— Но я думал, — обиженно поджал губы тот, белёсые брови которого тут же едва не
сошлись на переносице, — что ты немного…
— Не сегодня, — пытаясь улыбнуться, я больше не смотрел на него и осторожно открыл
книгу, смотря уже на знакомые иллюстрации, но только не на брата, который, возмущённо сопя носом, забрался ко мне на кровать и скрестил ноги. — Может, хочешь
какую-то другую книгу?
— Не-а, — супрямился Сэто и придвинулся ко мне ближе. — Никакую книгу не хочу. Это
скучно.
— Тогда зачем ты её принёс? — Вздёрнув брови, я всё же осмелился поглядеть на
брата. Тот выглядел расстроенным, обиженным, а у меня всё ещё слишком болела спина, чтобы забыть о том, почему я получал тычки и удары от отца. Он видел, как я целовал
брата, как бессовестно обнимал его, и ему казалось, что таким образом я откажусь от
своей запретной любви. И иногда становилось страшно, что он начнёт срывать свою
злость на моём милом младшем брате.
— Я хочу, чтобы ты побыл со мной. — Он едва не сорвался на крик, но я прижал ладонь
к его рту. Если отец смог бы увидеть нас рядом, то наверняка снова бы пришёл в
бешенство. — А ты только и делаешь, что зубришь свои дурацкие учебники.
— Они не дурацкие. — Щёлкнул я его по лбу и закрыл книгу. — Просто ты маленький.
Попроси маму купить тебе что-нибудь по возрасту.
— Нет-нет-нет. — Яростно замотал он головой из стороны в сторону, и я всё же обнял
его, прижимая к себе. — Ненавижу читать!
— Тш-ш. — Своими губами я осторожно коснулся его нежного лба, и Сэто притихнул, а
затем поднял на меня взгляд. — Завтра мы с мамой поедем за твоей школьной формой.
Может быть, ты увидишь что-то интересное.
Каждое слово отзывалось болью в теле — как и обычно, она пришла, когда адреналин
выветрился из крови, и теперь я чувствовал, как ноют кости, как болят мышцы, старался не глядеть на вспухающие на кистях багровые следы от пальцев, придающие
коже этот уродливый цвет. Цвет крови. Как же я ненавидел его. Брат проследил за
моим взглядом, и глаза его тут же наполнились ужасом, губы задрожали. И я был
уверен: ещё мгновение — и он разрыдается в голос, а потому я поспешил обнять
мальчишку, не давая ему смотреть на отметины от побоев. Его тело мелко, часто
содрогалось, пальцы больно впивались в плечи, ничуть не облегчая тем самым мою
судьбу, но в корне наоборот.
— Сэто, мне больно, — отчётливо произнёс я, пытаясь отцепить от себя брата, но он
впился в меня как клещ. — Ты делаешь мне больно.
— Я никогда не оставлю тебя, — подняв на меня блестящие от слёз глаза, клятвенно
сообщил мальчишка.
Но плечи мои он перестал истязать. Поглядев на него пару мгновений, я улыбнулся:
— И я тебя.
Глупо было рассчитывать на что-то подобное, это было по-детски. Но на то мы и были
детьми, чтобы верить в сказки, особенно сочинённые нами самими. Всю ночь эта
крохотная печка грела меня, то и дело крепко обнимая, прижимаясь к болящей спине
грудью. Под утро я весь взмок и пытался выбраться из почти что смертельного
захвата, но Сэто начинал хныкать, полз следом и вновь сгребал в объятия. Выспаться
при таких раскладах было просто невозможно, но мне каким-то чудом удалось немного
отдохнуть. В том смысле, что наутро под глазами не было чудовищных синяков, а я не
сворачивал себе челюсть зевками. Я с замиранием сердца лежал в темноте, вслушиваясь
в звуки дома, в отдалённое тиканье часов в гостиной, лишь бы услышать, понять, когда монстр покинет своё убежище. Эти великолепные предрассветные часы я любил
особенно нежно: отец к моему великому счастью выметался из дома на охоту за
оружием, а мать с братом ещё не просыпались, и я был полностью предоставлен самому
себе. С трудом вырвавшись из хватки брата, я торопливо оделся и фактически выбежал
из комнаты, прихватив с собой электронную книгу и украденный некоторое время назад
ключ от кабинета отца. Идти приходилось осторожно, чтобы ни одна половица не
скрипнула под ногой, даже задерживал время от времени дыхание. И у всех этих
предосторожностей была своя причина. Единственный компьютер стоял в кабинете
ненавистного чудовища, там же можно было подключиться к интернету. А в этой стране
чудес, как известно, водится много полезных ископаемых. Скользнув в кабинет и
прикрыв за собой дверь, я бегом обогнул стол и с ногами забрался в вертящееся
кожаное кресло. После нажатия кнопки включения системник ласково заворчал, экран
посветлел и вывел меню пользователей. «Пользователи» — громко сказано, ведь он
здесь был один. Ну, по крайней мере, именно так ему казалось.
Выдвинув ящик, я вытащил потрёпанный ежедневник отца. Толстая книжица в кожаном
переплёте грела пальцы и была приятной на ощупь, но всё равно вызывала во мне тень
отвращения: я знал, кому она принадлежит. Разномастные листочки торчали из неё, шелестели и будто перешёптывались на неизвестном мне языке. Некоторые записи на
них, в самом деле, были мне непонятны: закорючки и загогулины не походили ни на
один известный мне иероглиф. Да и на европейские языки тоже! Я полагал, что это
некий шифр, но никогда ещё не брался за него всерьёз. Тем более что в то время меня
интересовало совершенно другое. На каждый день ежедневника приходилось по несколько
записей: встречи, напоминания, короткие заметки, денежные расходы и доходы, номера, по которым следовало позвонить.
Когда у человека есть мечта — его ничто не остановит, ничто не помешает ему в
достижении цели. И у меня была такая мечта. Убраться как можно дальше из этого
ледяного дома, из этой страны правил и традиций, забыть обо всём, что было здесь. Я
тратил по восемнадцать часов в сутки на языки и школу. Голова пухла, глаза болели, очки давили на переносицу и уши, но это казалось таким на удивление маловажным.
Бывало, что сил не оставалось, я садился в углу собственной комнаты и плакал
навзрыд, не находя в себе хоть что-то, хоть самый тусклый отблеск надежды, что
могло бы заставить меня встать и заняться своими делами, своей целью. Это были
худшие дни из всех возможных. Мне хотелось тепла, и я забирался в ванну, торчал там
несколько часов. И всё повторялось: приходил отец, давал мне взбучку, я вновь
наполнялся ненавистью и садился за занятия. Когда-то мне казалось, что я могу
задобрить его своими успехами в школе, но ничего, кроме кривого и нелюбезного
оскала на его лице, не видел.
И именно поэтому я сейчас сидел за его компьютером, листал его ежедневник, вылавливая среди строк искомое. Мой отец всегда отличался почти параноидальной
осторожностью, но вместе с тем в нём не было ни капли оригинальности и вдохновения.
Более того, его решение записывать пароль в ежедневник характеризовало его не как
самого умного человека. Впрочем, возможно, он просто не рассчитывал, что кто-то
вроде меня будет рыться в его вещах и, более того, найдёт правильный подход. За
датой следовали места, за местами — расходы, за расходами — телефоны… в общем, вереница последовательностей была достаточно длинной, чтобы утомить и надоесть. Но, уже в который раз проделывая эту операцию, я начинал постепенно привыкать, делать
скорее уже автоматически, чем осознанно. Складывать цифры, значения букв, выставлять их друг за другом было несложно, но отнимало приличное количество
времени. По крайней мере тогда, когда ты вынужден следить за каждой секундой, ценить каждую щепотку времени и с ужасом ждать, когда же дом наполнится звуками, когда остатки семьи начнут просыпаться. Наконец, введя пароль, я со вздохом
расслабился в кресле: экран загрузки бодро поприветствовал меня. «Хоть где-то мне
рады, — мрачно посмеялся я, сразу загружая браузер. А пока компьютер обрабатывал
запрос, я подключил к нему собственную электронную книгу. Железяка натужно и
возмущённо пикнула, явно не привыкшая к тому, что её со сна так безжалостно мучают.
— Давай же, давай. Не хватало ещё ему с яростным писком начать перезагружаться!
Если только мать это услышит, я не успею сбежать и замести за собой следы до того, как она явится проверять, кто измывается над компьютером».
Вскоре я уже беспрепятственно шерстил просторы интернета, изо всех сил сдерживая
порыв забраться в «историю браузера» и продемонстрировать чистоту собственного отца
его наивной жене. Но, предполагая, что меня скорее стошнит, чем я буду морально
удовлетворён, я не делал глупостей и лишь изредка подчищал за собой историю, старательно не смотря ниже собственных адресов. Как оказалось, найти в куче
рекламы, спама, вылезающих баннеров что-то, более-менее подходящее мне, было
совершенно непросто. Представляя, какое количество вирусов ползает сейчас по этому
самому компьютеру, я даже боялся за собственную «читалку», однако злость пересилила
страх. Вскоре несколько учебников французского лениво переползли на мою электронку, и я поспешил выдернуть провод, не обращая внимания на возмущённое пиликанье
компьютера. «Небезопасное отключение, ага, как же, — бормотал про себя я, вычищая
историю и загрузки, а затем отключил компьютер. — Как будто подключение к этой
груде железа может быть полезным». Впрочем, мой негатив вернулся ко мне через пару
секунд: вставая из-за стола, я зацепился ногой за один из проводов и полетел на
пол. Главное было не заорать в голос от боли и обиды, полежать пару мгновений, прислушиваясь к звукам в доме. Когда через несколько минут не раздалось быстрых
лёгких шагов, я со спокойным вздохом поднялся на ноги и мстительно пнул системник, а затем покинул кабинет, осторожно закрыв за собой двери, повернув ключ до щелчка и
вытащив его.
Вражда с электроникой у меня была почти что врождённой. Она меня не слушалась, фактически «горела» под руками, а я её просто недолюбливал, хотя причин для того и
не было. Удобные вещи, да и только. Правда, капризные и требовательные настолько, что проще было завести себе голубя для обмена письмами. Вернувшись в комнату и
обнаружив, что брат до сих пор спит, я немного успокоился и выдохнул. На кистях всё
ещё багровели синяки от пальцев отца, о спине я и вовсе старался не думать, пока
переодевался и расчёсывал собственные волосы. Спадающие ниже плеч, светлые, как и у
матери с братом, они часто становились причиной скандалов в школе. И хотя за
обучение отдавались бешеные деньги, но почему-то все считали своим долгом напомнить
мне о том, что молодому человеку не подобает носить длинные волосы. Когда же
жилетка скользнула поверх рубашки, согревая болящее тело, оставалось только
отправиться на кухню, надеясь, что отец не вернётся пораньше.
Я никогда не вдавался в подробности его работы (ещё чего не хватало!), но он вроде
бы владел своим небольшим бизнесом, по совместительству — фетишем. Оружие.
Огнестрельное, холодное, всех видов и возрастов, устаревшее и едва только вышедшее
с конвейера. Поэтому некоторые комнаты в доме имели даже устрашающий вид: на
стойках красовались мечи и кинжалы, под стеклом в витринах лежали револьверы и
пистолеты, рядом с ними в ровных шеренгах блестели патроны. Иногда мне казалось, что отец ждёт, что к нему завалится кто-то, к кому всё это придётся применить.
Порой хотелось, чтобы тогда его преследовали промахи и осечки, но человека
проклянёшь — сам в две ямы попадёшь. А потому все свои грубые помыслы я оставлял
при себе, не давая им толком сформироваться.
Стараясь не скрежетать зубами и не трястись от бессильной злости, я вяло возился на
кухне. Таковы уж были правила — встал первым, так изволь приготовить завтрак. И
если уж не всем, то хотя бы себе, чтобы остальных не задерживать и не мучить. Я
предпочитал не нарываться на лишние скандалы, а потому без препирательств готовил
всем. Достав из морозилки рыбу и положив её в раковину под воду размораживаться, я
начал возиться с рисом. Это всё успокаивало и приносило каплю желанного
умиротворения, вводило в какой-то транс: тщательно промыть под ледяной водой рис, выкинуть шелуху, ещё раз промыть и долго, монотонно помешивать его в кастрюле, пока
он отваривается. Меньше всего в процедуре приготовления мне нравилось создание пюре
из авокадо и прочей дряни для начинки, но раз уж это было частью «обряда», то
ничего не поделаешь. Пусть я сам предпочитал по-быстрому съесть яичницу или
бутерброд, но позже всех я просыпался редко. Когда же с приготовлениями онигири и
рыбы было покончено, я выдохнул с облегчением и, украв немного еды себе на тарелку, убрёл в комнату. Раз мать сказала, что сегодня нужно куда-то ехать, то она придёт
как можно раньше с надеждой распихать меня и вытащить из скорлупы. А тут брат так
невовремя. Поглядев на сладко спящего Сэто, я мог только с завистью вздохнуть и
приняться за завтрак, пожелав самому себе приятного аппетита — хорошо ему спать и в
ус не дуть.
❃ ❃ ❃
На дорогах, как и обычно, были пробки, и путешествие за школьной формой младшего
брата затягивалось, превращаясь в самый настоящий ад. Сэто ныл и хныкал на соседнем
сидении, изводясь, изводя меня и всячески дразня людей в соседних машинах. Благо, японцы — отходчивый и приличный народ, привыкший закрывать глаза на глупости детей.
А я был готов взорваться от бешенства. Спасал только хорошо поставленный женский
голос в наушниках, на французском языке вещавший упражнение на произношение. Я
беззвучно шевелил губами, повторяя за ней и силясь отвлечься от головной боли, возникшей из-за очередной глупой болтовни младшего.
— Арти, ну поиграй со мной! — наконец взвыл мне в самое ухо мальчишка, выдернув
наушник и принявшись мотать туда-сюда за плечи. — Мне скучно!
Терпение моё кончилось в тот момент, когда он слишком сильно пихнул меня в плечо и
голова моя встретилась со стеклом.
— Мам, заткни его! — крикнул я, потирая шишку и пытаясь вернуться к упражнению, но
куда там: только добившись от меня хоть одного звука, Сэто радостно запрыгал на
месте и, схватив меня за руку, принялся без умолку трещать о том, как отлично мы
проведём время в городе. Возле желудка точно гремучая змея свернулась, по крайней
мере, дрожь была очень характерной и напоминала именно её. Последние силы ушли на
то, чтобы не развернуться и не дать брату по челюсти, хотя так хотелось. В конце
концов, он недавно жаловался, что у него шатается молочный зуб.
— Сибуя? Мам, ты серьёзно? — я вздохнул, вылезая из машины и поправляя небольшую
сумку на плече. Сэто хвостиком последовал за мной, крепко уцепившись за локоть, что
уже беспощадно болел. — Здесь же толком ничего не найти. И народа — тьма.
— Не ной, — отрезала женщина, протягивая мне руку. — Идём. Сейчас быстро возьмём
форму, заскочим за продуктами — и домой.
Отвернувшись от руки матери, я всунул в её пальцы кисть брата и мрачно зашагал
вперёд, стараясь увернуться от всех прохожих, что сновали здесь вплотную друг к
другу. Точно огромный муравейник, Токио с утра пораньше уже гудел и жил полной
жизнью, не уставая поражать яркостью собственных красок и, конечно же, выдержкой.
Откуда здесь бралось столько людей и как они тут помещались, я не желал знать, хотя
риторическими вопросами задаваться не переставал. «Конечно, — бурчал я, уворачиваясь от очередного спешащего куда-то человека. — Быстро. Как же!». По всем
правилам в выходные в это время все должны отсыпаться, но надежды мои не
оправдались сразу после выхода из дома. Машины сновали по улицам, тарахтя и воняя
бензином, люди переговаривались и создавали такую какофонию, что складывалось