– Артемис! – просто громогласный возглас моего любовника заставил меня содрогнуться всем телом.
– Гилберт, не ори так громко, пожалуйста, – попросил я, чуть поморщившись и приоткрыв глаза.
Он почти что нависал надо мной, и его волосы, пропахшие ароматными сигаретами, щекотали мою кожу, нервируя. Так и хотелось схватить его за кудри и как следует дёрнуть, чтобы они больше не смели лезть мне в лицо. Но я сдержал этот свой порыв.
– Кто это с тобой сделал? – вопросил он, поглаживая меня по лицу и смотря на меня с некоторой жалостью, за что я начал злиться на него лишь больше. Но его ярость была не слабее моей, а потому я даже простил это выражение.
– Не важно, – отмахнулся я, чуть поморщившись вновь и дёрнув головой, чтобы он перестал так нежничать. Его прикосновения раздражали моё тело после произошедшего ночью, а потому я готов был выть и драться, но контролировал себя. С трудом, но контролировал.
– Нет, Арти, важно, – строго произнёс мужчина, приподнимая моё лицо за подбородок и вглядываясь в глаза. Как же я ненавижу этот его жест при наших разговорах! Он больше подходит для романтичных сцен в полутьме кухни или во время страстного секса, когда жар тела становится просто невыносимым, а воздуху между нами уже нет места. – Как кто-то посмел притронуться к тебе кто-то кроме меня?
Я чуть ухмыльнулся и дёрнул головой, высвобождаясь из хватки его прохладных пальцев:
– Гил, ты прекрасно знаешь, что я сплю со всеми, что ты у меня не один, – он поморщился, услышав эти слова и строго глянув на меня. Ну да, мы не мужья и вряд ли ими когда-нибудь станем. Мы именно что – любовники. Не больше, не меньше. Правда, наверное, всё же больше. Он может трахнуть секретаршу, я могу лечь под кого-нибудь милого, или сам кого-нибудь заверну под себя. Но что отличает нас от обычных любовников, которые встречаются пару раз в неделю? Наверное, то, что мы любим друг друга. – Единственный любимый. Но не один.
– Давай не будем об этом сейчас, Артемис? – тяжело вздохнул брюнет, ласково коснувшись губами моего лба. – Кто это сделал?
– Отец. – после минутной паузы вздохнул я, поморщившись и прикрыв лицо здоровой рукой.
– Что?! – тут же взревел Найтгест, вскакивая на ноги и пыша праведной злостью. – Рафаэль?!
– Если найдёшь ещё парочку моих отцов, можешь дать мне адресок, – мрачно ухмыльнулся я, чувствуя, как от вопля моего любовника у меня звенит в ушах, а голова начинает раскалываться от боли.
– Я ему кишки на уши намотаю, – продолжал бесноваться Гилберт, мечась из угла в угол и пощёлкивая костяшками пальцев.
– Гилберт, послушай, – мягко начал я, чувствуя, как в голове неумолимо мутнеет, а боль в висках заслоняет все прочие ощущения. – Он, всё-таки, знает, чем я занимаюсь. И если он вдруг захочет посвидетельствовать против меня – твоя компания полетит к чертям собачьим из-за этого инцидента. А ведь этого никому не надо. Это грозит, как минимум, мировым скандалом.
Любовник остановился, поглядев на меня пару мгновений, затем чуть хмыкнул:
– А если это сделаешь ты?
Всегда боялся услышать эту фразу, но что поделаешь?
– Я на больничном как минимум месяц, – отрезал я, подняв на него мутнеющий взгляд и чуть приподняв руку. – Но даже после этого я дважды подумаю. Гилберт, я сам поговорю с ним, как только обрету возможность двигаться и защищаться.
Адская боль почти что разорвала меня на куски – голова как будто наполнилась острыми шипами и гвоздями, а в неё врывались всё новые и новые звуки. Терпеть её становилось всё труднее и труднее. Съехав на кровать, я накрыл голову здоровой рукой, сворачиваясь “комочком”, чтобы хоть как-то отвлечься и защититься от неё.
– Артемис? – голос брюнета вызывал всё новые и новые приступы острой муки, а оттого я раздражался всё сильнее.
– Заткнись! – рыкнул я, зарываясь пальцами в волосы и пытаясь унять боль.
– Что с тобой? – обеспокоенность в его голосе доводит до белого каления, голова разрывается на кусочки, и вместо связных слов из груди рвутся вопли, и я не могу их остановить, я не могу замолчать и просто рычу от боли и злости, впиваясь ногтями здоровой руки в голову. Ломота лишь усиливается, и мне хочется буквально размозжить себя об стену, чтобы не чувствовать этого кошмара. Чёрт возьми, пусть это уже закончится! Всё это как-то размыло границы времени. Я не помнил, что происходило после этого, но открыть глаза я смог только вечером. Гилберт дремал рядом на стуле, склонив голову на грудь и держа меня за руку. Какое-то отупение, слабость сковали меня, тяжесть в теле была невыносимой. Губы пересохли, во рту сухо, и я не мог толком сказать что-то, но смог пошевелить пальцами, а оттого Найтгест подскочил, как ужаленный. Он тут же принялся целовать мои пальцы.
– Как ты, малыш? – тут же заговорил он, оглаживая мою ладонь, целуя пальцы. – Как ты себя чувствуешь, любимый?
Я попробовал что-то сказать, но из горла вырвались лишь хрипы и сипение. Брюнет тут же протянул мне стакан воды, который я с радостью опрокинул в себя. Стало чуть легче, но я тут же почувствовал адскую боль в горле. Видимо, я всё-таки сорвал голос.
– Так как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Гилберт, вновь не отрываясь от моей руки.
– Более-менее, – прохрипел я, заставив губы изогнуться в измученной улыбке. – Жить буду, это точно.
Брюнет несколько замялся, слегка прикусив нижнюю губу. Ну вот, опять он что-то сделал, а теперь мучается. Как меня это раздражает.
– Ну что? – смотрю на него, медленно садясь в кровати и с трудом держа голову на весу. Она была словно чугунной! Любое движение этой несчастной частью тела – и волна боли прокатывается по мне, отчего я едва не орал. Даже моргать было больно, как это порой бывает во время приступа острой мигрени. Что же, плавали – знаем. – Что опять случилось?
– Твой отец заходил, – угрюмо произнёс мой любовник, поглаживая мои пальцы своими.
Как же меня бесит этот жест порой! Эти едва ощутимые прикосновения, щекотные, от которых раздражение едва не сотрясает меня. И эта злость завязывается тугим узлом в груди, а затем перемещается в область паха. Хочется укусить Гилберта, разорвать его в клочья собственными зубами, рвать его на мелкие кусочки. Тяжёлый вздох вырывается из груди, и я просто отдёргиваю руку, грубо потирая её, чтобы отогнать раздражающее меня ощущение. Вот скажите, бывает у вас такое, что вы сидите в кровати с ноутбуком на коленях, что-то печатаете, а затем чувствуете, что вам как-то неуютно, что что-то впивается в руку, в бок – не важно. И когда вы это понимаете, то чувствуете, как это ощущение становится сильнее, назойливее, напрягает и настораживает, но вы не можете оторваться от своего занятия, а тело между тем уже сосредоточено на этом проклятом чувстве! И только отодвинувшись и как следует потерев место, вы успокаиваетесь.
– И что он хотел? – чуть сжимаю зубы, отодвигаясь от брюнета подальше, чтобы он не прикасался ко мне сейчас. Одно прикосновение – и я разнесу здесь всё в клочья.
– Спрашивал о твоём состоянии. Я правильно сделал, что не стал бить ему морду и ни о чём не говорил?
– Надо же, – удивлению моему не было предела. – Кто вы, мистер? Куда вы дели моего любовника?
– Артемис, давай без желчи, – смотрит на меня так, словно я его оскорбил в лучших чувствах.
– Я без желчи. Но почему ты вдруг решил сделать так?
– Я подумал, что ты захочешь сам разобраться.
– Именно.
Он чуть протянул руку и снова забрал мою кисть в плен. Тело вновь наполнилось раздражением. Кажется, у меня даже начало дёргаться веко.
– Гилберт, не трогай, – тихо прошу, не смотря на него, стараясь не сосредотачиваться на его поглаживаниях.
– Почему, Арти, тебе неприятно? – С изумлением и даже обидой смотрит на меня.
– Да.
Убирает руку, но вид при этом имеет такой, как будто я ему только что на голову вылил целую бочку дерьма. А тело всё так же раздражено, отголоски боли эхом проносятся по голове, и ярость растёт в геометрической прогрессии, от неё начинает трясти. Откидываюсь на подушку и кутаюсь в одеяло, держа глаза закрытыми.
– Мне уйти? – в его голосе слышится холод. Нестерпимый, явный.
– Иди.
Больше не задаёт вопросов, не пытается выяснять отношения и просто исчезет из палаты.
Я погрузился в зыбкий вечерний сон, а в последнее время я стал спать слишком много. Наверное, потому что утомительно это – лечить руку в таком состоянии, да ещё и переживать по всякому глупому поводу. Да и ко всему прочему делать было решительно нечего.
Однако много поспать мне не удалось. Меня разбудили шаги по коридору в сторону моей палаты. Но мне слишком хотелось спать, а потому я сделал вид, что ничего не слышу. Вскоре над моим ухом раздалось немного тяжёлое дыхание. Жёсткие пальцы зарылись в волосы. Я едва-едва приоткрыл глаз и в полутьме комнаты разглядел отца. Только не эта тварь опять. Пусть это будет галлюцинация, пусть это будет кошмарный сон.
– Что тебе нужно на этот раз? – поинтересовался я, снова смыкая веки.
– Как твоё самочувствие, Арти? – вопросом на вопрос отвечает он, не переставая касаться моих волос. Его прикосновения снова раздражают тело и меня, а потому я открываю глаза и встречаюсь с его внимательным взглядом. Пожалуй, я такого не удостаивался лет этак с шести.
– Жить буду, – огрызаюсь. А затем перевожу взгляд на его руку – кисть свободна, лишь предплечье загипсовано. Плотно так. – Почему нормальный гипс сняли?
– Надобности не было.
Между нами повисло неловкое молчание. Мне хотелось его убить, а вот какие желания крутились в его голове – я не знаю. Точнее, не знал.
– Я бы хотел повторить, – в полной тишине произнёс он, и эти слова меня поразили больше, чем всё, что происходило в ближайшие полгода.
– Что? – едва выдохнул я, совершенно не способный на более конструктивное выказывание.
– Да. Если хочешь – я заплачу, – совершенно спокойно заявляет он, а мне эти слова, как пощёчина.
– Так ты меня всерьёз за блядь держишь, – сквозь зубы отцеживаю я, медленно садясь в кровати.
– Ну, с чего ты вдруг взял? – ухмыльнулся Рафаэль, не переставая поглаживать меня по голове, а затем резко сжимая волосы.
Резкая боль пронеслась по всему телу, сковав меня. Как унизительно! С трудом подняв дрожащую целую руку, я вцепился в кисть мужчины, за что волосы на моём затылке сжали лишь сильнее, и мне пришлось запрокинуть назад голову.
– Не сопротивляйся, Арти, – елейный его голос режет уши, боль в голове отнимает все силы. – И не будет больно.
Вздёргивает меня за волосы, и я с трудом сдерживаю вопль, но спину выпрямляю, смотря на отца. Он ухмыляется, и никакого отцовского внимания в его лице больше нет. Возможно, и не было никогда, а мне лишь почудилось, потому что я бы хотел быть не только выродком, но и просто сыном. Звук расстёгиваемой ширинки, шелест ткани. Плотно сжимаю губы – ни за что не отсосу у него!
– Ну что тебе стоит, – ухмыляется, ткнувшись своим членом мне в губы. – Возьми.
– Я тебе откушу всё к чёртовой матери, – сквозь зубы рычу я, после вновь сжимая губы.
На миг его хватка на моих волосах ослабла, а затем последовала звонкая пощёчина, от которой в голове всё потемнело, и вновь сомкнулись пальцы на затылке. Пока я пытался продышаться после столь звонкой и сильной оплеухи, он втолкнулся мне в рот. Нет, я понимаю – сделать минет. Глубокий, качественный. Это мы можем. Но позволить трахать себя в рот какому-то ублюдку?! Я сжал его плоть зубами, однако, тут же получил новую порцию боли. Из груди вырвался ненавистный всхлип. Чёрт бы меня побрал! Плоть его мерно пульсировала, пока он вталкивался в мой рот, явно стараясь пробраться как можно глубже.
– Ну же, приступай, – ухмыльнулся Рафаэль, чуть сильнее сжимая мои волосы. – Я же знаю, у тебя и такое неплохо получается.
Ну, ты тварь! Ты труп, Рафаэль, ты труп!
Всё же, я начал делать то, что он просил, пусть меня и начинало тошнить от отвращения и от каждого его грубого толчка – я начал посасывать его плоть, стараясь не касаться языком, но и это не получалось. Но стоило мне сделать несколько движений, пропуская его едва не в горло, как он начал вталкиваться яростнее. Разгорячённая его плоть пульсировала у меня во рту, и мне хотелось выть на луну, отстраниться, разорвать этого типа на кусочки. Головка толкалась в заднюю стенку горла, желудок крутило спазмами тошноты, глаза щипало от слёз. Чуть отстранился, впился пальцами в сочленение челюсти, болью принуждая шире распахнуть рот, а затем поддал бёдрами вперёд, вжимая лицом в пах, в жёсткие волосы. Ком тошноты поднялся вверх, горло свело судорогой, и мужчина тихо, довольно застонал. Подался назад, вновь толкнулся вперёд, перехватывая рукой сзади за шею. Мне даже делать ничего не надо было, просто расслабиться и заставить себя сделать вид, что меня здесь вовсе нет. Пусть себе трахает и уходит, от меня не убудет. Чуть отстраняется, потирается головкой о нёбо, затем принимается быстро скользить ладонью по всей длине ствола. Тёплая, вязкая, горьковатая жидкость выплеснулась мне в рот, отчего я едва не поперхнулся, всё ещё перебарывая рвоту.
– Глотай. – усмехнулся Рафаэль, натягивая бельё с брюками.
Переборов отвращение и тошноту, я с трудом сглотнул семя мужчины. Желудок мой скрутило, и я выбежал прочь из палаты в душевую, где меня и вывернуло наизнанку. Похоже, эта тварь слегка порвала мне рот или горло, потому что вместе с остальным вышла ещё и кровь. По щекам катились слёзы боли и унижения – никогда ещё не чувствовал себя более никчёмным. Что стоило с силой стиснуть зубы? Или поднять здоровую руку, вырвать ему трахею? Почему конечности будто отнялись, предав меня?
Никчёмный.
========== Часть 5 ==========
Мой кошмар в больнице продолжался ещё две недели, хотя я всеми силами старался упросить врачей выписать меня раньше. Каждый раз я с ужасом ждал наступающей ночи, сидя, как статуя, на кровати и всматриваясь в дверной проём палаты, вслушиваясь. Когда-то мне везло, когда-то он всё же приходил, и тогда начиналась борьба. Он с каждым днём становился всё яростнее, жёстче, всё больше напоминал зверя. Пытаясь с ним бороться единственной рукой я лишь усугублял свою ситуацию, хотя и старался обезвредить отца. Он словно видел меня насквозь, угадывал каждый жест, перехватывал каждый выпад. И, в конце концов, я вновь получал свою долю унижения и боли – каждую ночь он придумывал что-нибудь новое, чтобы сравнять меня с землёй и вытереть об меня ноги и что-нибудь ещё.
Больше портило настроение то, что после нашей лёгкой перепалки Гилберт не приходил. Не то что не приходил, но даже не звонил, не писал. Я оказался предоставлен самому себе, врачам и монстру, что влез в шкуру моего отца. Когда же понимаешь, что ты один, что помощи и утешения не жди, начинаешь медленно, но верно увядать, как цветок из южной Азии, случайно угодивший в холодный климат, в квартиру к какому-то извращенцу. Нет тепла и влаги, он сохнет и постепенно умирает, роняя листья и лепестки, как будто внезапно наступила осень. А человек посмеивается и продолжает делать вид, что ухаживает за цветком, сам не понимая того, что убивает.
Очередная ночь наступила слишком быстро. В палате сгустилась темнота. Казалось – протяни руку, и она застрянет в этой чёрной, кофейной гуще, что каким-то образом ещё не капает мне на лицо, хотя я вот уже как три часа лежу на кровати. Врачи сказали, что на следующий день выпишут меня, но мне ещё месяц следует носить эту чёртову лонгету. Значит, вскоре с меня снимут швы, и я смогу посмотреть, как же будет на мне отражаться то, что я натворил. Наверное, о красивых руках можно будет забыть раз и навсегда. Мрачная ухмылка скользит по лицу, а из груди вырывается смешок. Что же, атласные и бархатные перчатки никто не замечал.
– А я особенно-то никуда и не хожу, чтобы скрывать эту мерзость, – самому себе заметил я, прикрыв глаза и проведя ладонью по лицу.
За последнее время в больнице я ещё больше стал похож на призрака или ходячего мертвеца, судя по тому, как от меня шарахаются особенно впечатлительные особы в коридорах отделения. Ко всему прочему я умудрился где-то подхватить простуду, а потому почти не вылезал из палаты и круглыми сутками читал. Что я читал? Всё, что мне попадалось в Интернете, до которого я достучался со своего телефона. На самом деле, это была невероятная удача – в моей палате слишком часто пропадал сигнал, что вызывало во мне параноидные мысли о том, что врачи так делают специально. Хотя кому как не мне знать, что уж они-то здесь вовсе не при чём, однако нервному тику не прикажешь, а потому у меня слегка дёргался указательный палец правой руки, что бесило меня лишь сильнее. Казалось, дни тянулись настолько медленно, что хотелось удавиться, а с головы миллиметр за миллиметром снимали скальп. Снимали умело, доставляя адскую боль, заставляя мучиться. Иногда мне даже казалось, что я чувствую, как по лицу струится тёплая кровь, которая приносит невероятное облегчение.