Иногда, когда мне становилось совсем невмоготу, я принимался сковыривать коросту с порезов, которые я нанёс сам себе, ещё когда был дома. Такая боль, короткая, немного щекочущая, приносила невероятное наслаждение и облегчение, и была подобна наркотику, потому что мне хотелось ещё и ещё. Но на тот момент пока справлялся с самим собой, в то время как стоило мне слегка надавить длинным ногтем большого пальца на порез, как спокойствие тут же накрывало меня тёплым крылом, а дыхание вновь становилось спокойным и глубоким.
Время шло к половине третьего, а мой папаша всё ещё не заявился, а это означало, что я могу спокойно отдохнуть и поваляться в кровати. Хотя, кроватью больничную койку на колёсиках назвать затруднительно. При этом мне был предоставлен широкий выбор – уснуть, почитать что-нибудь, ну, или уснуть. Широкий? Да, в те три недели это был в самом деле широкий выбор. Можно сказать – шикарный. Бросив взгляд на молчащий мобильник, я собрал всю свою волю в кулак, переступил через себя и, взяв его, написал короткое сообщение Гилберту, без которого я уже готов был выть на луну и рыдать, как влюблённая школьница.
2:27: «Я сегодня выхожу из больницы».
Не знаю, зачем я это сделал. Однако я стал ловить себя на мысли, что если я ему что-нибудь не пишу, а он мне не отвечает, я начинаю сходить с ума от волнения и тоски, готов кидаться на стенки и орать дурным голосом. Гордость и обида не позволяли мне написать первым, но я всё-таки это сделал, хотя хотелось позвонить, разбудить посреди ночи и высказать всё, что я о нём думаю. И теперь, отправив ему сообщение, я каждые несколько секунд проверял телефон, удивляясь, что мне ещё не ответили, хотя внутри я себе то и дело напоминал, что любовь всей моей жизни может в данный момент спать. Или пить с приятелями. Или трахать какую-нибудь грудастую сучку. От последних двух мыслей меня перекосило, и я отложил телефон, чуть прикусив губу. Конечно. Я же сам ему столько дряни понаговорил, что мой брюнет наверняка психанул и ушёл в загул. Впрочем, с нами обоими такое часто случалось. И, признаться честно, я всегда боялся, что мой чёртов любовник не вернётся из этого загула прежним. Однако ничего не менялось, и я успокаивался, как если бы мне давали три сладкие таблетки успокоительного.
Похоже, я задремал, потому что не сразу услышал, как зазвонил телефон, оповещая о сообщении «Five Finger Death Punch – Can’t heal you». А это уже само по себе странно, ведь такая мелодия даже мёртвого с первых аккордов разбудит. Я тут же взял мобильник, чуть морщась от яркого света экрана.
3:34: «Что ж, хорошо. Как рука?»
Ответ любовника показался мне излишне сухим, а потому я тут же настроился на негативную волну, но ответ написал:
3:36: «Жить, скорее всего, буду, но вряд ли мне когда-нибудь придётся выйти на улицу без перчаток. Чем был занят?»
И вновь утомительное молчание, как если бы Гилберт специально издевался надо мной, заставляя меня нервничать в ожидании ответа.
4:01: «Вот и хорошо, что будешь жить. В понедельник хочу видеть тебя на работе».
Что, простите? Он хочет, чтобы я в таком состоянии попёрся в офис?!
4:03: «Мистер Найтгест, вы шутить изволите?»
4:07: «Нет, Артемис, я серьёзно. Чтобы в понедельник был на рабочем месте. Спокойной ночи.»
Вот те на! Я чуть потёр глаза, перечитал сообщения, а после плюнул и закрыл глаза. Интересно, с чего бы он вдруг так резко решил увидеть меня на рабочем месте? Может, давно не видел меня в рубашке? Мрачные мысли крутились в голове, и я никак не мог справиться с ними, даже своими отшучиваниями от самого себя. В борьбе я не заметил, как уснул. И снилась мне такая муть, что я готов был сдаться на руки психиатрам прямо не вставая с кровати. Тени скользили по потолку, складываясь в отчётливые рисунки, которые накидывались друг на друга, разрывая на части, вновь соединяясь и вновь принимаясь за убийства. Я готов был поклясться, что видел, как мой сосед по лестничной клетке накидывается на мою мать, и они рвут друг друга на куски, мясо и ошмётки летят в стороны, разбрызгивая всюду кровь. Пара капель капнула и мне на губы. Она была невероятно-сладкой. Её вкус сводил с ума, как сводит с ума хороший ирландский ликёр своим пряным, терпким вкусом, который слегка жжёт горло и застилает глаза едва ощутимой дымкой, а в груди становится чуть горячее. Шматы мяса падали на пол, истекали кровью. Такой соблазнительно алеющей жидкостью, похожей на терпкое вино, которое так и хочется испить. С трудом сглотнув слюну, я тряхнул головой и перевёл взгляд на тени, что уже вновь сложились в новый рисунок.
Юноша, больше похожий на миниатюрную копию моего любовника, сосредоточено выковыривал острыми ножницами глаза моего отца, который вовсе не сопротивлялся, а, кажется, даже получал от этого удовольствие. И юноша всё активнее работал ножницами, похоже, собираясь добраться до мозга. И я слышал переливчатый смех мальчишки, постанывания и смех отца, и звучали они до того гармонично, что раздражали, вводили в ужас, холодили кровь в венах. А звучание всё усиливалось, кровь текла ручьями – мальчишка переместился с глаз на грудь и живот моего отца, нанося удары один за другим; лицо его, руки, белоснежная рубашечка – всё было забрызгано кровью. Мне хотелось орать, но что-то словно перехватило моё горло, украло мой голос, вцепившись ледяными пальцами в меня, запуская когти под кожу, в мясо, разрывая вены и мышцы. Когда же я, наконец, распахнул глаза, свет ударил мне в лицо столь резко, что я издал слабый хрип вместо крика – в горле всё пересохло. Надо мной навис врач с ножницами. Тут я уже орать не стал и что было сил хряпнул бедняге под дых – после таких снов я не сразу приходил в себя и был несколько опасен для общества. Но, как мне потом сказал один мой хороший знакомый, я опасен для общества абсолютно всегда. Врач повалился на пол, издавая какие-то невнятные хрипы и смотря на меня перепуганным взглядом. Отойдя от оцепенения и приведя в порядок собственные мозги, я сел в кровати и протянул парню руку:
– Прости, старик. Сон дурной.
Медбрат кивнул и с трудом поднялся, хоть и держался за мою руку.
– Вы крепко спали, мистер Акио, – сипло отзывается паренёк, потирая место, по которому пришёлся удар. – А вам надо снять швы. Пройдёмте в перевязочную.
– Ну, пройдёмте. – буркнул я, поднимаясь с кровати.
По известным причинам я постоянно ходил в своих джинсах, потому что переодевать их на ночь и надевать утром было сущим адом с моими-то ограничениями. Впрочем, мне всегда было интересно, как же живут инвалиды, которые ездят на инвалидных колясках? Наверное, не сладко. Впрочем, мне-то всегда было плевать на кого-то кроме меня и близких мне людей, хотя, порой, пробивалась непривычная и несвойственная мне жалость. На плечи была накинута помятая светлая рубашка, которую я смог надеть с величайшим трудом, поскольку лонгета устроена так, что пальцы загибаются вверх. Это чтобы мышцы нормально срослись. Впрочем, меня уже предупредили, что восстановление мышц будет очень и очень неприятным, а главное – долгим процессом. После этого заявления я поговорил с парой знакомых, которые терпели подобные травмы. Один из них сказал, что восстанавливал мышечную норму в течение года, а другой, что побывал в больнице года три назад, сказал, что до сих пор нормально не восстановил. Впрочем, моя травма была куда как незначительна по сравнению с ними, а потому я не особенно-то и испугался.
В перевязочной было тихо и невероятно спокойно. Большая, светлая комната. Паркет слегка блестел благодаря стараниям забавной тётушки уборщицы, которая частенько со мной разговаривала, когда захаживала в мою палату с ведром воды и шваброй. Над перевязочным столом нависала огромная, яркая лампа, свет которой готов был выжечь мне глаза, но я терпел. Вдоль стен стояли бесконечные шкафчики, столики какие-то холодильники, в которых хранились лекарства, стояли плошки с инструментами, банки со стерильными ватками, спирт, и прочая медицинская ересь, которая приятно будоражила моё воображение. Признаться, я всегда хотел стать врачом, но теперь, стоя перед перевязочным столом и ожидая слов медбрата, я понял, что никогда мне им не стать – с моими-то замашками! Но инструменты заманчиво поблёскивали, и я готов был рискнуть пойти на обучение на медика. Наверное, так на мне сказывалась скука.
– Садитесь. – улыбнулся парнишка, кивнув мне на стул.
У медбрата оказалась невероятно миловидная улыбка, а взгляд из-под чуть вскинутых бровей казался насмешливым, но весьма проницательным, цепким. Присев на стул и положив на стол руку, я выжидательно глянул на паренька. Он уже крутился вокруг, беря свежую вату, ножницы, перекись и зелёнку. Хотя, на самом деле, я не уверен, что это называется именно так. Потому что когда я в первый раз был на перевязке, то видел, что палец мой, равно как и кисть и часть предплечья, покрыты чем-то желтоватым вроде йода. Но йод не держится так долго, тем более, что поверх него не наносят бинты – страшнейший ожог гарантирован в противном случае. Да и держался он где-то недели две.
Паренёк размотал мою руку, и я глянул на палец – ничего нового. Но, по крайней мере, уже не кровоточит.
– Старик, а если ты швы снимешь, у меня там ничего не разойдётся? – я вскинул взгляд на паренька, который вооружился двумя инструментами: длинными ножницами с загнутыми концами и маленькими, едва ли не глазными ножницами. Впрочем, я бы их назвал маникюрными, но с маникюрными ножницами у меня теперь были не самые радужные воспоминания. Но это если так, на чистоту.
– Нет, что вы. – парень рассмеялся, длинными ножницами чуть оттягивая медицинскую нить и разрезая её маленькими, после вытаскивая. Это было не так чтобы адски больно. По крайней мере – терпимо и, пожалуй, даже приятно. И таких было ещё семнадцать. Вы представляете себе – восемнадцать швов на один несчастный палец? – Вас сейчас выпишут, мистер Акио, – вновь обаятельно улыбнулся мне юноша, промакивая следы от швов ватой в этом странном зелёном растворе. – Вам следует сделать ещё десять магнитотерапий. Через месяц вы сможете снять лонгету.
– Благодарю вас. – Кивнул я, следя за тем, как ловкие пальцы перематывали мою руку. – Сколько раз следует делать перевязку?
– Примерно раз в два дня. – отозвался медбрат. – Вы можете идти.
Я поднялся со своего стула и поймал на себе выжидательный взгляд юноши, который смотрел на меня снизу-вверх. А я всё никак не мог понять, чего он ждёт.
– В чём дело? – я слегка передёрнул плечами, почувствовав, как по спине пробежала целая стая огромных мурашей.
– Вы меня не узнаёте? – изумился парень, скрестив на груди руки и чуть ухмыльнувшись.
Никогда не любил такие вопросы – это заставляло меня думать, что со мной говорит кто-то из моих бывших любовников «по пьяни» или кто-то, кто видел, как я убиваю. А потому я чуть насторожился, уставившись на мальчишку.
– Я учился с вашим братом, мистер Акио. – паренёк сделал уверенный шаг ко мне, а потому мы оказались почти вплотную. Его тонкие пальцы крепко схватили меня за воротник рубашки, заставив склониться. – И мы очень даже неплохо проводили с вами время.
– О нет, Ричард, – я закатил глаза, узнав в рыжем недоразумении самого настырного из всех своих поклонников.
Его взгляд упёрся в меня, а на губах расползлась улыбка:
– Значит, узнал.
Настырность из него никуда не делась, а настойчивые почти мальчишеские губы впились поцелуем в мои. Да, чего у него всегда было не занимать, так это умения переубеждать и всегда заставлять делать то, что надо ему. Частенько мне с ним приходилось как следует поднапрячь мозги, чтобы вывернуться из его похотливых рук. Юркий язычок щекотал губы, безмолвно упрашивая впустить. Ну, а почему бы и нет, когда мой любовник торчит в какой-то заднице? Обхватив здоровой рукой мальчишку за талию я отозвался на его поцелуй, а тот уже решил перейти к более уверенным действиями, запуская свои похотливые лапки мне в брюки. Но, если бы не шаги главврача в сторону перевязочной, я бы опять был пассивным активом, а с этим неугомонным и ненасытным парнем иначе и не получалось. Вывернувшись из его объятий, я бросил взгляд на Ричарда. По его лицу расползалась довольная улыбка, мягкие, пухлые губы зазывно алели, а волосы растрепались в художественном беспорядке. Этот чёртов мальчишка – а для меня он всегда оставался мальчишкой, хоть и был всего на два года младше меня, – был чертовски соблазнителен, и устоять перед ним было невероятно трудно. По крайней мере, мне. На миг отвернувшись, Ричард порылся в карманах своего медицинского халата, а после всунул мне в руки бумажку, на которой значился его номер.
– Я давно не замечал рядом с тобой Гилберта, – он вульгарно подмигнул мне, а после принялся убирать с перевязочного стола бинты и вату.
Дверь скрипнула, и вошла высокая, темноволосая женщина, которой в данный момент я готов был целовать руки – Ричард просто пожирал меня взглядом. Улыбнувшись мне и пожелав доброго утра, врач протянула мне мою выписку и я выдохнул свободно – можно сваливать отсюда к чертям собачьим. Но номер Ричарда я всё-таки сохранил. Всё же, он неплохой врач, да и пирсингом занимается.
***
Город принял меня совершенно недружелюбно: мелкий снег, лужи по щиколотку и адский ветер, который собирался меня вот-вот свалить с ног, – вот что ждало меня за стенами больницы. Да и выглядел я как участник какой-нибудь мелкой гражданской войны – правая рука была вдета в рукав пальто, другая же висела на перевязи, а пальто было накинуто на плечо и застёгнуто лишь на верхние пуговицы. На правом плече болталась сумка с вещами, которые были у меня с собой в больнице, вода едва не пробивалась в кожаные сапоги на высокой платформе, и я мечтал только о том, чтобы прийти домой и принять ванную. Однако, на подходе к метро я замер – там куча народа. Как мне туда лезть с такой рукой? Оглядевшись по сторонам и, поняв что на дорогах жуткие пробки, я всё же спустился в подземку. Мне повезло, что я не попал в самый час пик, иначе бы опять угодил в больницу с разошедшейся тканью мышц на пальце.
Людей в это время было можно сказать мало, почти что тихо, и я невероятно был этому рад. Остановившись на платформе, я глянул на время. 12:31. Наверное, Гилберт сейчас ещё спит, поскольку по моим скромным воспоминаниям суббота настала крайне быстро, а спать он лёг поздно. Поезд всё никак не ехал, а я смотрел перед собой, вслушиваясь в непривычно-тихое метро, каким я его никогда не помнил. Люди переговаривались негромко, едва долетало до меня эхо их шагов, что касались гранитного пола. Приглушённый свет ламп откидывал едва заметные, длинные тени, которые были столь же неподвижны, как и всё остальное. Послышался шум приближающегося поезда, едва заметно вибрировали рельсы, на которые был устремлён мой взгляд. И что будет, если я прямо сейчас шагну туда? Если я шагну прямо под свет фар мчащегося металлического удава, который всё приближался и приближался? Непростительно-сильная волна воздуха ударила меня в грудь, и я пошатнулся. Воздух никак не хотел проникать в мои лёгкие, и ужас охватил тело вместе с головокружением. С тихим шелестом открылись двери вагона, и я шагнул внутрь, тут же схватившись за поручень здоровой рукой. Некий мужчина в плаще глянул на меня и встал со своего места. Я не мог пошевелиться – мои колени дрожали, тело будто сковало что-то вроде железных цепей, которые вот-вот готовы были разорвать на части. С трудом впускают лёгкие воздух, а после едва-едва выпускают.
– Молодой человек, вам плохо? – волнение слышится в голове незнакомца, а руки ложатся мне на талию, а после почти силой усаживают на сидение. Меня всё ещё трясёт, на лбу выступила испарина. Перед глазами всё плыло, звуки смешались. Поезд тронулся с места, и дрожь моя лишь усилилась. Рука легла мне на плечо, и я смог поднять взгляд. Мужчина этот был весьма в возрасте и глядел почти что испуганно: – Что с вами?
– Всё в порядке, – заставил себя просипеть я, выдавив кислое подобие улыбки. – Благодарю.
Теперь все взгляды были направлены на меня, и вместо слабости и дрожи я чувствовал невероятную злость, которая наполняла меня силами, давая вдохнуть воздух полной грудью. Шум всё нарастал, и я готов был вскочить на следующей же остановке и выбежать прочь, но ноги меня всё ещё не слушались. То ли я их не чувствовал вообще, то ли они казались мне слишком тяжёлыми.