Его тянуло вверх по бесконечным лестницам. Одна из них, винтовая, огибающая странного вида башенку, и вовсе казалась смертельной пыткой. Складывалось ощущение, что топаешь на месте в зацикленном кадре, что ничего вокруг не меняется. Только пульс стал совсем бешеным, в боку нестерпимо закололо, про свежую рану и вовсе не хотелось думать. Но отпускать из рук книгу Артемис не собирался, бережно прижимая её к собственной груди, пока сползал по стене на ступени, пытаясь вернуть дыхание в норму. Перед глазами прыгали сотни ярких пятен, совершенно ослепляя и не давая ни на чём сосредоточиться, хотя следовало бы. Подобрав под себя конечности и медленно поднявшись, юноша поплёлся дальше и через два пролёта обнаружил, что не дотерпел всего-то ничего. Слева от него оказалась настежь распахнутая дверь, открывающая вид на широкий коридор с высоким арочным потолком. Витражные окна по правую сторону на закате, должно быть, являли собой совершенно великолепное зрелище, но в тот момент уже стемнело, и теперь можно было лишь угадывать смутные узоры. Знакомые шары со светящимся газом внутри парили на высоте нескольких метров вдоль стен, но всё равно посередине прохода лежала тропинка мрака, ютясь на тяжёлой ковровой дорожке, укрывающей пол. Коридор упирался в глубокую нишу, и сначала Охотнику показалось, что там кто-то есть. Но, в конце концов, различил портрет мужчины в полный рост: белая рубашка с пышным воротником-жабо и дутыми рукавами смотрелась на нём почти неуместно, да и весь его вид говорил о том, что он вовсе не желает носить подобную чепуху; чёрный жилет с гобеленовыми ставками был небрежно расстёгнут, являя мелкие жемчужные пуговицы, пойманные петельками; в сапоги для верховой езды со множеством заклёпок были заправлены строгие брюки. Мужчина опирался на высокую трость с весьма скучающим видом, уставив взгляд в такие дали, что Артемису бы, например, понадобился бинокль, чтобы разглядеть их. Пшенично-золотистые волосы едва заметно вились, отпущенные до плеч. Темноглазый, решительный, без какого-либо намёка на эмоции, он напоминал кого-то, но вот кого, Акио так и не смог понять. Вкруг ниши шли лестницы, после сливаясь в одну и подводя почти вплотную к тяжёлой двустворчатой дубовой двери. И притолока, и боковые стенки, и поперечные балки были украшены кропотливым изысканным плетевидным рельефом. «Да кто ты такой?» — только и подумал Акио, рассеянно рассматривая дверные кольца, что застряли в зубастых драконьих пастях. Глаза их едва заметно сияли в полумгле рубинами, будто следили за каждым, кто приближался к святая святых. А, возможно, именно так всё и было. Не став даже стучаться, он взялся за кольцо и потянул его на себя, поморщившись от того, как искры прошили руку от пальцев до самого плеча, отчего она сперва онемела, затем стала теплеть, но отпускать её юноша даже не думал. Работа на Акиру научила Артемиса знакомиться и не с такими предметами. Сейчас он был уверен, что его аура просканирована до последней трещины, все мысли как на ладони, и не торопился идти дальше. Левая половина лица тоже начала медленно неметь, но, наконец, двери поддались, и он шагнул внутрь.
Что ж, примерно такое и ожидаешь увидеть, когда преодолеваешь бессчётные ступени. Письменный стол-секретер, стоя чуть в углу, справа, отчасти отгораживал от всех вошедших его владельца и хозяина, что сейчас склонился над каким-то свитком, запустив в чёрные кудри бледные пальцы. Господское кресло с высокой мягкой спинкой так и манило посидеть в нём, поёрзать и устроиться с максимальным комфортом. Широкое, с массивными подлокотниками, будто бы на звериных лапах, одним словом — мечта. Прямо справа, возле двери, высокий комод на тонких ножках поддерживал бюст молодой девушки, которую скульптор запечатлел с вдохновлённой улыбкой на губах. В углу подле него ютился цветочный горшок, из которого всеми силами явно пытался выбраться любопытный цветок. Пышные длинные листы с алыми прожилками топорщились во все стороны, и среди них мягко пульсировал алый крупный бутон с множеством мелких лепестков. Слева от рабочего стола на некотором расстоянии спиной друг к другу стояло два застеклённых шкафа, казалось, готовых треснуть по швам от количества свитков и писем, что в них были впихнуты, похоже, совершенно хаотическим образом. Ко всему прочему, они служили перегородкой, частично скрывая от взгляда алхимическую лабораторию. По крайней мере, именно на неё и походил вытянутый овальный столик. Несколько склянок забавно фыркали, выпуская чёрный дым, и тот зависал над ними в нескольких дюймах, причудливо танцуя и изгибаясь, рождая новые формы одну за другой. Возле окна слева, едва не треща от нагрузки, вытянулся приземистый стол, забросанный кучей бумаг. Видимо, к ним не прикасались уже очень и очень давно, если не считать едва заметно колышущихся тяжёлых штор глубокого бардового оттенка, подобранных серебристыми кистями. Помявшись с пару мгновений, Артемис прикрыл за собой дверь и двинулся к пустующим глубоким креслам для посетителей, осторожно и с недоверием ступив на ворсистый ковёр. Такой бы в спальне положить, а не в кабинете. Мужчина даже не поднял на посетителя взгляд, пока тот не оторвал одно из кресел от пола и не поставил рядом с ним, тут же и опустившись на мягкое сидение.
— В чём дело? — без особого интереса вопросил Гилберт, отрываясь от письма и поднимая несколько усталый взгляд.
— Что здесь написано? — без прелюдий поинтересовался Артемис, опустив на его работу книгу и открыв на первой же странице.
— Милый, если ты не заметил, я немного занят, — снисходительно подметил Найтгест, но выпрямляясь в кресле и переводя на Артемиса полный любопытства взгляд. Выждав для уверенности пару мгновений, он едва слышно вздохнул, потянулся, пробежавшись пальцами по странице и небрежно изучив её. — Эту книгу о тенях написали давно, несколько тысяч лет назад. Тебе пока не стоит знакомиться с ней.
— Прочитай, — уже более настойчиво произнёс юноша, чуть подавшись вперёд в кресле, жадно вглядываясь в строчки, но был вынужден прекратить пытку. Воспоминания о том, как он попытался прочитать ту самую базальтовую книгу, ещё были чересчур свежи, равно как и последствия этого необдуманного поступка. — Или ты не можешь?
— Могу, — фыркнул мужчина, а затем закрыл книгу, уткнулся в письмо, вооружившись острым пером. — И я уже сказал тебе: для тебя это слишком тяжкое испытание.
Поджав губы, Артемис наблюдал за тем, как Найтгест выводит символы на чёрном пергаменте. Они слабо вспыхивали, едва различимо шипели, а затем замирали белоснежными тонкими линиями. Смысл их был неясен, и это начинало раздражать лишь больше. Выждав ещё пару мгновений в надежде, что мужчина обратит на него внимание и отвлечётся от писанины, Акио наклонился вперёд и, оперевшись локтями на стол, принялся разглядывать его содержимое. Открытая чернильница интересовала особенно, а потому, ничуть не сомневаясь, Охотник протянул руку и щёлкнул её по горлышку, переворачивая. Жидкость тут же радостно выплеснулась на свиток, а Гилберт с шумным вдохом попытался выхватить его и книгу из-под потока, но не успел. Его яростный взгляд стал лучшим комплиментом, и нарушитель спокойствия расплылся в улыбке, пусть то и отозвалось болью.
— И что ты мне предлагаешь начать читать? — продолжая прерванный разговор, поинтересовался Артемис.
— Свод этикета, — суховато проговорил Гилберт, с каким-то почти что отчаянием рассматривая бесповоротно испорченный документ. — Неужели же так сложно было подождать несколько минут?
— Надо было предупредить, — пожал плечами Артемис, наблюдая за тем, как все те места свитка, которых коснулись чернила, едва не плавятся, окрашиваясь белым. — Как это работает? Особый отбеливатель? А если им твой плащ полить, что случится?
— Для начала, я сломаю тебе пальцы, — начал перечислять Гилберт, комкая лист и небрежным жестом откидывая его в сторону. Тот жалобно зашуршал на полу и истлел. — Потом заставлю его чистить. И, может быть, после этого займусь твоим обучением.
— Тогда, может быть, сделаем вид, что всё это ты уже сделал и приступим к последнему пункту?
Найтгест принялся массировать пальцами виски, прикрыв глаза. Что-то подсказывало Артемису, что отказать ему чернокнижник не посмеет. И это делало его таким неприлично счастливым где-то глубоко внутри. Там, где хранилось прекрасное знание, что ради него сделают абсолютно всё, стоит только намекнуть и сделать вид, что он нуждается в этом. При этом Гилберт прикидывался, что не желает об этом даже слышать, но Акио знал. Знал: для него Найтгест сделает что угодно. С едва различимым вздохом мужчина уложил руки на стол ладонями вверх и сосредоточился. Охотник ждал с замиранием сердца. Тёмная дымка обволокла пальцы, кольцо запульсировало глубоким светом, пронзающим саму душу. И с глухим стуком на его руки опустился тяжёлый фолиант. Тёмная кожа с вытравленным названием «История» так и манила прикоснуться, проверить, какова она на ощупь. Артемис слушал и не смел дышать, вглядываясь в его лицо.
— «Из единого дыхания сосредоточенной мысли родилось Сердце, и это считают началом нашего мира». — Глубокий голос заполнил всё вокруг, не давая сосредоточиться ни на чём более. — «И билось оно иначе, чем в любой груди, мерно, без спешки и спокойно. Мы истлеем, наши дети уйдут в землю, и их далёкие потомки расстанутся с жизнью, прежде чем оно начнёт биться хоть сколь-нибудь быстрее. Ускорит темп на пару ударов, а затем вновь успокоится, как человек, внезапно взволнованный и нашедший умиротворение в то же мгновение. Не в один день или год сформировалась тонкая оболочка. Шли года, века, тысячелетия, прежде чем сквозь тонкую почву проклюнулся первый росток, ознаменовавший начало жизни. Он рос неторопливо, не видя смысла спешить куда-либо, ибо он был единственным: гордым, гибким и несломимым. Кому было вырывать его из земли? Кто бы вдруг подумал прерывать жизнь столь величественного существа? Рядом взошёл другой цветок, третий, десятый, и вот уже они охватили все острова, континенты, пещеры и горы. Континент содрогался, менялся, и прошло много лет, прежде чем первое животное, несуразное и незаметное, сделало свой первый вздох. Великие леса Вальхорея — напоминание о том, какими чудными местами мог бы похвастаться наш мир. Просто представьте себе безграничные зелёные пустыни, лишённые всякой суеты и спешки смертных. Они тянулись вверх, к тёплым солнечным лучам и ласковому свету трёх Лун, простирали свои ветви с восторгом, достойным неразумных детей. Обжигались, рассыпались и вновь стремились вверх, пока не создали то, без чего не может никто: живительный воздух и сладкое дыхание жизни.
Разливались реки, рождались горы и разверзались моря, Сердце мира билось. Они явились из мглы бездонных пещер, щурясь на свет и скалясь на всё вокруг. Их стаи вцеплялись друг в друга, разрывая на части в порыве завладеть территориями. Безумный, дикий вой — песня, посвящённая безразличным королевам ночных небес, стон, дерущий самую душу животной тоской и страхом. Он звенел в подлеске, сотрясал своды гор и тревожил водную гладь. Их дикая ярость не сменялась ничем другим ещё долгое время, и всё чаще грызня между стаями напоминала своей расчётливостью и вдумчивостью войну. До сих пор в нас осталось что-то от них: их необузданное свободолюбие течёт и в нашей крови, будоража в яркие лунные ночи неразличимым зовом. Это напоминание о том, кем мы были и кем становимся, теряя голову и уступая место инстинктам. Животные. Звери.
Откуда они явились? Пробили себе пути-коридоры между мирами, может, спасаясь от чего-то, может, заблудившись в переменчивом пространстве. Разве то важно, когда именно они положили начало тому миру, что мы знаем? Стаи разрастались, территории их приобретали чёткие границы, имевшие весомое значение, что тогда, что сейчас. Время не прошло для них незаметно. Поднялись с четырёх лап на две, разум обострился, далеко уйдя от первородных инстинктов, вынуждающих лишь искать пищу и пару для продолжения рода. Именно тогда, когда появился элементарный зародыш дипломатии, и произошло это».
Артемис рядом с ним вытянулся в струну, жадно вслушиваясь в размеренный голос мужчины с нетерпением и внимательностью. Своими словами Гилберт будто ткал картины, рождая их, казалось, в самой голове юноши. Магия рухнула, когда в двери постучали. Они оба вздрогнули, растерянно переглянулись, точно могли ответить на не произнесённый вслух вопрос.
— Войдите, — спокойно и с прохладными интонациями повелел Найтгест.
Дверь тут же распахнулась, и в кабинет широким шагом зашёл мужчина, но замер на некотором расстоянии, аккурат на ковре. Что ж, фраза «вызвать на ковёр» тут, видимо, воспринималась буквально. Короткий ёжик русых волос забавно топорщился, перечёркнутый четырьмя рваными красноватыми полосами шрамов, спускающимися даже на лицо до самого подбородка. Правая его ноздря отсутствовала совершенно, собственно, как и глаз с той стороны. Закутанный в чёрный плащ, застёгнутый под самое горло, он мало напоминал живого человека. Гилберт выпрямился, откинувшись на спинку своего кресла, вопросительно изломил бровь, не говоря ни слова.
— Господин, твари вышли из-под контроля, разодрали нескольких наших людей. Что прикажете делать?
Судя по скучающему выражению лица Господина, он бы, скорее всего, приказал мужчине повеситься на собственных кишках.
— Что вы уже делали? — со вздохом уточнил Гилберт, поднимаясь со своего места и явно собираясь уйти. Акио же схватил его за локоть, не желая оставаться в одиночестве. — Что?
— Я пойду с тобой, — упрямо поджал губы Охотник, вставая следом. Уцелевшая бровь посетителя выразительно приподнялась.
Подумав с мгновение, чернокнижник кивнул, а затем перевёл взгляд на подчинённого, и тот вновь вытянулся по стойке смирно.
— Транквилизирующие заклятья и зелья оказались бесполезны, Господин, — отрапортовал он, едва ладонь ко лбу козырьком не приложив. — Мы использовали все концентрации и виды, но не достигли желаемого результата.
— Что ж, поглядим, что я смогу сделать, — задумчиво кивнул мужчина, а сам двинулся на выход из кабинета, махнув любовнику, чтобы шёл за ним.
Самому себе Артемис признался, что ужасно волновался, пока они шли по замку вслед за Гилбертом. Второй мужчина на ходу передавал сводки, рассказывая о ситуации и потерях, а вот юноше выпал шанс погреть ушки и одновременно понять одну прелюбопытную вещь. Гилберт, похоже, был далеко не последним в их иерархии, ведь к нему обращались с невероятным уважением. И, видимо, его боялись, опасаясь подхалимничать в открытую. «Боже, да кто же ты?» — едва не с ужасом подумал Акио, глядя на прямую спину своего мужчины. Не то чтобы он полагал, будто у него есть на чернокнижника какие-то права, но раз уж он что-то предъявляет на Артемиса, то почему бы не ответить тем же?
Путь от кабинета был незабываемо долгим, утомительным, и даже стало любопытно: неужели же они так прогуливаются по каждому поводу и нет ли способа как-то сократить путь? Меж тем, полностью погрузиться в мысли Артемису мешал низкий гул голоса мужчины со шрамом.
— Два часа назад, Господин, — гудел он на весь коридор, почти что маршируя вслед за Найтгестом, — твари будто с ума посходили, начали кидаться друг на друга, на дрессировщиков. Мантикоры задрали нескольких своих детёнышей. Номера 798 и 799, Господин. Остальных нам удалось обезопасить, но через пятнадцать минут и они стали драться. Их удалось разбросать по отдельным пещерам, но вы сами понимаете: на всех их просто не хватило.
— А драконы? — перебил его Гилберт, торопливо спускаясь по очередной лестнице. Перед ними показались массивные распахнутые двери, ведущие на улицу. Артемиса так и подмывало сделать вид, что он отстал, вырваться туда, но обнаружил стальную хватку на собственном плече быстрей, чем мысль о побеге оформилась окончательно. — Нам сюда.
Ему оставалось лишь вздохнуть и нырнуть вслед за чернокнижниками в неприметную дверку, за которой начинался узкий коридор. В нём едва ли могли разминуться два человека. Под самым потолком, метрах в трёх от пола, парили светящиеся шары, разгоняющие сырой мрак. Несколько тёмных лестниц попадались по бокам, уводя вниз, в совсем уж непроглядную тьму, а оттого юноша инстинктивно старался держаться поближе к Найтгесту. В этой мгле виделись смутные тени, наделённые пылающими глазами; где-то звучно и редко капала вода. И время от времени казалось, что слышен гулкий стук, столь редкий, что эхо шагов перебивало его звук, но оставалось неизгладимое ощущение. Будто невидимая волна проходилась в воздухе, заставляя мелко содрогнуться не только стены, но и внутренние органы. Он словно шёл над логовом огромного спящего зверя, вслушивался и ощущал его редкое спокойное дыхание, полное необъяснимого умиротворения, которое не дано постичь смертным. Это ощущение настолько заворожило Охотника, что он не сразу осознал: они покинули замок. Лёгкий холод прошёлся по щекам нежным прикосновением, Акио вздрогнул и запрокинул голову.