А я всё не могу собрать мысли в кучку, тело бросает в жар, дрожь, как тогда, во сне. Кладёшь меня обратно на кровать, гладишь по щекам, и я постепенно прихожу в себя. Твоё лицо полно испуга и… жалости? Чёрт, только ты не смотри на меня так, не смотри. Пытаюсь прикрыть глаза, но ты настойчиво трепешь меня за плечи.
– Хватит трясти меня, мудак, – бормочу, вновь начиная злиться. – Лучше выведи меня в коридор. Здесь слишком яркий свет.
Вздыхает, поднимает. Ноги слабы, но я всё-таки, держась за него, могу выйти в коридор. Здесь свет мягче, приятнее, и чистый воздух. Сажает меня в кресло, а сам садится напротив на корточки и кладёт руки мне на колени. Смотрю на свои руки и меня передёргивает. Правая рука на локте перемотана, зато ногти ухожены, изящная кисть. Левую же скрывает короткая лонгета, чтобы мышцы пальца нормально сформировались. Начинает мелко трясти, поскольку в коридоре слегка прохладно. Гилберт выжидающе смотрит на меня, чуть поглаживая по коленям и изредка целуя. А я чувствую себя ущербным. И мне это совсем не нравится.
– Арти, – снова мягко зовёт, и я постепенно успокаиваюсь.
– Да?
– Пожалуйста, давай, когда ты выпишешься, мы сходим к… ко врачу?
– К психиатру? – мрачно смотрю на него и чувствую, как холод сковывает руки. Похоже, с таким пальцем мне никогда снова не сыграть для тебя на скрипке.
– Да, – выдыхает с трудом и снова опускает взгляд.
– Гилберт, смотри на меня, – снова начинаю раздражаться.
Поднимает взгляд и смотрит так виновато, жалобно, словно бы он виноват во всём, что теперь происходит со мной. Выдерживаю молчание, затем целую его в лоб:
– Ты обещал мне, что не отвернёшься от меня никогда. Сдержи это обещание, пожалуйста.
– Господин Акио, вот вы где! Пройдёмте со мной, – кричит тётушка в белом халате, и я встаю с кресла, и, как в тумане, направляюсь к процедурному кабинету.
Да, он как-то обещал мне, после очередного страстного секса, когда я вернулся со своей «работы». Сказал, что пусть меня даже в тюрьму посадят, он не отвернётся. Тогда я лишь посмеялся, сказав, что никуда он от меня не денется – хватка-то у меня крепкая. А вот теперь думаю, как бы эта хватка не ослабла совсем.
В процедурном кабинете приятно пахнет лекарствами. Удивительно, но я всегда любил аптеки и больницы за этот аромат. Но только не стоматологии. Во всех таких кабинетах удивительно приятный запах. Некоторые его не любят, а мне кажется наоборот. Стерильность, бинты, ватки, перекись и прочие чуда медицины стоят и тут, и там. Кресло с высокой спинкой, удобными подлокотниками для пациентов и совсем неудобный стул, простой стол для дежурного врача. Глянув на меня, медик улыбнулся и кивнул на кресло:
– Садитесь.
Почему бы, собственно, и нет? Пол скользкий, на нём бликами играет свет лампы. На мой взгляд – она слишком яркая, мои глаза не выдерживают, и я занавешиваюсь пологом волос. Опускаюсь в кресло скорее из-за слабости в ногах, нежели потому, что хочу сесть, и кладу руку с катетером на подлокотник. Парень развязывает бинты, попутно косясь на мой палец.
– Что хоть случилось? – вопрошает он, забирая в шприц лекарство. Ненавижу шприцы, их вид отталкивает, а потому чуть морщу нос.
– Несчастный случай. Судорогой руку свело, пока маникюр делал, вот и оттяпал кусочки мяса, – стараюсь говорить как можно спокойнее, пока он вставляет шприц в катетер и холодное лекарство медленно вливается в вену. И приятно, и больно.
– Маникюр? – чуть удивлённо вскидывает брови и вкатывает мне второе лекарство. Мне становится хуже, начинает тошнить, голова идёт кругом.
– Именно, – всё, на что меня хватает.
Сознание уплывает куда-то во тьму, и через мгновение я встречаюсь с холодным кафельным полом. Что-то тёплое струится по лбу, но мне уже как-то по барабану. Глаза закрываются, и тёплая, уютная тьма принимает меня в свои объятия, как через пару мгновений принимают в объятия чьи-то руки, а затем и одеяло. Всё происходит будто не со мной. Я словно вижу, как Гилберт кладёт меня на кровать и бережно укутывает одеялом. По разбитому лбу текут струи крови, которые набежавшие врачи стирают, а после перевязывают мне голову. Такими темпами я стану похож на жертву землетрясения в Японии! Отпустите меня! Перестаньте! Но мои мысли никто не слышит. И, наверное, это к лучшему. А я различаю звон в ушах, испуганные шепотки врачей и моих «сопалатников», слышу как тикают часы над головой. И, наконец, нахожу в себе силы приоткрыть глаза. Найтгест сидел рядом, осторожно поглаживая меня по руке. Какие у всех перепуганный взгляды. Как на похороны собрались, ей богу.
– Ну? Чего уставились? – спрашиваю я и не узнаю свой хриплый, тихий голос.
Врачи тут же отвернулись и покинули палату, правда, вскоре явилось двое «медбратьев» и дежурный врач, которые перевезли меня в другую, одиночную палату. Так, равно меня со счетов списывать, слышите, вы? Гилберт следовал за мной, держа меня за руку и бормоча что-то неразборчивое. Я не разбирал его слов за гулом, что нарастал в моей голове, уши жгло от внезапно «прихлынувшей» крови, виски ломило так, словно мне туда методично забивали гвозди. Тяжёлый вдох, и я снова теряю сознание.
Знакомо ли вам это ощущение, когда вы резко просыпаетесь, пытаетесь что-то сделать, а вас нещадно трясёт, бросает в жар, руки и ноги не слушаются, а ко всему примешивается чувство абсолютной беспомощности? Примерно так я и проснулся посреди ночи в горячечном бреду, дрожащий, прикованный к кровати капельницей, взмокший от пота и абсолютно бессильный. Я не понимал, где нахожусь минуты две, а после мрачные воспоминания нахлынули на меня ледяной волной, остудив моё тело. Кап. Кап. Кап. Раз за разом, как китайская пытка. Тик-так. Звучит в тишине и, кажется, отдаётся эхом в моей пустой голове. Мысли выветрились, и я просто лежал, уставившись в тёмный потолок, на котором то и дело мелькали лучи фар, проезжающих мимо машин. Простыня взмокла, я прилип к ней спиной, мне было мерзко, но исправить это я никак не мог. Но, что самое приятное, я чувствовал себя намного лучше. Может потому, что лежал, а в моё тело поступали лекарства – в правую руку, и ещё какая-то дрянь – в левую руку. Я представил себе, как выгляжу со стороны и тихо ухмыльнулся. Да, наверняка вид у меня, точно как у умирающего. По стене вдруг скользнула тень, привлекая мой взгляд. Откуда в тёмной комнате, где всего один движущийся предмет, взяться тени? А, может, есть откуда? Я сглотнул и чуть приподнял голову, осматривая палату. Ничего. Никого. Но вот она промелькнула вновь, я видел чьи-то глаза. Панический страх сковал меня, не давая пошевелиться. Оно двигалось бесшумно, скользило вокруг моей кровати опасным хищником, но пока ничего не делало. Взгляд скользил по комнате. Я не знал, куда мне деться, ведь отсоединить себя самостоятельно от капельниц я не могу, да и вряд ли смогу встать. Дыхание сбивается, сердце трепещет в груди так, что каждый его удар болью отдаётся в теле, распирая сосуды. Ледяное прикосновение к моим ногам. Хочу закричать, но из горла вырывается лишь сиплый всхлип. Гилберт! Хоть кто-нибудь! Но я прекрасно понимаю – меня никто не слышит. Я абсолютно беспомощен в этой комнате, здесь и сейчас, когда неведомая тварь стискивает мои ноги с риском переломать их к чертям собачьим. А я на крепкость костей никогда не жаловался – лишь один перелом в жизни был. И тот – на гонках.
Оно стискивало всё сильнее, я чувствовал адскую боль, чувствовал кровь, что стекает по ногам и капает на простыню. Нет, не капает – льётся. Чувствовал, как хрустят мои собственные кости под этим натиском. Я вновь издаю хриплый, беспомощный стон. Тварь хихикает, сжимает ноги, пока они не выгибаются под неестественным углом. Пытаюсь убедить себя, что этого нет, что это всего лишь мой сон. Или больное воображение. Но это не срабатывает. И я лишь корчусь от боли, что притупляется. Оно скалит зубы в отвратительной усмешке и вонзается острыми клыками мне в живот, вспарывая его. Кажется, желает достать мои внутренности. Я ничего не соображаю, боли не чувствую, но в чертах мерзкой твари угадываю черты своего отца. Нет, он же в больнице! Или мы в одном аду? И на самом деле это он решил мне отомстить? Густая, горячая кровь выливается лёгкими пульсирующими волнами, я не чувствую тела, холод сковывает со всех сторон.
– Как вы себя чувствуете? – как ни в чём ни бывало спрашивает медсестра, зайдя в палату и включив ослепительно-яркий свет. Морщусь, пытаюсь спрятаться, но не могу пошевелиться – тело просто свинцовое!
Что я ей скажу? «Эй, девушка, проверьте мои ноги. Кажется, мне их сломали»? Нет, так дело не пойдёт. Я попробовал пошевелить пальцами ноги – всё в порядке. Просто приснилось. Наверное. Медсестра садится рядом на кровать и ставит градусник, затем помогает мне сесть, чуть придерживая голову. Дама она уже не молодая – видно под толстым слоем макияжа, но приятная во всех отношениях. Шевелю пальцами правой руки, и затёкшие мышцы тут же начинают выть от боли – как так можно с ними обращаться?! Можно. И даже нужно.
– Сколько времени? – наконец, голос возвращается ко мне, но звучит так, словно я две недели пил крепчайшую водку и не говорил ни с кем.
– Да уже восемь часов, мистер Акио, – улыбается дама, разматывая катетер
И чего это она улыбается? Что я такого смешного сказал? Приподнимаю левую руку, но взгляд мой останавливается на собственном повреждённом пальце. Бинты пропитались кровью. Глянув на меня и поймав мой взгляд, женщина вновь чуть улыбнулась:
– Сейчас вам сделают перевязку, не переживайте.
Она уже встала, чтобы уйти, – и когда она успела проверить капельницы и забрать у меня градусник?! – но я успел перехватить её за руку:
– Когда я могу выйти из палаты?
Она чуть изумлённо смотрит на меня, затем улыбается:
– Через пару часов вам будут менять капельницы, и вы сможете немного прогуляться.
Сидеть просто так, бездействуя, я не мог никогда, да и не хотел. Но что делать совершенно без вещей, без собеседников, прикованным к кровати? Оставалось просто сидеть на кровати, созерцая зеленоватые стены, белый потолок, окна. За два часа я изучил каждую мелочь комнаты, просчитал, сколько одинаковых узоров на линолеуме пола, сосчитал плитки на потолке, посчитал, сколько шагов раздалось за последний час. В общем, я провёл время, крайне плодотворно, как вы могли заметить. Когда же секундная стрелка часов щёлкнула в семь тысяч двухсотый раз, я вздохнул с облегчением – а я так же подсчитывал, сколько мне придётся ждать. И до того мне казалось время растянулось, что когда в палату вошло трое врачей, я готов был прыгать под потолок от радости. Но, благо, меня удерживали капельницы и лёгкая слабость в теле.
Они принялись перевязывать мою руку с раненым пальцем. Когда бинты соскользнули, я думал, что не сдержу крика, но лишь плотнее стиснул зубы. Указательный палец и тут, и там покрывали швы, но выглядел он при этом так, словно кость и мышцы просто обтянули кожей, напрочь забыв про мясо и какие-либо другие жизненно-важные вещи. Меня передёрнуло от омерзения, и я отвернулся. Пальца коснулось что-то мокрое и холодное, после чего меня скрутило от боли. Пропитанную холодной жидкостью вату жёстко прикладывали к пальцу, отчего по всему телу проходили судороги боли. Грёбанные садисты. По телу бежали мурашки с такой скоростью, словно у них где-то был свой собственный пожар, никому пока что неизвестный.
– Не морщись так, красавчик. Не очень-то и больно, – мерзкий голос, усмешка.
Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом со взглядом водянистых глазок, заплывших жиром, сверкающих алчностью и похотью. Не очень высокий, полный мужчина, лишённый абсолютно всяких волос на голове и лице. Губы похожи на гусениц. И он настолько отвратителен, что меня начинает тошнить, но я терпеливо выдерживаю его взгляд, скользящий по моему лицу и телу. Размечтался! Заставляю губы изогнуться в ухмылке, а потом до меня доходит, что если этот боров вдруг захочет что-то сделать, то я не смогу оказать полное сопротивление. Ну, разве что капельницей его по башке жахнуть. И воображение уже рисовало прекрасную картину о том, как железо ударяет по лысой голове, разбивая в кровь, а затем проламывая череп, как ошмётки мозгов летят на стены. М-м… Красота!
Мне перевязывают руку, а затем начинают менять капельницы.
– Если хотите, можете пройтись, мистер Акио. Но только осторожно, – оповещает меня молодой и вполне даже симпатичный врач.
А что? Очень даже ничего так. Задница упругая, мордашка симпатичная. Про себя ухмыляюсь и встаю с кровати. Ноги не очень хорошо держат, но держат. Хорошо уже то, что перед глазами не плывёт, а мир не уходит из-под ног. Выйдя из палаты в маленький коридорчик, что служил переходом между палатой и коридором отделения, я обнаружил две двери – одну в туалет, который явно был под ремонтом, и одну в душевую комнату. О, самое то!
– М, извините, могу я принять душ? – оборачиваюсь ко врачам в палате и ловлю на себе три чересчур внимательных взгляда. Как будто ни разу в жизни их не кормили, и они вознамерились пообедать именно мной.
– Да, конечно, – расплывается в елейной улыбке толстяк.
Ну конечно. Улыбайся, сколько влезет, свинья, задницу я тебе не подставлю. Забравшись в душевую комнату, я задался вопросом – как снять с себя рубашку? С трудом согнув руку с катетером, я принялся расстёгивать мелкие пуговицы непослушными пальцами. Боль на сгибе локтя заставила меня поторопиться. Если игла сломается, то придётся резать руку. А новых шрамов мне совсем не нужно. Поэтому, как только рубашка была снята, мне пришлось сделать передых – очень уж больно катетер впивался в вену, а от этой боли по телу проходились судороги. Теперь вопрос в другом. Как теперь мыться, если лонгета и всё остальное? Однако, ответ сам ко мне пришёл.
В двери постучались.
– Кто? – с некоторым раздражением поинтересовался я.
– Артемис, это я. Пустишь? – голос Гилберта невозможно не узнать. Особенно, когда он такой просящий и почти что жалобный.
Ну, собственно, почему бы и нет? Открываю ему двери, впускаю. Уставший, но синяки под глазами уже не такие отчётливые – выспался хоть чуть-чуть. Встрёпанный. Наверное, на улице сильный ветер и, судя по капелькам в волосах, начинается дождь. Ему невероятно идёт такая встрёпанность и усталость, даже несмотря на то, что выглядит он при этом не ахти и мне его в такие моменты очень и очень жаль.
Проходит в душевую комнату и закрывает за собой двери:
– Неужели ты думал, что сможешь принять душ сам?
– Почему ты не на работе? – с недоверием смотрю на него, переминаясь с ноги на ногу на холодном кафеле.
– Я взял себе отпуск. Так помочь тебе принять душ?
– Да, будь добр.
Помогает мне раздеться, и я чувствую себя ущербным ещё больше. Хочется разбить стенки душевой кабины, бить всё, что попадается под руки. Дрожь прошлась по телу. С помощью Гила удалось забраться в душевую. Затем началась моя самая любимая процедура – он мыл мне голову. Даже когда я не был ограничен в своих действиях, Гилберт частенько возился с моими волосами. Длинные, густые, он говорил, что мог бы возиться с ними круглыми сутками, если бы я только позволил. Поэтому, возился он обычно долго. Подставив голову под струи душа, чувствую, как он зарывается пальцами в мои волосы, давая им намокнуть, кончики пальцев касаются кожи головы. Мурашки вновь бегут по всему телу, и улыбка расцветает на губах – может же быть у меня такое простое счастье? Холодный шампунь капает на затылок, и я почти чувствую, как эта густая субстанция забивается в поры кожи головы, прожигает что-то, сжигает кожу. На пол душевой кабины падает капля крови. Гилберт что-то мурлыкает под нос, продолжая намыливать мне волосы каким-то ароматным шампунем, который он притащил с собой. Кровь всё капает и капает на пол душевой кабинки, утекает в канализацию, её всё больше, она заливает мои ноги, туда же летят целые пряди волос, боль становится невыносимой, и я не выдерживаю, вскрикиваю, выдираясь из рук Гилберта. Шампунь попадает в глаза, и жгучая боль лишь усиливается. Мечусь, врезаюсь в стенку душа, треск стекла, боль в районе спины. Падаю на колени.
– Артемис! – изумлённый и даже возмущённый возглас моего любовника. Он хватает меня подмышки и прижимает к себе. Его рубашка тут же намокает, но он, похоже, этого не замечает.