Она увидела отражение Джеймса в зеркале и повернулась. Он только что вошел и искал ее. Она исподтишка наблюдала за ним, как его взгляд пробежал по комнате, прежде чем наконец не выцепил ее лицо из толпы. Джеймс был удивлен. Взгляд его недоумевающих карих глаз скользнул по открытым плечам, переместился на лодыжки и, когда он вновь вернулся к лицу девушки, щеки Джеймса зарделись румянцем. Он остолбенел на целую минуту, прежде чем, сжимая букет в руке, спешно броситься к ней.
— Ана… — выдохнул он. — Ты выглядишь… восхитительно.
Он был очень взволнован и не мог отвести глаз от ее белых плеч. Анамик хотелось потанцевать с ним, в то время как ему хотелось прикоснуться к ней. Ей хотелось, чтобы он обнял ее за плечи обеими руками и прошептал ей слова любви на ухо, склонившись близко‑близко, чтобы его губы почти касались ее кожи, чтобы все ее тело затрепетало, как лепестки цветка на ветру. Она хотела, чтобы он поцеловал ее. Глядя в его глаза и видя в них сияние, видя в них будущее, она была так полна счастья, что девушке казалось, будто она вот‑вот может лопнуть. Ей пришлось прикусить губу, чтобы не запеть.
А глазах Джеймса промелькнула тревога, когда он увидел, как она прикусила губу. Она положила руку на его руку и посмотрела на него, молча спрашивая глазами:
— В чем дело?
Но что бы там ни было, он просто отмахнулся.
— Взгляни на меня, заикаюсь как дурак! Ана, моя прекрасная девочка, у меня перехватило дыхание. Я еще даже не поздравил тебя с Днем Рождения! Что ж, с Днем Рождения. А теперь потанцуй со мной!
Он взял ее за руку и повел на танцпол, и весь вечер они только и делали, что танцевали. Вокруг них бурлило празднование. У них над головами летал серпантин, гости пили и сплетничали, меж ними бродили кидмугтары с подносами полными пирожных, но Анамика ни на что не обращала внимания. Она закрыла глаза и чувствовала, как дыхание Джеймса колышет волоски на ее виске, и когда он склонился ближе, чтобы что‑то прошептать ей на ухо, она на мгновение ощутила прикосновение его мягких губ к мочке ее уха. Но тем вечером он шептал совсем мало, и она осознала, что Джеймс ни разу не умолял ее заговорить.
Он также не сказал ей, что любит ее. Время от времени она замечала в его глазах проблеск беспокойства, но все чаще видела, как он отдаляется, все больше и больше, погружаясь в мысли, след которых терялся где‑то во тьме, уводя его от будоражащего ощущения прикосновений их тел.
Ей стало очень страшно. Возможно, она просто переволновалась, из‑за того, что слишком долго его ждала. Возможно, ее эксцентричность потеряла свое очарование и попросту заставляла чувствовать Джеймса неловко. Может быть, ему было скучно? Счастье для влюбленной девушки, порой подчинялось законам прилива и отлива, что и произошло с Анамик. Оно, то накрывало волной, то угасало, наливая сердце свинцом и несчастьем, пока она танцевала, и ее страдания становились только сильнее от того, что Джеймс похоже совершенно не замечал этого. Хотя ее чувства были написаны у нее на лице так же ясно, как слова. На самом деле прошло всего несколько мгновений, когда он казалось, совсем позабыл о ней.
Она гадала, о чем он может думать?
Она убрала руку с его руки и нежно коснулась кончиками пальцев его щеки. Джеймс от неожиданности напугался. Он наконец обратил на нее внимание и увидел боль в ее глазах. Молодой человек изменился в лице.
— Ана, прошу тебя, не грусти. Я просто дурак! В моих руках самая красивая девушка на свете, а голова занята какими‑то глупостями, когда я должен думать только о тебе.
Они танцевали возле двери на веранду. И он провел ее через дверь на улицу, под лунный свет, где они были одни. Впервые, по‑настоящему одни.
Джеймс закрыл дверь, приглушив музыку и смех, доносившиеся из резиденции. И хотя они перестали танцевать, он не убрал руку с ее талии, а прижал девушку к себе сильнее. Он коснулся ее губ кончиками пальцев, его брови нахмурились, а глаза внимательно вглядывались в лицо девушки, словно искали ответ на какую‑то мрачную тайну.
Анамик хотелось выкрикнуть:
— В чем дело?! — но речь, после стольких лет молчания, не могла даться так легко, как хотелось бы, поэтому она задала вопрос глазами.
В ответ, Джеймс достал что‑то из кармана. Это была маленькая бархатная коробочка, и когда он ее открыл, Анамик увидела маленький бриллиант на тонкой полоске золота. Она вздохнула с облегчением.
— Ана, — прошептал Джеймс, — ты выйдешь за меня?
Девушка почувствовала, как по телу, взяв свое начало в ее сердце, разлилось тепло. По коже от декольте по плечам, добравшись до кончиков пальцев, растекся румянец, ее глаза наполнились слезами. Все следы страданий были смыты потоком радости. Она столько мечтала об этом мгновении и уже давно решила, что сделает, когда он настанет. Анамик машинально прикусила губу, но вновь отпустила ее. Ее глаза округлились, и она не решительно открыла рот, чтобы дать ответ.
Выражение паники мелькнуло на лице Джеймса, и прежде чем Анамик это заметила бы, он быстро наклонился и поцеловал ее. Он поцеловал ее, чтобы остановить ее губы, и в своем порыве он не был нежен. Его зубы столкнулись с ее зубами, а ее голова откинулась назад и стукнулась о стену. Ее ответ затерялся в смятении чувств, и хотя ее рот возможно сформировали слово «да», она сомневалась, что Джеймс почувствовал это, когда обрушился на ее губы.
Он медленно отстранился и отважился поднять на нее застенчивый взгляд.
Девушка тяжело дышала. Она была в замешательстве. Не таким она представляла себе первый поцелуй. Она никогда и не мечтала, что губы Джеймса окажутся такими суровыми. С таким же успехом их могла бы заменить ладонь, которая зажала бы ей рот.
Она знала причину. Она подняла на него глаза, и у нее на щеках вспыхнул румянец. Он ее боялся. После всех его уговоров и насмешек над Провидением, заставляя ее поверить, что у нее может быть нормальная жизнь, зарождая в ней мечту и надежду, и после всего этого, он все‑таки и сам уверовал в проклятье!
Она опустила взгляд на его руки. Он еще не надел кольцо девушке на палец, но уже вынул его из коробочки и крепко держал в руке. Она отпрянула.
— Ана… — начал было Джеймс, потянувшись к ней, неуверенно протягивая кольцо. — Прости! Не знаю, что на меня нашло. Прошу…
Она отвернулась, вытирая рот тыльной стороной ладони. С ней что‑то произошло. Ее дыхание участилось. Кожа горела в лихорадке. Восемнадцать лет спокойствия были сметены неожиданной негаданной мелочью, обрушившейся муссонными дождями, которые, превратившись в наводнение опустошили мангровые острова и смели тигров в океан. Она распахнула дверь и побежала внутрь, через бальный зал к пианино, и захлопнула крышку инструмента так резко, что пианист едва успел отдернуть руки. Танцоры дрогнули, оборвав па фокстрота, и развернулись к ней. Их глаза горели весельем, а губы улыбались. Девушка увидела мать и сестер. Джеймс остался стоять в дверном проеме. На его лице застыло мученическое выражение.
Анамик глубоко вздохнула, разомкнула губы и запела. Это была Изольда. Ария засияла новыми гранями, когда голос девушки вырвался из клетки. Анамик пела «Либестод»[13], и глаза Джеймса наполнились слезами. Голос Анамик был волшебным. Медовым. У гостей было время, чтобы прочувствовать его совершенство, проникнуться неведомой ошеломляющей эйфорией, прежде чем, проклятье, в которое Анамик всегда верила, сбылось.
Глава десятая
Шедевр
Мощный голос Анамик заполнил весь дом, проник в сад и долетел до жилиц прислуги. Всякая душа, услышавшая головокружительную арию Изольды, — умерла. Васудев сидел на корточках в саду. Когда его ушей коснулось пение девушки, оно будто опьянило его. Но он не мог умереть, потому что давно уже не был живым, и после того, как голос умолк, он моргнул и стряхнул с себя оцепенение. Его губы расплылись в недоверчивой улыбке, он радостно воскликнул, подскочил и нырнул обратно в Ад, чтобы сосчитать все вновь прибывшие души.
Не могло быть никаких сомнений: это проклятие было его шедевром!
На крыше, от куда Прандживан обычно шпионил, на веревке воздушного змея скорбно покачивалась его тень. Тень спустилась вниз, чтобы заглянуть в окно. Конечно, он не слышал пения, так как у теней нет ушей, но он видел одетого в белое хитмутгара с полным подносом блюд из шербета, внезапно замерзшего на полпути и рухнувшего на пол замертво. И хитмутгар был не единственным.
Англичане в бальном зале так же застыли. Они уже опустились на пол, некоторые так и остались вместе в объятьях танца, упав на колени, подобно марионеткам, про которых позабыл куклавод. Иные просто упали. Женские лодыжки торчали из‑под юбок, обнажая бледность кожи. По чьей‑то мертвой переносице прогуливалась муха. Глаза всех, без исключения, были открыты.
Едва заметное движение в дверном проеме: рука Анамик в волосах Джеймса, когда она уложила его голову себе на колени. Она провела кончиками пальцев по его лицу, очертив скулы, ощутила, как покалывает кожу его щетина. Она дотронулась до места, где были бы его ямочки, если бы он улыбнулся ей, чего он никогда больше не сделает.
Белки его глаз казались белесыми кольцами вокруг радужки. У него был взгляд человека, который только что очнулся от ночного кошмара. Тень Прандживана видела, как Анамик взяла кольцо из мертвой руки Джеймса и надела его себе на палец, подняв руку так, что крошечный бриллиант кольца засверкал на свету.
А после она склонилась над ним, прижалась лицом к шее его мертвого тела и заплакала.
Глава одиннадцатая
Прекрасный огонь
— Шестьдесят три, — сосчитал Васудев, когда последние из повес и слуг были преданы Огню. — Шестьдесят три! — Он прыгал вокруг чайного столика, ликуя. На это ушло восемнадцать лет, но ожидание того стоило. А как роскошно были разодеты англичане на пороге смерти! Смокинги и вечерние платья, кружева и перья, так и брызгали искрами, когда Огонь затягивал их в себя.
Демону безумно хотелось позлорадствовать. Он думал, что ему придется вернуться в мир и проскочить мимо Прандживана, чтобы станцевать вокруг смертного одра Эстеллы, но, как оказалось, ему не нужно было никуда идти. Эстелла пришла к нему сама.
Васудев увидел, как она спускается по длинному ониксовому туннелю, и вид ее на мгновение лишил демона дара речи. Она больше не могла ходить. Ее несла на руках тень Прандживана, тянув за собой воздушного змея. Тень несла ее легко и очень бережно, точно так же, как когда‑то старая стерва убаюкивала души детей, которые она вынесла из Огня за свою долгую и странную карьеру в Аду. Она выглядела такой хрупкой. Шпильки выпали из волос, и те растрепались, безвольно повиснув серебряными нитями. Но при всей ее хрупкости и растерянности глаза горели прежней яростью.
Мгновение безмолвия Васудева миновало, и он прокричал:
— Дорогая, как мило с твоей стороны заглянуть на огонек! Слыхала? Пришла взглянуть на тела? Что об этом толкуют в городе? Шестьдесят три! Шестьдесят три. Думаю, мы оба согласимся, что этот раунд за мной.
Эстелла в ответ прошипела:
— Васудев, это не допустимо! Сверх всякой меры!
— Сверх меры? А какое отношение имеет к этому понятие мера? В этом прелесть пикантных мелких проклятий, таких как эти, Эстелла. Никогда не знаешь, чем они могут обернуться. Оставь свою спесь. Ты знала правила игры!
— Яма одобрил твои правила? Мера и равновесие должны быть соблюдены. Таково его правило.
— Странно, когда я позволял тебе забирать несколько детских душ сверх отведенного, ты не заикалась об этом правиле. — Васудев усмехнулся. — Ты не возражала против проклятий тогда, когда чаша весов склонялась в твою сторону. Ты просто не умеешь проигрывать.
Эстелла начала было отвечать, но сказать было нечего. Он был прав. Она терпела его порочную игру проклятий только потому, что та служила ее целям, и это проклятье было плодом их многолетнего «сотрудничества», и невинная девушка превратилась в убийцу всех, кого она знала. Тело Эстеллы обмякло в руках тени. Женщина признала свое поражение. Она ничего не могла сделать. Спасение этих душ было выше ее сил. Она вышла из Огня в последний раз. Когда в следующий раз это прекрасное инферно окутает старую стерву, чтобы очистить душу от грехов и унести воспоминания, она не вернется обратно, пока Яма не поместит ее душу в новое тело, человека или зверя. Именно так все было устроено. Огонь вбирал души и обновлял их, а Яма вплетал их в новые тела по своему усмотрению. Эстелла может переродиться тигрицей или речным дельфином, или горным козлом, который умеет балансировать кончиками копыт на горной гряде. Или возможно она вновь переродится в женщину, возможно ту, у которой случится любовь на всю жизнь, а не только память о ней.
Она обнаружила, что с тоской смотрит на пламя.
Она была готова; она была уже давно готова. Ее душа жаждала Огня. Только одна‑единственная причина удерживала ее в этом лимбо затяжной смерти — гораздо худшем виде смерти, нежели тот, на который она когда‑либо обрекала нечестивцев — и этой причиной был Васудев. В течение шестидесяти лет, силой, которую Яма даровал ей, она предотвращала самые кровожадные из проклятий, инициированных демоном. Но она знала, что недовольство концентрировалось в нем, и что рано или поздно, оно найдет выход в то мгновение, когда он освободится от нее.
— Моя дорогая, — произнес он нарочито вежливо, — ты выглядишь уставшей. Не присядешь? — Он выдвинул из‑под чайного столика стул для нее. — Что‑нибудь выпьешь? — Губы его вытянулись в оскал. Не в силах сдержать себя, он выпалил: — Последнюю чашечку чая перед тем, как сгореть, старая стерва?
— Нет, спасибо, — ответила она. — Я больше не играю с тобой в вежливость, демон.
— Да. Покончим с этим. Вот она ты! Чего ждешь? Вперед. Ты еще можешь догнать своих соотечественников, если поторопишься. Знаешь, что я сделаю, когда ты исчезнешь? «Прандживан» может и означает «жизнь», но это его не защитит. Отнюдь. Я придумаю для него что‑нибудь медленное, чтобы воздать ему за все те годы, что мне приходилось стучаться в заднюю дверь, как какому‑то торгашу. А потом? Эстелла, у меня столько всего накопилось, за эти годы. Я собираюсь отправиться в паломничество и найти каждого сопляка, которого ты когда‑то спасла, и заставить пожалеть, что он не умер еще тогда. О, я далеко не всех помню, но сделаю все возможное, чтобы найти как можно больше.
Эстелла решительно приказала поставить тени Прадживана ее на ноги. Тень сделала так, как она велела, но она не отпустила руку старухи, пока та делала неуверенные шаги навстречу Васудеву.
— Яма этого не потерпит, Васудев. Слышишь меня?
— Как думаешь, сколько времени пройдет, пока он заметит? Когда у него будет возможность посетить наш маленький уголок Ада? Когда он сюда заглядывал последний раз? — Он насмехался над ней. Эстелла иногда воображала, что чувствует присутствие Владыки Ада, будто он подошел совсем близко к великому Огню, но она не видела и не слышала его уже шестьдесят лет, с тех пор, как она впервые пришла, только став вдовой, и он возложил на нее этот ужасный долг.
Теперь, ее голос дрожал, она прошептала:
— Ты не можешь этого сделать…
Но Васудев только рассмеялся.
— Не могу? Иди и сдохни, Эстелла. Наша маленькая договоренность не может длиться вечно, и, — о мои зубы! — это продолжалось достаточно долго. У тебя никогда не было здесь никаких дел. В аду нет места для живых!
В это мгновение они оба услышали характерный звук в коридоре. Глаза Васудева расширились, и Эстелла нашла в себе силы выпрямиться. Это был звук шагов. В едином порыве они повернулись, чтобы всмотреться в сверкающий чернотой туннель. Они оба знали, что души дрейфовали по этим дорогам бесшумно, как бабочки. Мертвым не дано производить стук шагов.
Это умели делать только живые.
Затаив дыхание, они наблюдали. Сначала они смогли разглядеть только размытые очертания, но вскоре те сформировались в фигуру девушки, которая шагала, изучая, непоколебимую решительность, подобно той, которая появляется, когда следуешь своей судьбе, возможно обрекая себя на гибель. Это была Анамик. Ее глаза были все еще широко распахнуты. В них читалось потрясение. Она держала в руках свободный конец веревки, тянувшегося от Прандживана. Он вел ее, подобно спасательному кругу во тьме, и теперь, когда она обогнула изгиб и столкнулась лицом к лицу с Огнем, ей пришлось зажмуриться, потому что его пламя слепило.