— Ага, я поверил, что дело только в этом, — ухмыльнувшись, фыркнул Эд и впился в её рот, потому что да, нельзя так просто взять, посмотреть на эти губы и не захотеть их тут же. Сколько эротических фантазий появляется только после пары секунд любования.
Ну, да, конечно же, дело в недостатке секса, в чем же еще. Разумеется, Эд такой идиот, что точно не подумает, что его Сапфира хочет вполне себе по настоящему. Ну правда ж, нечего смотреть, ни кожи, ни рожи, ага. Весь из себя такой никакой, что дать можно только из жалости. Разумеется.
Сучка разозлилась, сучка начала кусаться. Ну, давай еще, золотко, кусай сильнее, еще приятнее трахать тебя пальцами, зная, что тебе этого до озверения мало, и с каждой секундой крышу тебе срывает сильнее. Ты будешь вымаливать свой оргазм сегодня.
Раз, два, три, четыре, пять — начинаю раздевать. Кто не убежал — тот сам виноват. Хотя, нет, не так. Кто не убежал — тому понравится, ага. Очень понравится. Уж Эд-то проработает этот вопрос. Хорошенечко. Не уползет даже.
А раздевать приходится недолго, увы. Что там раздевать-то в принципе? Полотенце самого Эда в зачет не идет, оно уже давно свалилось, он уже давно вжимается вздыбленным членом в этот вздрагивающий плоский живот. И сучка уже давно неторопливо Эду дрочит, сжимая свои наглые пальцы на налитом кровью стволе члена. Никакой дисциплины, никакого уважения, хватается за все подряд без разрешения… Ох, засадить бы ей поскорей, но так не интересно же.
Её пижаму долго снимать не нужно. Так, дернул шорты вниз по ногам, швырнул на пол, задрал шелковый топ, снимал до конца вслепую, уже сжимая губами торчащий дыбом нежно-розовый сосок. Сладкая сучка.
Выпендриваться — выпендривается, врет, что дело в долгом отсутствии секса, а все равно третий раз уже она реагирует на прикосновения, как голодная. Даже без боли — так и гнется навстречу рукам, подставляя то одну грудь пальцам Эда, то другую.
Хочет.
Это охренительно знать, это охренительно ощущать, и вообще осознать одну победу в этой невозможной зеленоглазой войне — охренительно настолько, что Эд изо всех сил оттягивает момент своего триумфа.
Три пальца внутри неё, один на клитор — а Сапфира уже не может держать себя в руках, или не хочет — в общем, неважно, она уже кусается. Зубы сжались уже на шее Эда. Роспись хочешь поставить, Светочка? Ставь. Так и быть. Раз уж стала такой неизлечимой одержимостью — ставь. Имеешь право.
Пальцы свободной руки ложатся на горло Сапфиры. Чуть сжимают, так, чтобы она ощутила хозяйскую руку, совсем не сильно. Это и так экспромт, который никто не обсудил. По сути своей, Эд и на это-то не имеет права сейчас, она ему ошейник не предлагала, но все-таки… Пока так, а там, быть может…
Девушка от пальцев на своей шее вздрагивает и ощутимо слабнет в хватке. Становится мягкая, податливая… По её пересохшим губам быстро пробегает язычок. Сладкий язычок.
— Сильнее? — хрипло шепнул Эд, склоняясь к её рту. — Хочешь еще?
— Да. Хочу. Сильнее! — Всего три слова, но их Сапфира выдыхает так жадно, что и дураку ясно, что это искренне. Надо же, угадал. Хотя это не совсем секрет — Эд же знал, что девочка по-прежнему любит пожестче, правда думал, что это распространяется только на мазо.
— Хорошо…
Семнадцать секунд асфиксии — недостаточно, чтобы убить или навредить, ни по времени, ни по усилиям, но достаточно для этой конкретной сабы, чтобы адреналином сбило верхний слой этой её нахальной дерзости. Но боже, как же доставляет, когда в руках ты держишь её жизнь — её, единственной, этой потрясающей, упоительной, действительно уникальной женщины. Какое удовлетворение приносит вид её, жадно хватающей воздух ртом, такой слабой в твоих руках.
Она — чертов опиум, и попробовав раз — уже не поставишь галочку «взято» и не пойдешь дальше, не откажешься от неё. Все, ты хочешь только её, и больше никого. И каждый день тебе нужна эта «доза». И чем дольше ты её не получаешь — тем сильнее тебя ломает.
Она — его вино, то, что пил бы мелкими глотками, если был бы умный, а он — не умный ни разу, он — как лютый алкоголик, прижимается к ней ртом, ладонями, телом, всей своей сущностью и пытается утолить эту ненасытную жажду одними только жадными глотками. Нет, мало. Нужно больше.
Сапфира сейчас совершенно не сопротивляется, она послушно раздвигает коленки, глядя на Эда своими темными глазами, и это вызывает только ликование.
Эд не торопится. Эд по-прежнему смакует каждый миг в ней. Такой раскаленный сладкий миг…
— Хочешь — сделаю тебе больно, сладкая? — Вышептывают губы, признавая внутреннее поражение. Так не смог, по крайней мере, сейчас. Ну, не вырвать, так вынуть, все равно же то, что ему нужно, Эд получит наверняка.
— Очень хочу, — тихо выдыхает Сапфира, жмурясь, а член Эда неторопливо в очередной раз погружается в жаркое лоно. Зверь внутри ревет, требует сорваться, обрушиться на неё в таком ритме, чтобы все черти в аду сдохли от зависти такой порочности, но сегодня Эд был намерен заставить эту сучку корчиться в экстазе долго, почти бесконечно.
Чтобы Сапфира потом раз за разом вспоминала именно эту ночь, раз уж предыдущие она думала об отце. Да-а-а, он помнит её «я видела в тебе твоего отца». А так как Эд — злопамятная тварь, он это заявление просто так спускать не намерен.
— Тогда попроси. Меня попроси, — с нажимом на «меня» шепчет Эд.
Она молчит. С пару минут молчит, прикусывая нижнюю губу. Решается. Ну да, ей даже это сделать не просто — упрямая же, коза. Но Эд и не торопит. Эд её просто медленно трахает, заставляя хватать воздух на каждом новом толчке члена внутрь. Да, детка, да. Все так и будет. У тебя от ванили слипнется все, если ты не разомкнешь свои чудные губы.
На стороне доводов “против” — наверняка невероятное количество его вранья, на стороне “до” — два удачных раза, когда Эд точно знал, что ей понравилось, да и косяки у неё тоже имелись. После они еще обсудят списки претензий друг к дружке, когда будет время и настроение обсуждать. Но сейчас это можно отодвинуть. Время еще не пришло.
— Сделай мне больно, — наконец произносит Сапфира. — Сделай, пожалуйста, Эд!
Какая сладкая — эта новая, хоть и маленькая победа. Как мед разливается по языку. Ой, спасибо, сладкая, а то руки чесались уже.
— Хорошая девочка, — Эд поощрительно улыбается, а затем, наконец, сжимает пальцы на её ягодице без всяких церемоний. До того, чтобы она от боли вскрикнула, вздрогнула и сжалась еще плотнее. Нет, уже очень хочется сессию, полноценную, чтобы не это вот все — экспромт на тему слабой боли и поверхностного подчинения, душа просит что-то более глубокое. Впрочем — сейчас сойдет и это. Уже от этого Эда разрывает в клочья, уже даже от щипков и шлепков по этой дивной заднице, от восхитительного неторопливого траха, он сам уже готов корчиться в жаркой агонии и все готов отдать, лишь бы она не заканчивалась.
Девочка-буря, девочка-война, победа сегодня, а завтра, что будет завтра? Никаких планов, никакая интуиция с ней не работает. Никогда не знаешь, что она вытворит в этот раз, как среагирует, что захочет. Может быть, в этом её секрет? Хотя, какая разница, сейчас это не имеет никакого значения.
Её ладони — на лопатках Эда, ногти вонзаются в кожу все глубже с каждым движением. Значит, тебе хорошо, дорогая? Хорошо, сейчас сделаем тебе плохо — и станет еще лучше.
Глава 29. Обезоруживший
Сука!
Нет, не так.
Су-у-у-ука!!!
Вот так вот протяжно, на одном только выдохе. И ни единого слова больше.
Ягодицы горели огнем, на плечах не осталось ни одного живого места, куда он не впивался зубами, бока и те пылали, истерзанные жесткими щипками.
И я лишь только тяжело дыша и обняв себя руками, свернулась в клубочек на постели. Укутанная в одеялко щедрой рученькой одного невозможного Доминанта. Заботливый, ишь ты. Сама бы я до одеялка не дотянулась или даже и не подумала бы, что его надо взять. А еще пришлось бы шевелиться. Какое шевелиться? Мне вдохнуть было сложно — кажется, что не было у меня на это сил.
Пальцы Эда скользнули по моему лицу, по скуле от виска и к губам. Я поймала кончик его пальца губами, коснулась его кончиком языка, и только после этого открыла глаза, накрывая его ладонь своей. Я действительно хотела целовать эти невозможные руки. Он с меня будто кожу содрал, старую, уже натиравшую везде, где только можно. И мне сейчас было дивно, свежо и больно.
— Живая? — хрипло поинтересовался Эд, пристально глядя на меня. Почему-то я даже его взгляд ощущала как легкие невесомые ласковые прикосновения. Вот он скользит им по моей скуле, вот соскальзывает на шею, проходится по плечам…
— Почти живая, — тихо откликнулась я. Слабее, чем мне бы хотелось. Но точно так, как хотелось бы Эду, потому что я явственно видела, как блеснули удовольствием его глаза.
Мне не удалось отбрыкаться от его присутствия со мной в душе. Против железобетонного "ты после клофелина в обморок грохнешься, мне тебе дверь ломать?" у меня контраргументов не нашлось. Так что мылась я, торопливо крутясь в кольце медвежьих рук. Потрахаться мы в душе не потрахались, но кажется, не так уж много меня от этого отделяло. По-крайней мере, его касаниям мое тело радовалось, да и сам по себе душ не смог смыть с меня эту странную слабость, разливавшуюся от прикосновений Эда.
Нужно взять себя в руки. Нужно уже сбросить это странное наваждение, что одолело меня после этого чертового секса. Ну, подумаешь — секс. Между прочим, даже не первый у нас. Хотя… Нереальный был секс, ничего не скажу против этого утверждения.
В рамках “сделай мне больно, не вылезая из постели” — это был отличный заход. Потрясающий.
Эд сбил с меня всю мою скорлупу, до той внутренней меня, что могла только скулить и слушаться, слушаться и скулить. Господи, да я давно не помню такого мужчину, что меня затрахал настолько, что я умоляла его разрешить мне кончить. Ну… Точнее помню. И от этого у меня мороз по коже. Именно от того, кем, собственно, являлись друг дружке эти два конкретных персонажей.
Ладно, Алекса я любила, захлебываясь восхищением от его охренительности, бесконечной честности относительно меня, щедрости — по всем показателям, да и в принципе… Говорить об Алексе и его достоинствах можно было долго.
Но почему же аналогичной реакции добивался от меня такой непохожий на Него мужчина? Как вообще у него это вышло?
Но вышло. Вышло, черт возьми.
Эд сидел на моей кухне, ерошил свои мокрые волосы, лениво наблюдал за мной, крутящейся между сковородкой и кофемашиной, и… И от его взгляда что-то во мне дрожало, будто натянутая струна. Что-то. Это странное что-то, которое надо было поскорее утилизировать.
Не связываться с одноразовыми — никогда. Это был зарок, который я проигнорировала совершенно зря.
Именно поэтому я сейчас молчала, нарочно игнорируя необходимость поговорить. Если бы я хотела поговорить… Мне было бы неплохо, если бы Эд от меня наконец отстал. Но он не был намерен отставать, это я видела — и в его взгляде, и в его позе, и во всем остальном.
И потом, что я могла ему сказать?
Единственным моим внятным выводом после этого раза было только одно: “А Антон Эду очень сильно натирал”. И Эд только выиграл, отказавшись от этой маски, отбросив необходимость врать и поддерживать собственное вранье. Самим собой он был еще наглее, еще бесцеремоннее, еще жестче, и… Честнее.
Да, в таком виде он мне неожиданно нравился сильнее, чем Антон. Гораздо сильнее. Настолько жесткий, настолько одержимый мной… Но одержимый ли вообще? Ну, допустим, мальчик любит потрахаться и ему это нравится делать со мной. Какие это мне дает гарантии? И на кой хрен мне вообще нужны те гарантии?
Он завтракал довольно спокойно, терпимо отнесся даже к не очень деликатесной яичнице с зелеными помидорами и парой гренок. Когда глянул на часы — недовольно поморщился, и этому я обрадовалась.
— Тебе нужно ехать? — Честно говоря, я спрашивала это не без надежды. Мне нужно было побыть одной, без этого голодного взгляда, без него за собственной спиной. Он реально сбивал меня с толку, по спине бежали странные — то ли взбудораженные, то ли встревоженные мурашки. Но все-таки мальчик был большой босс. Могла же я понадеяться, что без него мир не крутится?
— Увы, — невозмутимо кивнул Эд, подхватывая со стола чашку и залпом допивая из неё кофе. Затем облокотился на стол, глядя мне в глаза, заставляя меня замереть, как бандерлога перед гипнотическим взглядом Каа.
— Я за тобой заеду вечером, сладкая. Жди меня в черном платье и чулках, с распущенными волосами. Мы поужинаем и поговорим. — Ровный тон. Не просьба, а приказ. Какого хрена он себе это позволяет? С какого хрена он вообще решил, что ему позволено это?
Ответы на эти вопросы я знала, вообще-то. Я сама приняла его роль как Доминанта — только на один раз в сексе, но кажется, мальчик решил, что эти права действуют гораздо дальше.
Самое паршивое в этой ситуации было то, что в животе у меня скрутился восхитительно возбужденный клубок. Мне этого зверски не хватало — этого тона, с которым у меня не получилось бы поспорить. И… Да, я на краткий миг действительно захотела его послушаться и посмотреть, что этот мальчик может мне предложить. Захотела и тут же отвесила себе мысленную пощечину. Вышла за ним в прихожую, оперлась плечом об стену, скрестила руки на груди.
— Что, если я скажу, что не хочу, чтоб ты приходил вечером? — твердо поинтересовалась я.
Эд, застегивающий у зеркала пуговицы пальто, обернулся ко мне. Окинул взглядом — от кончиков пальцев и до макушки. Будто жаром на меня дохнул.
— Если ты это скажешь, — неторопливо протянул он, — то в этом случае я, разумеется, не приду. Есть правила. Нет, значит — нет.
Это звучало очень хорошо. Очень-очень хорошо. Вот только…
Эд просто шагнул ко мне, вжимая в стену своим чертовым медвежьим телом. Горячим. Тяжелым. Черт-черт-черт…
Его губы — нетерпеливые и сносящие крышу. От которых у меня ослабели ноги. От которых только крепла моя внутренняя дура, настойчиво орущая, что с этим вот конкретным мужчиной мне было до восторженного визга потрясающе, всего лишь час назад.
Ты же помнишь, что так тебе бывало крайне редко, Светочка? Так что, ты дашь ему уйти? Цепляйся в него, сейчас же, он тебе нужен, кто еще сможет вызвать в тебе такую реакцию?
Нет.
Я не могла цепляться, хотя и сопротивляться у меня не получалось. Я позволила ему себя поцеловать, я чудом не расплавилась от его напора. Чертов гризли. Чертова голодная до боли и подчинения дура, которая на него повелась…
— Скажи это сейчас, сладкая моя, — шепнул мне Эд, обжигая мое ухо своим раскаленным дыханием. — Скажи. Ну же…
Он выпустил мои губы, но вновь впился в шею. С зубами. Там скоро живого места не будет, но, кажется, ему было плевать. И мне было плевать, я лишь адским усилием воли удержалась от восторженного вскрика.
Я не могла. Не могла сказать. Львиная доля меня подыхала сейчас от кайфа, такого чистого, такого незамутненного, такого живого. Будто вот этого конкретного садиста создали конкретно для меня, потому что он действительно понимал, чего я хочу, и давал мне это ровно в том количестве, что мне было надо. И я не сказала. Все что я смогла выдавить, так это тихий всхлип и тот — от удовольствия. Хочу. Хочу его еще. До ломоты в пальцах хочу этого умного ублюдка, что так виртуозно меня переиграл…
Эд навис надо мной, глядя на меня с мрачным удовлетворением. Будто знал, что результат его действий будет именно таким.
— Ты этого мне не скажешь, сладкая, — усмехнулся он, будто констатируя факт. Сказал это, сжал мой подбородок пальцами, трахнул меня взглядом напоследок.
— До вечера, Свет, не представляешь, как голодно мне будет без тебя.
Вообще-то я представляла. Потому что уже сейчас некая самая тупая часть меня представляла восемь часов без него и корчилась в агонии. Мне все еще было мало. Я алчно желала узнать, каков же этот мальчик на выкрученном максимуме, с ремнем или плеткой в руке, я хотела, чтобы он довел меня до сабспейса, чтобы с размаху швырнул в это звенящее море, за которым меня не оставалось. Но…