Ну, конечно же, я всего лишь его дразню, разумеется, я не собираюсь “отлынивать”, я вообще не люблю это дело. Кто вообще отказывается от хорошего секса? Еще от плохонького секса можно и отказаться, но мой медведь плохо трахаться не умеет. Он даже спросонья засадит так, что только восторженные вопли в груди и останутся.
— Выспаться… — ворчливо откликается Эд, опуская пальцы на мою щеку. — О чем ты, женщина? У тебя тут Хозяин недотраханный, вот-вот до дрочки в душе опустится, а тебе лишь бы поспать?
— М-м-м, — я потянулась навстречу его ласке, потерлась об его ладонь щекой. — Да, действительно, прости, мой господин, что так тебя запустила.
После сессии мне не нужна боль, ведь вчера я ею напилась под завязку.
После сессии обычно секс очень трепетный, нежный, настолько ванильный, насколько это вообще возможно. И вообще вне постели Он со мной как с хрустальной носится.
И я ворчу, и неизменно получаю: “Ты и так вся в синяках, как с тобой еще-то?”
Хотя я и ворчу-то больше из кокетства, чтобы мой дорогой царь и император хоть иногда поправлял на голове корону. А то прирастет же!
Вообще боль сейчас и не нужна.
Я и так таю, от таких ласковых сегодня Его губ — на моих губах, на моей шее, ручейком сбегающих к моей груди. А от его пальцев, медленно растирающих мой клитор, я наполняюсь горячей, голодной до него духотой. Я приму его любого и любой он мне в кайф. А сейчас, особенно сейчас — я, кажется, сама готова уже его трахнуть.
Впрочем, а что мне мешает?
Тем более что классика все равно сегодня, вероятно, в пролете, у меня на спине живого места нет. Вряд ли я смогу на ней лежать.
Я опрокидываю Эда на спину, лишь легонько уперевшись ему ладонью в грудь. Сбрасываю к черту одеяла и поднимаюсь на колени, чтобы устроиться у Эда на бедрах, трусь своими уже влажными половыми губами о вздыбленный член моего мужчины. Его руки скользят по моему телу. Нежно, ласково, но с каждой секундой взгляд Эда становится все убийственнее. Да-да, сладкий, я помню, что я тебя бешу. И после стольких лет? Всегда!
— Хочешь меня, Хозяин?
— Я тебя очень хочу, сучка ты моя.
Да-да, даже после сессий — неисправимая сучка. И такой я ему и нужна.
Его ладони оглаживают мою грудь, именно оглаживают, никаких легких дразнящих прикосновений, эти — жадные. Они не дразнят, они дают понять, что критическая точка очень близка. А у меня лишь одно желание — выгнуться навстречу голодным лапищам моего медведя. Трогай меня больше, трогай меня везде.
— Красивая моя, — шепчет Эд, не отрывая от меня глаз, — сладкая.
Я могу завернуться в его бархатный взгляд как в горячее одеяло. Я могу растаять и прямо так, но кто тогда его наконец удовлетворит? Какая-то другая сучка? Пускай обломается. Этот медведь — личная собственность Светланы Клингер.
— Твоя, твоя, Эдуард Александрович, — я не выдерживаю, я смеюсь, потому что мне сейчас действительно свободно. Его явно срывает всякий раз, когда и я это признаю.
Вот и сейчас — широченные ладони моего медведя сжимаются на моих ягодицах и требовательно и бесцеремонно насаживают меня на его член.
— Ах ты ж…
Первый миг соития, ослепительно яркий, восхитительно сладкий, который хочется растянуть подольше. Не могу восторженно не вскрикнуть, а Эд не может не словить от этого кайфа, и не продолжить заставлять меня об него трахаться.
Боже…
Боже — от каждой фрикции…
Боже — мой личный страстный Боже, что сейчас так плотно держит меня в своих руках. Эрос, ты ли это? Ну а что, профиль у Эда вполне себе божественный. Да и анфас тоже…
— Обожаю тебя, — само летит с губ. Ну, не только обожаю, но об этом позднее. Сейчас Эду нравится и это признание, он начинает двигаться чуть энергичнее, добавляя остроты моему удовольствию. Кто кого трахает вообще сейчас? Я его? Ага, как же…
Даже сейчас Эд диктует мне свое желание. Медленное, вдумчивое, глубокое. Уже год как вместе, причем реально вместе, съехались на второй же день, после пресловутого наказания, а он все равно не может мной насытиться. Господи, какой же кайф…
Кровь в висках стучит, гулко, громко, с раскатистым эхом. Тело все норовит ускориться, но непреклонные пальцы на бедрах замедляют.
— Хорошо тебе? — его хриплый шепот, слова, произнесенные на жадном вдохе, заставляют мое сердце сделать сальто. — Хорошо тебе со мной, а, Света?
Он знает ответ. Разумеется. Эти вопросы задаются не для знаний, они задаются для ответов.
— Да! Да! Да-да-да! — выдыхала в ритм к движениям, пока мой мир тихонько корчится в восторженном экстазе. Близко. Очень близко. Пара шагов, и…
Эд снова замедляется, будто отстраняя меня от оргазма. А ведь почти, почти!
— Торопишься, а? — Эд смеется, глядя на меня. Жестокий, безжалостный мальчишка!
— Хочу кончить, — тихо шепчу я. — Хочу. Заставь меня кончить, Эд. Пожалуйста.
Он любит, когда я его прошу, и на самом деле чаще всего я с этим тяну, чтобы доставить ему еще больше удовольствия от вырванной из моего рта мольбы, но сегодня у меня нет настроения тянуть. Да и у него нет, он просто так, развлекается.
— Заставить? — жадно повторят Эд. — Хорошо, сладкая, как скажешь…
Движения становятся резче. Нет, не до зашкаливающей торопливости, чтобы побыстрее нагнать упущенное, но сейчас, раз за разом толкаясь внутрь меня, он будто дает понять — нет, теперь не остановится. Нет, теперь доведет до конца.
И да-а-а, все-таки доводит. Заставляет. У меня нет даже шансов как-то оттянуть это…
Теплые конвульсии оргазма — сладкие до невозможности, и что еще приятнее — скручивает не только меня, скручивает и Эда, и он рычит, яростно, надсадно, а внутри меня содрогается его плоть. И жарко, жарко до невозможности, и этот восхитительный миг хочется растянуть как можно дольше.
И все-таки утренний секс — это самая моя любимая из всех вредных привычек моего медведя…
А секс после сессии хорош втройне!
Бонус № 2. Любимый
Каждый раз когда я собираюсь к Алексу — Эд вечно умудряется собраться раньше меня, и пока я крашу губы, он уже успевает послать к черту водителя, потому что на кладбище мы всегда ездим только вдвоем.
Он ждет меня у машины. Красивый сучок, по-прежнему мажор, как всегда в стильном костюмчике стоимостью в приличную машину, при моднявом галстучке, который прям просит, чтобы я за него прихватила и потянула Эда на себя, чтобы поцеловать. Иногда мне хочется и такого, да.
Как и всегда, Эд, ожидая меня, курит. Я иногда ворчу на эту его пакость, Эд же смеется и вспоминает тот анекдот про курящего мужика и его небоскреб. И пусть борода у этого анекдота такая, что ею можно обвязать всю Землю по экватору. Обычно это просто означает, что я пока не нашла для него убедительных аргументов. Хотя если честно, я люблю, когда от него пахнет табаком. Я бы и сейчас шагнула к нему, уткнулась бы носом в его рубашку и подышала им — горьковатым, дымным. Моим. Просто сейчас настроение было чуточку иным.
Впрочем Эду это настроение совершенно не помешало. Меня он без особого стеснения обшарил взглядом, взглядом содрал с меня платье, им же залез ко мне в трусы.
— Ты как всегда выглядишь так, что хоть не едь никуда, — драматично вздохнул он.
— Ну, мы же поедем? — я подняла брови. Вообще он частенько так говорил. Особенно когда я выходила из дома сразу и в платье и в туфлях. Когда эти звезды совпадали, было несколько раз, что мы все-таки никуда не ездили. Одежда для раздевания, да. Но вообще я сейчас выглядела довольно строго, и платье было простое, черное, на дюйм ниже колена, и волосы я убрала в элегантную «ракушку».
— Садись уже, — Эд кивнул в сторону машины.
На Ваганьковском как всегда тихо, хотя все-таки вокруг нас сейчас пытается бушевать май.
До могилы мы с Эдом идем вдвоем. И цветы тоже у памятника возлагаем вместе. Молчим — не договариваясь.
Второй год…
Второй год как нет Алекса в нашей с ним жизни. Место, которое никому не занять. Боль, которая притупится, но вряд ли исчезнет хоть когда-нибудь.
— Оставить вас? — тихо спрашивает Эд, после десяти минут тишины.
— Если можно, — так же негромко отвечаю я. Это тоже своеобразный ритуал, один из тех, которым мы следуем. И он всегда кивает молча, пряча от меня взгляд, и уходит к машине. Там он снова будет курить и успеет выкурить четыре сигареты за те десять минут, что меня не будет, и когда я приду — его губы будут горькими, как кофейные зерна.
Он ужасно понимающий, этот мой любимый зверь. Пусть и очень любит прикидываться идиотом.
Когда его спина исчезает среди памятников, я подхожу ближе к стеле с ростовым портретом Алика, прислоняюсь лбом к мрамору. Холодный как лед, пусть на дворе и теплый, пропахший сиренью май. На колени я не встаю — сейчас это обесценило бы аналогичный жест, который я делаю для Эда. Впрочем, вряд ли Алекс был бы сейчас этим недоволен, раз уж он меня отпустил. А вот коснуться ладонью памятника я могу. Левой ладонью — с его обручальным кольцом.
Мне по-прежнему жаль, что его не стало. Таких как он в моей жизни не было и не будет.
Зато есть кое-кто другой. Поэтому я все-таки иду дальше. И не остановлюсь.
— Спи спокойно, милый. — Ритуальная фраза на прощанье.
Такие дни повторяются каждый месяц, и я знаю каждую ноту этой мелодии.
Я подхожу к машине, и Эд с минуту не смотрит на меня, смотрит мимо, а потом безмолвно стискивает меня в своих руках и утыкается губами в мою шею. Не целует, не кусает, просто молчит и дышит мной. И он ужасный балбес, на самом деле, потому что думает, что понимающий в нашем тандеме только он. Будто у меня глаз нет. И мозгов тоже.
Вообще-то этот балбес меня до сих пор ревновал к отцу. Жутко сам на себя бесился, наказывал сам себя запретом на причинение боли — всякий раз после кладбища у нас с ним бывало по три дня довольно спокойного, почти ванильного секса. Но он ревновал. Именно по тем же причинам — он до сих пор высветлял волосы. Чтобы не дай бог, я не увидела в нем тень отца. Ну вот скажите же, придурок?
И я все смотрела на него, и думала — стоит ли поговорить с ним об этом, или это слишком наглый вызов его авторитету? Смотрела и думала, что кажется, сегодня с ним все-таки поговорю…
Стабильность — это на самом деле хорошо. Эд вообще был человеком жесткой привычки, четкого порядка и на все случаи жизни у него если что был план. Как при этом он умудрился запасть на такое стихийное бедствие как я — я не знаю, но я нахожу это чрезвычайно приятным стечением обстоятельств.
Надеюсь, сегодня Эд не будет возражать, если мы немножко отступимся от традиций.
Но не сейчас, сейчас я сама немножко эмоционально вымотана, все-таки эти посещения и мне даются не просто.
Дорога домой всегда заканчивается на шкуре у камина. Камин не топится, ну и нахрен бы его. Бедный Потапыч, который уже даже от стыда не сгорает от всего того многочисленного непотребства, что мы на нем творим. Еще чуть-чуть — и он сам начнет нам подмахивать. Ну или мы в нем все-таки протрем дыру…
Впрочем, дело до секса после визита к Алексу никогда не доходит сразу. Сначала мы просто молча сидим.
Точнее это Эд сидит, а я лежу головой у него на коленях и поглаживаю пальцами ладонь, опущенную мне на шею. И проходит даже не один десяток минут так, пока я наконец наскребаю силы открыть рот. Надо.
— Эдик.
Я редко называю его так. Все-таки ему уменьшительно-ласкательные формы имени совершенно не идут. Именно поэтому сейчас его лицо, неподвижное от того, что он пытается не палиться своей внутренней бурей, удивленно смотрит на меня.
— Ты же понимаешь, что сейчас я — твоя, да?
Несколько минут между нами звенит тишина. Эд успевает примерить на себя физиономию “не понимаю о чем ты”, но я так ехидно улыбаюсь, что он понимает — не поверю.
— Да, понимаю, — устало произносит он.
— Зачем морочишься тогда?
Он снова молчит. Молчит долго, и я успеваю усесться рядом с ним на колени. Я редко вижу его таким, действительно редко.
— Эдик, — настойчиво повторяю я.
— Рот тебе что ли занять, раз уж тебя потянуло языком поработать? — Мой медведь смотрит на меня косо и мрачно. Ну вот тебе пожалуйста. Поболтали. Включил Доминанта.
— Эдик, я тебя люблю. — Приходится прикрыть глаза, чтобы эта фраза все-таки сошла языка.
Я боюсь. Действительно боюсь признаваться. Последний раз когда я говорила кому-то о своей любви — мой мужчина исчез из моей жизни, а потом и вовсе взял и умер.
Но… Два года. Мы вместе два года, а на вопрос об статусе отношений, два взрослых, зрелых человека, отводят глаза в сторону и не говорят даже про гражданский брак.
— Мы живем вместе. — Цивилизованный вариант. Для друзей Кристины, на её вечеринках, на которые мне таки приходится таскаться раз в три месяца. Там кошмарно. Пару раз за два года меня там даже спрашивали о детях. Кристина при этом нацепляла такую страдальческую мину, что я почти сама верила, что она ждет таки внуков от меня и Эда. От меня особо, ага-ага!
— Мы просто трахаемся только друг с дружкой. — Для всех остальных придурков, которые норовят навесить на всех подряд привычные ярлыки. Обычно — этого хватает. Но ведь скажите же — это несерьезно. И я решилась, ага. Мне тридцать лет, и я признаюсь в любви, как какая-то десятиклассница. Ура!
Но все-таки я не могу не сделать этого. Эти слова уже так давно жгут мне язык, что кажутся немного просроченными. Давайте познакомимся, Светочка Клингер — Тематичная, но безнадежно романтичная дура. Почему мне вечно так хочется нагнать в отношения со своим Домом этого ванилина?
Но как не нагнать? Я уже два года как в восторге как от него самого, так и от него как Доминанта. Да я вообще тащусь от этого харизматичного поганца настолько, что словами описать невозможно, и это журналисту года, да, который априори за словом в карман лезть не должен! Хотя нет, подходящие слова все-таки находятся. Я их только что сейчас сказала. Чувствую, ждет меня потом много стеба по этому поводу. Впрочем, я живучая, я с ним уже два года живу, переживу и это.
Когда я открываю глаза — у Эда сложно читаемый взгляд. Смотрит на меня, будто я ему величайшее откровение в его жизни выдала. Эй, а где триумф в глазах, вот это все? Крепость сдала свой последний бастион, как никак.
— Эй-эй, куда ты потерял моего сладкого Кена, малыш? — Я шутливо пихаю его в сгиб руки кулаком. — Разве ты не должен сейчас сказать “Ну, наконец-то” и в кои-то веки бросить меня?
Эд притягивает меня к себе, вытаскивает из волос шпильки, добирается пальцами до затылка. Опа. Кажется, поезд “Секс-Клингер” сегодня прибудет на конечную на добрый час раньше штатного расписания.
— Бросить тебя? — тихо шепчет Эд без насмешки, абсолютно серьезно глядя мне в глаза. — Вот это ты у меня размечталась, Светочка.
Теплые поцелуи — даже я чувствую, что Эд мне благодарен. Ну… Хоть не зря рот открывала. Особенно по тому, как жадно он меня стискивает в своих медвежьих лапищах.
Когда он отстраняется, я испытываю смутный облом. А я-то думала, меня сейчас разденут уже по-настоящему, а не в уме. Ну, он же должен был хотя бы капельку обрадоваться. Или не должен?
Когда Эд достает из кармана черную бархатную коробочку — я себе от неожиданности язык прикусываю. Чего-о-о?
А он заставляет меня встать на ноги, божечки… Эй-эй, я точно не на том свете? И почему, мать твою, большая взрослая тетенька, Светлана Валерьевна Клингер сейчас стечет к чертовой матери в одну большую розовую лужу?
Мне очень хочется попросить его прекратить. И очень хочется, чтобы он ни за что не останавливался.
— Знаешь, Свет, я тут совершенно сам собирался тебе сказать то же самое вообще-то, — медленно произнес Эд, глядя мне в глаза. — Надо было вообще сразу это делать, но я все-таки хотел дать тебе время. Ты для меня уже давно Мое Все.