впечатление, будто попал в огромный улей. Возможно, именно так всё и было. Но идти
в такое время с таким потоком в какой-либо магазин в районе Сибуя — сумасшествие.
Сэто говорил слишком громко, почти кричал, пытаясь перекрыть шум вокруг, мать едва
заметно улыбалась, бросая на него быстрые внимательные взгляды. Тёмно-изумрудный
жакет поверх белой блузки сидел на ней идеально, чёрные брюки облегали бёдра
эффектно и почти вызывающе. Впрочем, для своих тридцати лет и двух детей она
выглядела великолепно, это я не мог отрицать. По крайней мере, рядом с другими
женщинами, прошедшими через подобное, она смотрелась… даже так: она вовсе не
смотрелась — скорее, выгодно выделялась на их фоне.
Мать завернула в один из так называемых торговых центров, легко лавируя среди
людей, как дракон в облаках, и ведя за собой Сэто, который едва поспевал за её
уверенным и шустрым шагом. Да что там, мне тоже иногда приходилось торопиться, чтобы угнаться за ней и не потеряться в огромном городе. Это было бы несколько
неприятно и удручающе, но, пока у меня была электронная книга и пока в наушниках
продолжали вещать на французском, я был почти доволен жизнью. К этому всему ещё бы
можно было добавить абсолютную тишину и тёплую воду в ванной. На одном из, казалось
бы, бесконечных и однообразных этажей, нашёлся нужный магазин, и я тихо пристроился
на небольшом пуфике, ожидая, пока брат с матерью сделают всё, что хотели. Мимо
сновали подростки и люди постарше, я частенько ловил на себе взгляды, но старался
делать вид одного из безжизненных манекенов. По крайней мере, у меня получалось
точно так же сохранять одно-единственное положение. Время словно специально
тянулось, превращаясь в густую карамель. С тем лишь отличием, что во всём этом не
было ничего сладкого или приятного.
На покупке формы брату мучения не закончились. Я бы даже сказал, что они только
начались. Потому что затем меня потащили до продуктового отдела, где я монотонно
толкал тележку с братом, молясь о том, чтобы этот день наконец закончился.
— Арти, ты сейчас похож на рыбу-каплю, — радостно возвестил Сэто, оборачиваясь ко
мне и приподнимая отросшие пряди волос. — Такой надутый и злой!
— Почему тогда на каплю, а не на фугу? — без особого интереса спросил я, облокачиваясь на ручку тележки и поднимая усталый взгляд на Сэто. Кажется, он
единственный наслаждался поездкой и всем происходящим.
— Потому что у тебя шипов нет, — с серьёзным видом кивнул брат и отвернулся, продолжая болтать ногами в воздухе.
Когда мы уже возвращались к машине с покупками, взгляд мой невольно скользнул по
витрине магазина. Там, среди атласной, мягко сверкающей ткани в тусклом освещении, лежала скрипка. Деревянный её корпус заманчиво блестел, струны, сейчас ослабленные, всё равно едва заметно посверкивали, равно как и смычок. «У тебя должен быть очень
красивый голос, раз ты лежишь тут, на самой витрине, — замер было я, рассматривая
инструмент в футляре. — Не грустно тебе там?».
— Арти? — Тёплая ладонь легла на плечо, заставив вздрогнуть.
Мать и брат замерли рядом. Оба смотрели с интересом, любопытством и, казалось, какой-то надеждой. А я был так растерян, что даже не мог толком ответить на вопрос
матери и объяснить, почему я стою как вкопанный и не могу сдвинуться с места.
— Ты что-нибудь присмотрел себе? — с вкрадчивой улыбкой поинтересовалась женщина, слегка склонившись ко мне, и при этом не выпускала руку заскучавшего Сэто из
собственных пальцев.
— Нет, — мельком глянув на ценник возле скрипки, отозвался я и почувствовал, как
заливаюсь ужасным и неприличным румянцем. — Нет, ничего. Идём.
Лукаво глянув на меня, женщина посмотрела на Сэто, а затем зашла в магазин. Мне
ничего не оставалось, кроме как рвануться вслед за ней, пытаясь донести до неё, что
я ничего такого не имел в виду. Но когда мне удалось добраться до неё, она уже
разговаривала с продавцом. Молодой парень в отчасти порванной футболке с названием
одной из рокерских групп смотрел на неё внимательно и как-то со скукой. На нас с
Сэто он поглядел и вовсе с пренебрежением и некоторой брезгливостью, наверняка
предполагая, что мы сейчас же бросимся всё крушить и ломать. Я, конечно, до такого
бы не опустился, но за брата ручаться не мог, а потому тут же обнял Сэто и как
зверь глянул на продавца, готовый защищать младшего всеми силами.
— На кого скрипка? — нудным и скучающим голосом протянул парень, выходящий из-за
прилавка, щеголяя потёртыми кожаными штанами и цепями на них.
— Вот, на мальчика, — улыбнулась женщина, точно не заметила отношения молодого
человека, а затем положила ладонь мне на плечо.
— Скрипок ½ пока не завозили, — остановившись на полпути, отозвался он и скрестил
на груди руки, глядя на мою мать с вызовом. И хотя я не пылал особой любовью к
собственной семье, за столь открытое неуважение мне захотелось мигом пнуть парня
так, чтобы он долго не мог сесть на свою плоскую задницу.
— Я видела у вас подходящую на витрине. — Улыбка не сходила с лица женщины, и на
мгновение мне показалось, что по полу прошёлся ледяной сквозняк, а по спине
побежали толпы перепуганных мурашек. — Принесите, будьте добры. И упакуйте.
Странно, но после её слов парень мигом ринулся к витрине, бормоча себе под нос
извинения. Сэто притих и испуганно смотрел на мать, я занимался тем же. Ровно на
секунду мне почудилось, что лицо её стало серым, как пепел, исказилось, но иллюзия
исчезла так же быстро, как и появилась. Сердце испуганно колотилось где-то в
пятках, не желая возвращаться оттуда, и я его отчего-то понимал и ничуть не укорял
за столь трусливое поведение.
— Вот, — быстро пробормотал парень, укладывая футляр со скрипкой и смычком на
прилавок. Я невольно приподнялся на цыпочки, глядя на красавицу, что мягко
поблёскивала так близко. — Здесь ель, — не прикасаясь, но обведя пальцами верхнюю
деку, произнёс он. — Низ и обечайки из клёна. Гриф — чёрное дерево.
Затем он продемонстрировал футляр, смычок, канифоль и мостик. Я чувствовал, как с
каждым мгновением сердце бьётся всё тише, опускаясь ниже и ниже. Мне хотелось
прикоснуться к этому инструменту хотя бы на минуту, хоть на краткое мгновение, услышать его томный гулкий звук. Поглядев на меня, мать едва заметно улыбнулась и, кивнув молодому человеку, достала из небольшой сумочки на поясе кошелёк. Стыд жёг
щёки самой настоящей крапивой, ладони взмокли, и я не мог выдавить из себя ни
одного звука, хотя благодарность и восторг уже переполняли. Когда же мать протянула
мне футляр, я мог только обнять этот дар и прижать к груди, и тут же опустил
голову, не зная, что и сказать. Сэто глядел теперь на чёрный чехол с ревностью и
обидой, ведь его-то самого я редко позволял себе так обнять.
— Спасибо, — только и пробормотал я, осмелившись всё же поднять взгляд на мать. Она
подмигнула и кивнула на выход.
— Может, стоит тебя тогда записать в музыкальную школу? — уже в машине
поинтересовалась она, дожидаясь, пока мы пристегнёмся, а затем заставила машину
плавно тронуться с места.
— Не думаю, что у меня будет время ещё и на это, — тихо ответил я, а затем
неожиданно выпрямился: — А можно?
— Конечно же можно, — рассмеялась она, глянув на меня в зеркало заднего вида.
— Хочешь, поищу с тобой вместе школу?
— А как иначе? — несмотря на своё парящее состояние, я не попался на уловку и
вскинул брови, глядя на мать как можно более честным взглядом.
Впрочем, на вопрос мой она не ответила: стоящий на платформе телефон заиграл, запел, на экране высветилась фотография светловолосого усатого мужчины. Я тут же
оживился, но скрипку из рук не выпустил. Проведя пальцем по экрану телефона и
включив громкую связь, женщина отозвалась:
— Жан, дорогой, здравствуй.
— Андреа, девочка моя, bonjour! — радостно гавкнула трубка, затем звучно
расхохоталась, и у меня по лицу расползлась улыбка. — Как ты поживаешь, ненаглядная? Как твои мелкие?
— Сейчас подключу камеру, сам на них посмотри, — благодушно улыбнулась та и немедля
привела свои слова в исполнение.
Вскоре на экране замелькала усатая физиономия, которая при виде нас расплылась в
ещё более широкой лыбе.
— Привет, Жан, — высунулся я из-за сидения, но Сэто едва не залез мне на голову, принимаясь тараторить о том, как он соскучился, как «великолепно» мы провели день.
Послушав его трепотню некоторое время, Жан задумчиво покивал, не переставая
улыбаться, а затем слегка отодвинул от себя телефон, и я сразу узнал позади него
алую верхотуру Токийской башни:
— Ты решил к нам заехать? — спихнув со своей головы брата, поинтересовался я, и
мать, до того внимательно следившая за дорогой, перевела взгляд на телефон.
— Да, так что ждите меня часам к шести вечера. Я привёз вам кучу сувениров из
Франции, — самодовольно заметил мужчина, и, кажется, пушистые его усы лишь больше
встопорщились. — Прикупить чего-нибудь к столу?
— Леденцов! — радостно заверещал мал й, едва не оглушив меня, и я предпочёл
оо
отползти на дальний край сидения и заткнуть уши наушниками.
Появление дяди Жана у нас в гостях всегда было лучшим, что могло со мной произойти.
Он был единокровным братом моего отца, однако совершенно не походил на него, наоборот, они отличались, как луна и черепаха: Рафаэль — мрачный, поджарый и
совершенно лишённый чувства юмора и чего-либо светлого, а Жан — его полная
противоположность — улыбчивый, смешливый, несколько тучный холостяк с пышными усами
и волосами соломенного цвета. Он вечно путешествовал с места на место, мог внезапно
осесть в незнакомой стране, прожить там несколько лет, а затем сорваться и поехать
дальше. У нас он был редким, но желанным гостем. По крайней мере, я всегда его ждал
и готов был расцеловать даже за то, что он просто зайдёт на пару минут обменяться
новостями. Хотя бы потому, что после его визита в доме ещё долго было тепло, спокойно, и даже отец иногда начинал улыбаться, напоминая собой человека, а не
урода. Но, помимо прочего, Жан привозил мне книги. Старые и не так давно
написанные, на других языках, поощряя меня изучать их, копаться в новом, и за это я
был ему благодарен от всего сердца.
Вечером в доме был самый настоящий гам. Сэто носился туда-сюда, размахивая пультом
управления вертолётика, который ему привёз Жан. Мать пыталась уследить, чтобы тот
не разбил ни одну витрину, да и посуду не побил. Отец и Жан жарко спорили о чём-то
на французском, заседая на кухне с пивом. Я же наслаждался своими подарками: несколько книг в кожаных переплётах тяжёлым, но приятным грузом лежали на коленях.
«Остров сокровищ» так и манил мигом прочитать все свои тайны, но меня останавливало
лишь то, что язык там был пока что для меня мудрёным. Но, судя по хитрому взгляду
Жана, он не собирался бросать меня в такой непростой ситуации.
Наконец, когда с прелюдиями было покончено, мать позвала нас за стол, и я, отложив
книги на полку книжного шкафа, с неохотой двинулся на кухню. Конечно, присутствие в
доме дяди несколько разряжало обстановку, но я чувствовал на себе едва ли не
сверлящий взгляд отца. Не став сразу садиться на своё место, я помог матери
расставить посуду, затем разложить по тарелкам пасту. Она умопомрачительно пахла
плавящимся сыром и сочным мясом, взрослые же перешли к горячему глинтвейну, к
которому нас даже не подумали допустить. Как только пожелание приятного аппетита
было сказано, все принялись за ужин. Забавно, но из всех присутствующих я
единственный как ненормальный ел свою порцию палочками. По крайней мере, это мне
казалось куда как удобнее вилки: пока наколешь, пока накрутишь, всё уже уползёт
обратно. Жан посмеивался надо мной да то и дело растерянно качал головой, я же
только изредка улыбался ему в ответ. Тишина за столом становилась всё гуще, напряжение росло в геометрической прогрессии.
— Рафаэль, — произнесла мать, делая глоток глинтвейна и поднимая взгляд на мужа.
— Мы с Арти немного посоветовались. Он хочет пойти в музыкальную школу.
Холодная испарина покатилась по моей спине, сердце пропустило несколько ударов. С
маминой стороны было совершенно грубо говорить о чём-то подобном посреди ужина.
Жан, конечно, смягчит ситуацию, но вот стоит ему уйти — и я не сосчитаю костей.
— Андреа, дорогая, — каким-то сухим, хриплым голосом отрезал мужчина, чьи глаза
мрачно поблёскивали. — Ты думаешь, мне хочется слушать его бренчание?
— Он будет играть на скрипке, — спокойно произнесла женщина, словно ничего
особенного не происходило. Она даже умудрялась продолжать ужинать!
— Ещё лучше, — уже сквозь зубы прошипел Рафаэль, и я осторожно отложил палочки: есть расхотелось. — Как будто это чудовище и так издаёт мало отвратительных звуков.
— Рафаэль! — мать с размаху опустила вилку на стол, но через миг с шумным вздохом
откинулась назад.
В воздухе застыл звук хлёсткого удара — отец медленно опустил руку, безразлично
глядя на алый след, расползающийся на щеке женщины. Сэто тихо всхлипнул, зажмурившись и закрыв уши руками; Жан начал медленно подниматься со своего места, кажется, готовясь унимать собственного брата. Отец уже открыл рот, явно собираясь
изречь что-то не менее тошнотворное, но моё терпение лопнуло, как мыльный пузырь.
Сорвавшись со своего места и обойдя стол, я метнулся к мужчине, уже готовый
вцепиться в его горло, вырвать его трахею, но смачный удар по лицу настиг меня
быстрее, чем я успел уловить движение. Ударившись спиной о пол так до одури сильно, я почувствовал страх, сковавший моё сознание. Дядя что-то кричал, рванувшись со
своего места, а Рафаэль его, похоже, совсем не слушал. Он вышел из кухни, а затем
вернулся, когда я уже медленно начинал подниматься с пола, неуверенно принимая
помощь матери. В руках мужчина держал чёрный футляр, к которому я уже прикипел
сердцем. И прежде, чем кто-то успел что-то сказать, он извлёк на свет скрипку и
почти нежно положил на пол. Мой вопль утонул в жалобном гневном визге лопнувших под
ногой мужчины струн.
— Никакой музыки, — прошипел Рафаэль, небрежно отодвигая стопой жалкие обломки в
сторону, и возвратился на своё место.
Вырвавшись из объятий матери, я рванулся в свою комнату, пытаясь унять рёв, рвущийся из груди, но позволил его себе, как только дверь за мной захлопнулась. Я
ненавидел этого человека всеми фибрами души, ненавидел столь сильно, что внутри
меня разгорался непривычный огонь. Он хлестал по венам, обжигал изнутри, рвался
наружу и не давал покоя. Наверное, я никогда ещё так громко не кричал, никогда ещё
не чувствовал себя настолько униженным и злым. Сорвав покрывало с одного из зеркал, я бросил его на пол. Срывая голос, я вопил, ударяя по зеркалу вновь и вновь, не
обращая внимания на кровь на костяшках пальцев, на ледяные осколки на собственной
коже, на подступающую лютую апатию. Лишь когда сил не осталось совсем, я рухнул на
пол, на осколки и изодранную ткань, пытаясь унять слёзы, унять огонь, что рвался
изнутри, так и подстёгивая вернуться и исполосовать стеклом грудь отца.
Не знаю, благодарен ли я той усталости, что заставила меня погрузиться в тяжкий
сон, не давая совершить глупость, или нет.
Бежать. Разрушая все идеалы один за другим, Неосторожно ступая туда, где нет места живым, как мы.
Как мы только смогли разорвать этот круг, В котором нет красок, в котором все лгут.