишь?!
– Что я должен тебе объяснить, любовь моя? – не отрываюсь от разглядывания ногтей. Надо же. Вполне себе сносный маникюр. По крайней мере, форма ногтей очень красивая. – Закон всемирного тяготения объяснили ещё до меня, ровно как и смену дня и ночи.
– Хватит придуриваться, Артемис! – крепкая хватка на плече.
Поднимаю на него взгляд, и вижу дикий страх, почти что первородный, животный ужас. Губы его чуть дрожат, брови напряжённо нахмурены, а хватка на плече причиняет неприятную боль.
– Ты хоть понимаешь, что ты творишь? – уже более мягко, но всё так же несколько злобно шипит он, присаживаясь на край кровати и отпуская моё плечо.
– Дай руку, – протягиваю ему правую ладонь, решив показать ему, что я прекрасно понимаю, что я делаю.
– Что? – удивлённый изгиб бровей, недоумённое выражение лица.
– К отоларингологу давно ходил, душа моя? Руку дай, говорю.
Неуверенно протягивает мне необходимое для эксперимента оборудование, взгляд его бегает туда-сюда. Беру его ладонь и сжимаю в своей:
– У тебя дрожат руки, Гилберт, да и ладони влажные. Что тебя так беспокоит?
– Твоё состояние, Арти.
– А что с ним не так, не уточнишь ли для меня?
Мнётся, чуть ёрзает на кровати и снова поднимает на меня уже менее уверенный взгляд:
– Мне кажется, что ты сходишь с ума.
– Тебе кажется, или так на самом деле есть?
– М… думаю, что кажется.
– Хватит мямлить, отвечай нормально.
Вздрагивает, изумлённо уставившись на меня и получая в ответ на этот взгляд змеиную улыбку. Да, я мерзость и пакость, пользуюсь слабостями людей, вонзая клыки в эти незащищённые и мягкие места, чтобы добиться своего. Я нагло пользуюсь эти небольшим преимуществом, побейте меня камнями.
Чтобы быть убийцей надо всегда знать, как подойти к жертве. Я не любитель, если честно, холодного убийства на расстоянии. Я люблю играть со своей жертвой, загоняя в угол, выявляя все грани характера, вытягивая максимум нового, а уже потом убиваю. Сам процесс не доставляет никакого удовольствия, зато вот подготовка к нему и прочие милые вещи очень и очень мне нравятся. Впрочем, меня можно назвать маньяком, как вам это будет угодно, но здесь нужно знать, как и к кому нужно подходить, что говорить. Человек ко всему привыкает, знаете ли, – на том и стоим.
– Мне кажется, что ты сходишь с ума, – наконец изрекает мой любовник, чуть болезненно морщась от того, что я так на него напираю. Наверное, сейчас, когда он так напуган, он считает, что и эти мои допросы так же являются проявлением моего сумасшествия. Пусть.
– Так, уже лучше. И в чём же это проявляется?
– Ты… Ты вдруг можешь начать кричать, драться, причинять себе вред.
– Хорошо. И как, ты думаешь, мне может помочь психолог?
Гилберт замолчал, чуть хмурясь, а затем вырвал руку из моей хватки и зло глянул на меня:
– Артемис!
– Не кричи на меня, Гилберт. Это не поможет нашему с тобой разговору, – чуть улыбаюсь ему.
Растерянность. В самом деле. Он говорит со мной о моём сумасшествии, а через несколько мгновений вдруг начинает орать на меня. И кто из нас псих, спрашивается?
– Давай по порядку, – более-менее успокоившись, выдыхает он.
– Давай, – киваю я, чуть улыбаясь.
– Не перебивай.
– Не перебиваю.
– Артемис!
– Гилберт.
Вздыхаю и прикрываю глаза. Как же мерзко, порой, говорить с вами. Что они все хотят от меня? И после всех этих словесных баталий они хотят, чтобы я остался нормальным?! Сейчас. Только вот шнурки поглажу, а то помялись. Ну да, я вижу галлюцинации. Вижу, признаю это. Но я же до сих пор сохранил здравомыслие.
Мы долго обсуждали это с моим любовником, и он вскоре успокоился, пообещав больше не приводить ко мне с бухта-барахты «всяких». А я пообещал ему сообщать, если вдруг начну переключаться с реальности на больную фантазию.
Закончился этот разговор долгим, пылким поцелуем, после которого у меня ещё час горели губы, а тёплое спокойствие окутывало сознание. Но мне предстояло провести ещё неделю в этой комнате с белым потолком.
========== Часть 4 ==========
Дни ползли настолько медленно, что я готов был состариться в этой самой палате. Первые два дня я только и делал, что спал и пил воду – больше мне ничего не хотелось. После мне рассказывали врачи, с которыми я успел наладить более-менее дружеские отношения, что мне делали магнитотерапию (чтобы не было гадких рубцов, а мышцы нормально срастались) и уколы, даже не начиная меня будить. Говорили, что пару раз меня находили ходящим по палате с широко распахнутыми глазами. Но при этом, я этого всего не помнил. И как мне удавалось не покалечиться ещё больше – не знаю. К исходу второго дня я смог, наконец, осознанно открыть глаза и даже сползать на ужин, который оказался вполне себе сносным, но много я не осилил. Съел немного риса, выпил чай, и уполз обратно в свою палату.