Второй молодой человек с полуулыбкой оглядывал раскрасневшегося от гнева маленького Форльдока и пока молчал. Лертэно еще никогда не видел такого бледного, безобразного, при этом породистого лица с очень светлыми северными глазами. Волосы молодого дворянина, почти бесцветной паутинкой ложившиеся на плечи, казались совсем белыми из-за черного камзола, расшитого серебром. Если у кого и была древняя кровь, о которой ходило столько легенд, так только у этого некрасивого человека.
– Как же вы осмелились сбежать, Армондэ? – медленно, чуть растягивая слова, проговорил бесцветный аристократ. – Ведь ваш отец приказал вам присматривать за матушкой и сестрой. А вы бросили двух беззащитных женщин. Нехорошо-о. Вы же знаете, что такое война. Ежели с вашим отцом и братом случится беда, что ваша матушка будет делать без вас?
Мальчик задумался, было видно, что слова молодого человека ему не понравились. Он насупился и принялся водить носком остроносых рваных башмаков по земле. Гьюрт потрепал брата по голове и сказал, обращаясь к рыжеватому юноше:
– Думаю, ты прав, Рэс, надо бы его простить и не рассказывать отцу, что он вытворяет. А то у маршала рука потяжелей моей будет. Только как этого засранца отправить обратно в Штадри, чтобы отец не узнал? Кого с ним послать? Вы, граф, – Гьюрт склонил голову в сторону бесцветного молодого человека, – придумайте, как бы утешить в письме нашу матушку, уж больно у вас это хорошо получается. Только не упоминайте меня и его высочества. Не взыщи, мой принц, – снова обратился он к юноше с серыми перчатками, отчего-то поразившими воображение Эртера, – но матушка уверена, что мы с тобой во всех делах заодно, и не дай бог ей подумать, что мы вдвоем подбили Армондэ удрать в действующую армию.
Лертэно, даже открывший от интереса рот, вдруг заметил, что молодой человек в черном, которого маршальский сын называл графом, его разглядывает. Ситуация выходила глупой, и «поскрёбыш» намеренно небрежно поклонился, чем привлек внимание юноши-принца. Тот с изумлением указал на него Форльдоку. Гьюрт насупился и громко крикнул:
– Ты чего это на нас уставился?
Вопрос привел Лертэно в замешательство, и он не нашелся что ответить. Маршальский сын, покраснев, нетерпеливо продолжил:
– Чего молчишь? Или не знаешь, как с благородными людьми разговаривать надо, сволочь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!
Эртер, в котором неожиданно взыграла королевская кровь, вспыхнул и нарочито резко произнес:
– Можете не кричать, господин Форльдок, у меня хороший слух. Меня тронуло проявление героизма вашего младшего брата, что заставило проявить к вам внимание чуть больше, чем вы того заслуживаете. Как нужно разговаривать с господами, вроде вас, я имею представление. Только никак в толк не возьму, отчего вы, сын маршала, обращаетесь ко мне, Эртеру, как к хаму? Или вы считаете, что в моих ножнах клинок из менее прочной стали, чем ваш?
Гьюрт, поначалу рассвирепевший, вдруг расхохотался и, показывая на Лертэно пальцем, сказал:
– Да он сумасшедший! Местный дурачок. Эртеры-то все вымерли давно.
Бесцветный аристократ мягко взял Форльдока за локоть и проговорил:
– Вы не правы, Гьюрт. Насколько я знаю, не так давно умер Артори Тельсфор, который вел свою родословную по женской линии от Эртеров. После него осталось пять сыновей.
Лертэно покачал головой и тихо поправил:
– Трое.
Юноша-принц серьезно посмотрел на Эртера и спросил:
– И вы можете доказать, что в вас течет кровь благороднейших людей, не только словами, но и чем-нибудь более существенным?
– Пока вам будет достаточно слова чести?
– Да какая у тебя честь, оборванец?! – с негодованием воскликнул молодой Форльдок.
Рука Лертэно легла на эфес, но тот, кого называли графом, неожиданно сильно схватил его за плечи. Невесомые белые волосы коснулись щеки, и уверенный голос настойчиво произнес:
– Немедленно уходите, господин Эртер. Негоже вам сейчас обнажать клинок в присутствии его высочества герцога Артехейского. Да и наживать сегодня врагов я бы не посоветовал. Поэтому идите своей дорогой и примите на веру, что вашей чести не было нынче нанесено никакого урона.
– Вы кто? – с удивлением спросил Лертэно, высвобождаясь из графских рук.
– Ноарион Вользуанский. Только вряд ли вам о чем-то говорит мое имя. Прощайте, господин Эртер. Надеюсь, наша следующая встреча будет иной.
Лертэно хотелось сделать что-нибудь эдакое, красивое. Но в голову, как назло, не приходило ничего путного, поэтому ему пришлось просто развернуться и неторопливым шагом свернуть на одну из примыкавших к площади улочек. После чего он уже пустился бежать, поражаясь, как смело и гордо он разговаривал со знатными господами.
Принц посмотрел ему вслед и спросил у графа:
– Не из тех ли он Эртеров, о которых вы шепчетесь с моими братьями и каждый раз замолкаете при моем появлении?
– Что я могу ответить, ваше высочество? Видимо, да. На сумасшедшего явно не похож, для авантюриста, пытающегося добиться чего-то на столь славном имени, – слишком молод. Скорее всего, он и вправду один из младших отпрысков Тельсфора. А его несколько странный вид лишь подтверждает слухи о крайней бедности этого рода.
– Это опасно?.. Вы понимаете, о чем я?
Граф на мгновение задумался и взял принца под руку.
– Династия Эрелингов правит уже двести лет. Ваш предок, взошедший первым на престол, был единственным, кто по праву мог занять трон Мезеркиля. У Эртеров остались одни женщины. Вас призвало королевство, вашу власть благословил первосвященник. Какую же опасность таит для вас этот мальчик?
Негодующий Лертэно, уже не слышавший этого разговора, все же нашел нужную улицу и дом. Он постучался в дверь, но на его стук никто не ответил. Сердце колотилось и ходило ходуном. Юноша постучался еще раз. Послышались торопливые шаги. Сердце сжалось. Дверь открыла высокая черноволосая женщина с прозрачными синими глазами. Некоторое время они просто стояли и смотрели друг на друга. Потом женщина ахнула и прикрыла рот ладонью. Лертэно, оглядевшись, переступил порог, увлекая за собой мать. Она неловко обняла повзрослевшего сына и нежно прижалась губами к его лбу, обдав ароматом мускуса. Он, не привыкший к ласке, глупо, словно жеребенок, перебирал с ноги на ногу подле нее, не решаясь ни обнять, ни поцеловать в ответ. Ему хотелось что-нибудь сказать, но он боялся неправильных, неуместных слов, которые могли быть некстати. Наконец Лертэно произнес:
– Мама, я пришел. Правда, без отца… Отец умер… вот… – он положил на стол мешочек с золотыми. – Я один не мог приехать. Причину-то трудно придумать.
Мария чуть отстранилась и быстро огляделась по сторонам.
– Ты как сюда дошел? – тихо спросила она.
– Вместе с армией.
Между ее бровей легли недовольные складки. Лертэно это понравилось. Оказывается, о нем беспокоятся. Мария снова огляделась и так же тихо, почти шепотом, сказала:
– Значит, воюешь… Почему тебя не оставили в Тельсфоре или у кого-нибудь в Кальярде?
Желая казаться взрослее, он спокойно и гордо, чуть выпятив грудь, произнес:
– Я солдат… Мне уже пятнадцать – самое время воевать.
Заметив недоумение и снисходительную усмешку в ее глазах, Лертэно вдруг почувствовал тоску и обиду от несправедливости происходящего.
– У нас не было другого выхода, – жалобно проговорил он. – Тельсфора больше нет. Нам надо было как-то жить.
– Все живы? – в голосе матери не было ни тревоги, ни печали. Она, наверное, понимала, каков будет ответ.
– Уже нет. Близнецы не дошли до Артехея. Нас трое осталось. Но мы сильные. Ты не плачь только. Война – это наше дело, мужское. И не думай, со мной ничего не случится, мне еще нужно дойти до Сьера. А потом я опять приду к тебе, и у меня будет много таких мешочков… Ты будешь мною гордиться!
Она и не собиралась плакать. Он показался ей очень взрослым, таким, каким она представляла его в своих мечтах, редко думая о нем, как о ребенке. Что сказать? Утешить? К чему? Мария просто прижала сына к груди. Но все-таки вот оно – материнское сердце! Не выдержала, заплакала и никак не могла остановиться. А он сразу, почувствовав себя сильным (глупый мальчик!), настойчиво посадил ее на скамью, а сам пристроился у нее в ногах. Она вздохнула, надеясь, что никто из любопытных ленивых слуг не поинтересуется, чем же здесь занимается госпожа-оружейница. Некоторое время они тихо сидели, не говоря ни слова. Мария гладила его волосы (такие же, как у нее!). Эти прикосновения были ему приятны, как и запах, терпкий аромат мускуса.
– Когда ты уезжаешь? – спросила мать.
– Мы уходим послезавтра.
– Так быстро…
– Приходи попрощаться, я скажу, где мы остановились. Завтра приходи. Тебя никто не увидит.
Как хотелось согласиться! Еще раз побыть с ним, намотать на палец смоляную прядь, поцеловать лоб и каждый васильковый глаз. Но…
– Нет, милый, я приду, когда вы будете уходить из города, так будет лучше и для тебя, и для меня. Ты, возможно, не увидишь меня в толпе, но знай, я буду там.
Он будто бы понял.
– Почему ты не спрашиваешь об отце?
– Да нечего уже спрашивать, милый. И незачем.
Мезеркильская объединенная армия заняла позиции неподалеку от Сьера. Наутро рользатцы должны были дать бой, то самое долгожданное сражение, которое если и не ставит точку в войне, то зачастую решает ее исход.
Накануне ночью Седоус, Дерк и трое Эртеров сидели вокруг костра, кутаясь в плащи от ночной прохлады. Лертэно пожевывал травинку и смотрел на звездное небо, иногда прислушиваясь к треску хвороста. Сарма, где-то подцепившего лихорадку, била мелкая дрожь. Он прижимался к младшему брату и все повторял, что ему не хватает тепла. В последнем бою веснушчатый крепыш лишился уха, и мысль о шлеме, неосмотрительно обменянном на драгоценный кинжал, приводила его в отчаянье. Эрмар с тревогой наблюдал за братьями, видя в них то, что ему не нравилось. Особенно в «поскрёбыше», в любимчике отца, которого ему наказали беречь.
К костру подошли двое. В отблеске пламени Эрмар разглядел, что оба были очень молоды. Седоус почтительно кивнул и подвинулся. Старший из молодых людей протянул руки к огню и начал разговор:
– Что, капитаны, правду люди говорят, будто нынче вы и ваши люди сами по себе?
Седоус, ухмыльнувшись, подбросил веток в костер.
– Может, и так, господин Туларо, – проговорил он. – Завтра заместо батюшки войско поведете?
Туларо печально кивнул. Его большие темные глаза, почти не моргая, смотрели на огонь. Помолчав, он сказал:
– Мы с братом выехали из Гверна, как только узнали, что отец погиб. Без передышки скакали, и только вчера нагнали вас… Рассказывают, что с вами идут потомки Эртеров, о которых все позабыли. Врут или как?
Сарм оскалился и, теснее прижавшись к Лертэно, процедил сквозь зубы:
– Что-то в последнее время все интересуются нашим происхождением. С чего бы это? Ты как думаешь, Лер?
Лертэно не ответил, продолжая смотреть на небо. Ему почему-то вспомнился сгинувший муж хозяйки постоялого двора. Прав был тот неизвестный ему человек – о чем еще думать в такую ночь, как не о мерцающих огонечках на черно-фиолетовом полотне неба.
Эрмар спокойно произнес:
– Правду говорят, господин Туларо. Вот, трое нас осталось. Как вышли из Кальярда с Седоусом и Дерком, так и дошли до Сьера.
Туларо окинул взглядом Эртеров и, не придав никакого значения младшим, обратился к Эрмару:
– Многие к вам относятся с подозрением. Как-никак, а вы можете попытаться вернуть былую власть. Не смейтесь, кое-кто так всерьез полагает. Да хоть старый Варлис с сыновьями! Сильные семейства Гверна не допустят вашего возвращения, никому не хочется терять даже тени своей независимости.
– А вы что? Для чего пришли и такие странные вещи рассказываете? Видите же, что мы такое, и кому на самом деле можем угрожать. Или так, предупредить?
Туларо понимающе улыбнулся и проговорил:
– То, что я скажу, покажется вам безумием, но я слышал солдат, которые рады вашему появлению. Гвернские наемники пришли сюда сами по себе, как Седоус или Дерк, ни к кому не нанимаясь. Еще три месяца назад их договор с Эрелингами истек. Вы понимаете? Они пришли сюда за Эртерами.
Эрмар протестующе махнул рукой:
– Ничего больше не говорите, господин Туларо. Своими речами вы лишь смущаете моих братьев. Мне же давно все понятно. От Эртеров в нас осталось очень мало: у нас нет былой славы, силы, денег. У нас нет даже земли, на которую можно вернуться.
– Просто примите мои слова к сведению. И я хочу, чтобы вы знали, – семья Туларо, хоть мы и не богаты и у нас нет особого влияния, вас всегда поддержит… во всем. Я даю вам слово. Если я погибну, обязательство возьмут на себя мои братья.
Сарм захихикал и толкнул Лертэно в бок:
– Слышишь? Нам на верность, кажись, присягают.
Туларо, казалось, пропустил мимо ушей укол веснушчатого Эртера. Он встал вместе с братом и, поклонившись Эрмару, скрылся в темноте. Лертэно бросил травинку в костер и спросил:
– Эрмар, зачем он это говорил? Неужели нас захотят убить?
– Да кому мы нужны, Лер? Зачем говорил? Кто его знает, люди разные бывают. Если грамотный, начитался чего-нибудь о наших предках, вот в голову и лезут всякие бредни…
«Поскрёбыш» кивнул, вновь обратив взгляд к распахнутым темным небесам. А старший Эртер подул на замерзшие пальцы и, обращаясь к Седоусу, с горькой усмешкой произнес:
– Надеюсь, завтра – всё, конец.
Наемник поморщился и залихватски заправил ус за ухо.
– Э-э, не скажи, – промолвил он. – Кто-то да выживет. Твои-то мальцы – молодцы. Первыми должны были полечь, а вот выжили, еще злее и выносливее стали. Да и то вопрос, кончится ли война завтра.
– Мы дошли до Сьера, а Сьер всегда был мезеркильским.
– Хорошо ты, господин, рассуждаешь, нравится мне… На-ка, Сарм, возьми шлем, завтра тебе без него – никак.
Веснушчатый Эртер прижал шлем к груди и уткнулся носом в плечо Лертэно, стараясь унять дрожь. Младший брат покрепче его обнял и принялся напевать где-то услышанный мотив. Эрмар тихо подхватил, бессмысленно глядя на костер. Ему не хотелось думать, что их ждет утром. Он никого не смог уберечь от бесчестья, грязи и унижений. И если завтра им удастся погибнуть сообразно своему имени, то это будет подарком судьбы. Вот только младшие так не считали. Его синеглазый брат улыбнулся, и в свете пламени улыбка «поскрёбыша» была похожа на волчий оскал…
Лертэно выбрался из-под тяжелого тела. Голова кружилась, мокрые от крови и пота волосы липли к лицу. Юноша попытался подняться, но ничего не вышло. Пришлось встать на четвереньки. Невдалеке продолжался бой. «Поскрёбыш» разглядел среди солдат мятущийся штандарт Эрелингов со вспыхивающими солнцами на пурпуре. Он повернулся и с трудом поменял положение, оказавшись спиной к битве. Увидев среди мертвых тел изрубленного Сарма, Лертэно не смог сдержать рвоту. Чуть поодаль, в луже крови, положив руку на кальярдское знамя, лежал старший Туларо с размозженной головой. А рядом с ним – еще живой хрипящий Эрмар. Гвернские наемники со своими капитанами, готовые к обороне и отступлению, неподвижно стояли в десяти шагах от Лертэно и смотрели на уцелевшего потомка кальярдских королей. Младший Туларо, дрожа, прижимался к Дерку и не скрывал слез, оставляющих светлые полосы на грязном лице. Тут же, опершись на окровавленный боевой молот, не сводил с Эртера тяжелого взгляда странный неприятный человек в дорогом доспехе.
«Поскрёбыш» убрал мешавшую прядь с лица и, найдя какую-то грязную тряпицу, повязал ею голову. Он вдруг осознал, что битва проиграна. «Один, Господи, совсем один! – пронеслось в голове. – Не может быть, так просто не бывает… Нет, мама, мама есть». При мысли о матери, о ее прикосновениях, аромате мускуса ему захотелось броситься к гвернцам и спрятаться за спину Седоуса. Поборов первый порыв, Лертэно на четвереньках пополз к Эрмару. Левая рука нестерпимо болела. «Почему они так на меня смотрят?» – подумал он. Боль в руке раздалась по всему телу, Лертэно взвыл и припал на плечо. Седоус хотел было броситься к нему, но Дерк движением руки его остановил. Юноше ничего другого не оставалось, как, поскуливая, ползти дальше. Увидев его, Эрмар сделал попытку приподняться и что-то провыл. «Поскрёбыш», всхлипывая, потормошил его здоровой рукой и проговорил:
– Не умирай, пожалуйста, не оставляй меня. Сарма больше нет. Слышишь? Что со мной будет, если ты умрешь? Давай, я тебя подниму, и мы попытаемся уйти… я тебя выдержу, я теперь сильным стал, помнишь, как Седоус сказал?