========== Прелюдия ==========
Нарушение всех непонятных, Допустимых и нелепых правил.
Главное — помнить: нас никто не заставил.
И помни: никто не посмеет, никто не сломает и не
заставит.
✦ ✧
✦
✧ ✦
У каждого в жизни происходит нечто, что заставляет остановиться, обратиться к
прошлому и пробежаться взглядом по строкам прожитой жизни. Годами я исполнял чужую
задумку, жил по чётко выверенному кем-то плану, не ведая своей судьбы и полагая, будто бы сам творю её. От рождения я подчинялся сперва семье, затем тому, кто
приоткрыл мне двери в чужой мир, после — повелителю моей души. Но всё это время за
моей спиной, незаметно подталкивая в нужную сторону, был тот, кто расписал всё
либретто моей жизни по нотам. Именно он, Господин будущего, беспощадной рукой
наставил меня на путь убийцы, раскрыл мне глаза и наделил оковами рабства.
История эта берёт начало не из моих уст, но в ней я сыграю первую скрипку, едва
только минует первый этюд.
﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
Сквозь гладь зеркала можно было узреть всю комнату, которая, однако, ни в коем
случае не была отражением действительности. А именно в этом и заключалась её
особенность, так пылко любимая мною. Маячить перед зеркалом я мог сколько угодно, час от часу обращая взгляды на его безразличное отражение, в котором, однако, никогда не видел себя. Точнее, не так, как следовало бы. Трельяж с серебристо-
кадмиевой грузной рамой передавал однозначно яркое впечатление, выделяясь в скудной
обстановке комнаты своим благолепным и даже немного настораживающим видом. Могло
показаться, будто бы стеклянная картина не меняется, застыла, а на самом деле всё
это лишь словно плод искусного труда художника и портного: один запечатлел на
холсте безотрадные стены и холодную пустоту, а второй пришил творение к каркасу
зеркала. Видно, они сочли бы эту детскую шалость достойной мастеров их уровня, но, к их счастью, комната существовала на самом деле. Чей вид разве что почти не
менялся с ходом времени. Искажённое отражение рассветало, смеркалось, вновь
разгоралось солнечными бликами и гасло оброненным в воду углём. Но стоило затаить
дыхание перед ним, выждать, чтобы наконец увидеть не только неукоснительный ход
времени. И именно это заставляло меня каждый раз сдерживать бессмысленные эмоции, расползающиеся в безудержной улыбке. Осколок инея, слишком белый для того блеклого
мира; нераскрытый бутон ириса, семечко которого у меня так бесцеремонно похитили; наследник, не имеющий ни малейшего права встать по правую руку от меня и раскрыть
крылья как ему подобает. Нет, глупо будет говорить, будто его украли у меня из-под
носа, как если бы я был несмышлёным юнцом или слабоумным стариканом, которого легко
обвести вокруг пальца. В каком-то смысле я даже знал, что так оно и произойдёт —
что судьба одарит меня ехидным оскалом, продемонстрировав одну из самых невозможных
нитей пути.
Где взял начало этот клубок? Десяток ли веков назад, когда моя собственная жизнь
лишь расцвела прекрасным клематисом? Или куда раньше, ещё до того, как мне
посчастливилось впустить в свои лёгкие морозный воздух родных земель? Или
достаточно было десятка лет, чтобы моя крохотная возлюбленная снежинка, соскользнувшая с вершины скалы, обратилась неудержимым потоком смертоносной лавины?
И скоро ли она воспылает кармином, перевоплотится в удушающе липкую волну, излившуюся из сонных артерий приговорённых к смерти? Паутина жизни тянется из
Сердца подлунного мира, и её не избежал никто. От неё не скрыться в ином мире, не
утаиться от её безжалостной хватки за тысячами печатей: у белого дракона достанет
длины лап и крыльев, чтобы дотянуться до всех, впиться острыми серповидными когтями
в самое лоно души.
Я остановился у зеркала, сверху вниз оглянув мальчонку, что замер напротив. Он
нахмурил тонкие белёсые брови, и оттого его детское наивное личико приобрело вид не
строгой, но уморительно надутой физиономии. Протянутая рука ощутила слой морозного
узора на зеркале, не коснувшись высокой скулы мальчика, и ладонь застыла напротив
щеки, так и не вкусив тепло нежной алебастровой кожи. Немилосердное время
песчинками стекало в часах мироздания, отсчитывая срок, отведённый нам порознь. О, будь моя воля, я бы шагнул сквозь это серебряное стекло, забрал бы ребёнка себе. Но
кому, как не мне, знать, что случится, если вмешаться в предначертанный порядок
вещей? Люди смеют болтать, что предсказывать будущее есть самое простое, что только
может быть. И я не сомневаюсь: каждый из них испытал на себе горечь долгих секунд, узрев погибель близкого или миров, и любой мог с достоинством пронести непосильную
ношу чужих судеб, не промолвив ни единого слова. Они бы попробовали сбежать и
потратить всю жизнь, заклиная мрак будущего укутаться подолом забвения. Для
глупцов — это тайна, покрытая мраком, великое множество скользких камней, скрытых
под толщей воды, что любезно омывает берега наших земных юдолей. Мне ведомо, что
тот, кто стоит напротив, переломит время на множество частей, поменяет их местами и
достаточно позабавит моё эго. И вернётся к Сердцу мира.
Мальчик поднимает голову, так что его жемчужные волосы послушными шёлковыми
локонами рассыпаются по плечам, ускользают за ними и наконец открывают взгляд
светлых миндалевидных глаз. У зрачков пока ещё тускло искрятся янтарные блики, но
мне всё так же известно: стоит минуть десятку-другому лет, как золото наполнит
собой радужку да воспламенит ясный взор. Этот ласковый образ запомнился мне на века
вперёд, и каждый раз я с нетерпением ждал, когда он вновь обратит ко мне свой лик, изучая зеркало перед собой. Он взирает лишь на комнату и на себя, вовсе не
подозревая, что на него были построены планы ещё до того, как тельце его мирно
свернулось комочком под сердцем своей матери. Но он чувствовал, не мог не заметить
это тянущее под лопатками ощущение, что вот-вот овладеет всем этим телом и подчинит
себе, ведь за ним внимательно наблюдают. Моя благодарность богам не знает границ, не исчерпает себя во веки веков. Я бы проклял и убил их всех, если бы они открыли
мне всю историю от корки до корки, не оставив ни секунды на робкий луч мечты, сплётшейся с надеждой. Да, это всё фантазии для наивных детишек и порывистых
подростков, но всё же я не мог оставить себя без удовольствия чувствовать
изумление.
Склонившись, я на долю секунды приникаю губами к поверхности зеркала и целую
стеклянный лоб мальчика, а затем заставляю себя отойти.
— До встречи, Артемис, — тихо произношу я, и привычный ритуал завершается. И, точно
после худших сновидений, тот распахивает глаза со страхом и всего на секунду
отбегает к кровати, а затем возвращается, неся покрывало. Лёгкий взмах рук — и
тёмный полог скрывает от меня образ мальчика, тотчас отрезав нас друг от друга.
«Что ж, может, я и не смогу увидеть тебя, малыш, но ты не перестанешь чувствовать
меня», — с мучительной усмешкой думаю я и хватаю с высокой спинки кресла прежде
покоившийся на ней длинный белоснежный плащ, подбитый мехом. В двери следом
ожидаемо стучатся, оповещая о прибытии гонца, и я бросаю последний взгляд на чёрное
зеркало.
До встречи, Артемис. А я уж постараюсь, чтобы это свидание свершилось как
полагается.
﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏﹏
❃ ❃ ❃
Здесь всегда было холодно — так, по крайней мере, отложилось в моих воспоминаниях.
Не спасали ни толстые свитера, ни тёплые одеяла, а чай лишь отгонял холод на
несколько минут, после чего и сам остывал, более не спасая. От стужи пальцы не
желали гнуться, а тело всегда содрогалось, не видя спасения от этого зверя. Как
сейчас помню — срывающееся с губ паром дыхание. Никто, кроме меня, не замечал
этого, не обращал внимания на нестерпимую дрожь. Можно было включить горячую воду и
сидеть в ванне, покуда кто-нибудь не решит, что пора вытаскивать меня оттуда, даже
если и за волосы. Я как заворожённый смотрел на вздрагивающую гладь воды, на бьющую
из крана струю, подставлял под неё ледяные ладони и никак не мог согреться.
Гармонию и привычный шелест нарушал лишь грохот, сотрясающий двери ванной вместе с
грубой руганью и воплями. «Я не хочу выходить к тебе, — всегда думал я, зажимая уши
ладонями и стараясь ничего вокруг не слышать. — Не хочу выходить к вам. Оставьте
меня одного». И, как и всегда, дверь поддавалась через время, пусть я и не знал, каким образом. Распахивалась, впуская в комнату ледяной воздух, выжигающий лёгкие, и монстра, влезшего в человеческую шкуру.
— Ты меня не слышал?! — Он схватил мои кисти и вздёрнул над головой, крича мне в
самое ухо, и я закрыл глаза, чтобы не видеть его лица, которого я боялся больше
всего в своей жизни. — Я сказал тебе выйти из ванной.
Как и всегда, я поджимал губы, напрягал руки, силясь вырваться из хватки мужчины, но они никогда не поддавались. Наверное, он и не чувствовал моего вялого
сопротивления, пока я не начинал кричать и царапать его как одуревший. После такого
следовала смачная оплеуха, может, даже не одна, и рот наполнялся солёным привкусом
крови; в глазах всё темнело. Я помню этот дом тёмным, бесприютным и ледяным, и
звуки здесь издавали только журчащая вода и орущий на меня отец; слышалось и моё
болезненное и едва различимое шипение. Кафель больно ударял по спине всякий раз, когда я начинал сопротивляться: это чудовище поднимало меня в воздух и бросало на
ледяной пол, и я всегда закрывал голову, опасаясь очередного удара. Но он лишь
выключал воду и уходил, оставляя меня смывать кровь с лица. Никакая горячая ванна
после такого не прельщала меня, и хотелось немедленно одеться и сбежать из этого
царства тьмы и холода. А я возвращался в комнату как ни в чём не бывало, натягивал
несколько свитеров, садился за стол и брался за уроки. Я не мог дать ему сдачи, не
мог скрутить руки шпыняющим меня старшеклассникам, но мог выучить предмет и убить
тем самым лишнее время, отвлечься от всего вокруг. Мы частенько склонны как угодно
объяснять себе нелюбовь родителей, но только не элементарно признавать сей факт.
Можно всё списать на усталость и дурное настроение, а можно подыскать ещё тысячу
сходных причин. Но когда простая истина всё же достигает сознания, то первая же
мысль призывает спрятаться. Куда бежать десятилетнему мальчишке, у которого ничего
нет? Где искать спасения? Один сильный удар этого выродка — и кости трещат, ломаясь, как стекло; один его взгляд — и все просьбы и мольбы застревают в горле, равно как и жалобы.
— Малыш, ты в порядке? — Тёплая узкая ладонь легла на плечо, и я лишь больше
съёжился, не отрывая взгляда с собственной тетради и усердно выводя иероглифы.
— Да, — ответил я коротко и тихо, непослушными пальцами переворачивая страницу.
— Посмотри на меня, — голос её был столь мягкий и успокаивающий, что противиться
совершенно не было сил, и я медленно повернулся и поднял голову. Тёплые пальцы
скользили по лицу, убирая отросшие белые пряди волос, успокаивая, но я не мог им
довериться и ждал затрещину. — Он опять ударил тебя?
— Нет. Я упал с лестницы, — повторял я уже в который раз за свою жизнь, смотря, куда угодно, но только не на мать. Её мягкость могла бы стать спасением, могла бы
защитить, но каждый раз, стоит ей вступиться, как отец не брезгует и матери дать
пощёчину, рявкнуть на неё, чтобы не вмешивалась. И каждый раз она стоит, виновато
улыбаясь и опустив взгляд.
— Ты в порядке?
— Да.
А так хотелось кричать и плакать: нет, ничего не в порядке! Но я снова заставил
себя улыбнуться и отвести взгляд.
— Будешь дальше заниматься?
— Да.
— Тогда не буду мешать.
Она склонилась и поцеловала в лоб, словно это могло оградить от удара или что-то
исправить, сделать лучше. Я уже собирался развернуться, но как тут застыл: она
подходит к одному из занавешенных зеркал и протягивает руку к ткани, чтобы убрать
её.
— Не трогай! — подскочил я и громко крикнул. И откуда только силы взялись?
— Почему, дорогой? — Она повернулась, и я встретился с ней взглядом. Спокойные
серые глаза. Такие же холодные, как и всё вокруг, как каждый кубический сантиметр
воздуха в этом доме. На её аккуратном лице не было ни улыбки, ни злости, только
лёгкое непонимание и усталость. А пока я судорожно пытался придумать, что ответить, чем объяснить собственные крики, она снова убрала за ухо белую прядь волос. Белую, как снег.
— Мне не нравятся зеркала, — наконец неуверенно произнёс я, изо всех сил пытаясь
выдержать её внимательный взгляд.
— Ты видишь в них что-то страшное? — спросила она столь спокойно, словно в её
словах не было ничего необычного, а в зеркалах — чего-то страшного.
— Да, — вру я и не краснею, не сводя с неё взгляда, а сам не могу дождаться, пока
она уйдёт из моей комнаты и оставить в покое.
— Я завтра еду за новой школьной формой для Сэто. Хочешь с нами? — Она вдруг
садится напротив меня на корточки, и наши глаза оказываются на одном уровне, столь
близком, что мне хочется разрыдаться, оттолкнуть её и убежать, скрыться от этого
проницательного взгляда.
— С нами? — сделав сильный акцент на последнем слове, я поджал губы. Если она про
отца, то эта шутка была бы слишком жестока даже для нашей семьи.
— Со мной и братом. — Мать протянула руку, чтобы коснуться моего плеча, но я
увернулся. Скорее инстинктивно, чем осознанно.
— Хорошо. Всё?
Кивнув и дойдя до выхода, она аккуратно прикрыла за собой дверь, а я ещё долго
стоял на одном месте и пытался перестать дрожать. Но, не успел я собраться с
мыслями и вернуться к занятиям, как дверь снова открылась, а сил кричать всё ещё не
хватало.
— Арти, почитаешь мне? — Выглянувший мальчишка улыбался открыто и лучисто. Тёплый и
нежный мальчишка, которого я безумно любил. От его появления на моих губах
расцветала улыбка.
— Мне казалось, что ты давно научился читать, — слегка сощурившись, я протягиваю
брату руку и тем самым разрешаю ему пройти в комнату. — И уже достаточно взрослый, чтобы просить меня о таких глупостях.
Улыбка его стала шире. Он зашёл в комнату, закрыл за собой дверь и повернул ключ,
затем бросился ко мне и уткнулся лицом в грудь, едва не сбив с ног. Между нами
разница была всего-то в год и восемь месяцев, но мне это казалось огромной
пропастью. Я понурил взгляд на его белобрысую макушку и мягко поцеловал её, вслушиваясь в тихое, немного сбитое дыхание брата. Он зачем-то притащил с собой
книгу, которую я уже много раз читал ему, и один из её углов больно впился в спину, но это мало волновало меня. Он поднял голову, крепко зажмурился и приподнялся на
цыпочки, притягиваясь ко мне столь доверчиво, что сердце в груди сжалось и тут же
начало колотиться как безумное. Мягко и осторожно коснувшись его губ, я тут же
отодвигаюсь, вслушавшись в шаги за дверью. Тяжёлые и уверенные, они звучали для
меня как эпитафия, но прошли мимо, а я ещё долго стоял как статуя и не мог даже
шевельнуться.
— Арти? — посмотрел на меня брат с непониманием и в то же время с доверием.
— Давай книгу, я почитаю, — выкарабкавшись из объятий Сэто, я взял в слабо дрожащие
руки эту книгу. И снова стало нестерпимо холодно — я залез в постель, под одеяло, и
похлопал рядом с собой ладонью, подзывая младшего.