Прошлась по дому Антона, собрала в гостинной свои шмотки, спугнула благообразную седенькую домработницу своим гологрудым, покусанным и татуированным видом. Нет, будь что-то одно — она, наверное, удержала бы лицо. А тут тебе все — полный комплект пороков налицо. Ну да, не святая. А еще мужиков плетью охаживала. Когда-то. Пока не явился один, на которого рука не поднялась, зато ноги очень даже подкосились…
Пошла в душ. Черт его разберет, что за капли тогда текли по щекам — вода или слезы. Может, и слезы. Все-таки больно. Окей, гугл, где продается пластырь для разбитого сердца? Ну, не такой, чтобы прям взял и склеил, так не бывает, но хоть с местной анестезией — можно? Чтобы не болела эта несносная тварь, не ворочалась в груди, больно стукаясь об ребра. Ох, Алекс, была б моя воля — сама бы тебе свое сердце на ладошках принесла. Только живи, только дыши, а я уж как-нибудь так. Обошлась бы.
После душа перебрала шмотки и поняла: придется, если что, делать вид, что драные чулки — новый писк моды. Пока я вызывала такси, в гостиную выперся с хмурой физиономией Антон. Услышал конец разговора, помрачнел еще сильнее.
— Ты как-то рано, — недовольно буркнул он.
Я дослушала голос диспетчерши, что надиктовывала мне номер машины, которая должна уже доехать до меня, а потом сбросила и уставилась на Антона.
— Сейчас час дня. Это рано?
Не говоря уже о том, что у меня на мобильном уже было три пропущенных: я обещала Таньке сегодня пошляться с ней по магазинам и сходить в кино, и, видимо, придется эти планы сдвинуть на вечер. Добраться бы до дома, переодеться, выпить еще раз… Интересно, Васнецов отпустит Таньку в клуб? А под мою ответственность? Смертельно хотелось громкой музыки и абсента. Так чтобы вообще не слышать воя собственной души, чтобы отключило от всего этого глубоко и до утра воскресенья.
— Рано собралась домой, — Антон сунул ладони в карманы джинс. Он выглядел жутко недовольным, и если поначалу я думала, что это он из-за похмелья, то сейчас поняла, что, кажется, это из-за меня. Да ладно!
"А поговорить", да?
Или хотел с утра перепихнуться еще пару разиков? Ну, простите. Нет, он был, конечно, симпатичный. Ну, если отсраниться от того, что на мой вкус он был слишком сопляком, — девочки из редакции были правы. Тут был и профиль, тут была порода, да и задница у Антона была очень даже ничего. Но будь он хоть Брэд Питт, хоть Брюс Уиллис, во всей их зашкаливающей сексапильности, мне сейчас он бы ни за чем не сгодился. С одноразовыми мальчиками я в принципе два раза не спала.
— У меня есть дела, Антон, — ровно произнесла я.
— Что за дела?
Серьезно? Такой тон, будто одна ночь дала ему право лезть в мой мир и наводить в нем свои порядки.
— Те, которые тебя не касаются, — невозмутимо отрезала я.
Я с ним переспала, только поэтому вытирать об него ноги сейчас не стоило. Ну, это было совершенно не комильфо по отношению к самой себе.
— Я не хочу, чтобы ты сейчас уезжала, — спокойно сказал Антон, глядя куда-то в сторону. Тон верный, но, увы… Момент совершенно не тот, и не та женщина, чтобы это услышать.
— Брось, — я усмехнулась краем рта. — Ты хотел меня поиметь — ты поимел. Можешь ставить галочку и шпарить дальше по списку. Сколько там в редакции еще симпатичных девиц, подходящих под твой вкус? Тридцать четыре?
— Двенадцать, — самодовольно бросил Антон и потер глаза.
— Ты настолько разборчив? — я подняла брови. — Тем лучше. Займись следующей целью.
— Не хочу, — Антон качнул головой. — Хочу тебя, Свет.
Я ему аж посочувствовала. Да, наверное, это бы сработало. С кем-то другим, кто велся на это все и нуждался именно в этом. Но мне-то слова были вообще не нужны, я как никто знала, что у слов нет никакого веса.
— Переживешь, — я качнула головой. — Никакими уникальными качествами я не обладаю. Разве что ссучность у меня зашкаливает, так это недостаток, так ведь?
Судя по прищуру светлых глаз, он был со мной согласен.
— Оставайся, — Антон плюхнулся на диван напротив меня. — Позавтракаем, покувыркаемся. Почему нет?
— Антон, ты совсем дурак или не очень? — Поинтересовалась я. — Хочешь сказать, что первое, что мне нужно после того, как я узнала о смерти своего мужчины, — это начинать новые отношения?
— Я не предлагал тебе отношений, — отрезал Антон. — Только секс. И сессии.
— Заманчиво, но нет, — я рассмеялась. Нет, серьезно. Ужасно забавный мальчик. Судя по всему, просто нес что попало, отчаянно надеясь попасть. Неужели я его настолько задела? Да боже мой, переживет. Не он первый, не он последний. Трахнет Энджи и перебесится.
Его взгляд сделался стеклянным. Кажется, я его нешуточно бесила — даже удивительно, что он при этом продолжал настаивать на своем.
— Сколько времени ты без Дома? — Спросил Антон, глядя чуть выше моего плеча. — Ты хоть с кем нибудь трахалась эти два года? Разве у тебя нет в этом потребности, разве ты не хочешь, чтобы у тебя был и секс, и все остальное?
— И это тоже не твое дело, милый, — я чуть улыбнулась, склоняя голову набок. — Ты же мне не Дом и не муж, чтобы спрашивать такие вещи. Ошейник я от тебя не принимала, на колени не вставала. Дала один раз — ну и хватит на этом. Больше ты ни на что не годишься. Прости уж. Но не со мной. Ты же в курсе, сколько в Москве нормальных саб? И любая тебе даст с удовольствием и на коленочки встанет с радостью. Не трать зря силы. Особенно на то, что тебе не нужно.
— Не тебе решать, что мне нужно, — процедил Антон, щурясь и глядя на меня.
— В точку. И не тебе знать, что нужно мне, — в моей ладони завибрировал телефон — такси подъехало. — Ну, все, я пошла.
Я прошла в прихожую, взяла пальто, вчера еще небрежно брошенное на какую-то винтажную софу. Ну, слава богу, домработница не добралась. А то искала бы я его днем с огнем, а Антон бы наверняка козлил, не сознаваясь, в какой из его шкафов запихивают гостевую одежду.
Он все-таки перехватил у меня пальто, буквально выдрал из рук. Но, слава богу хоть не для того, чтобы меня задержать. Не пришлось показывать средний палец и оставлять ему пальто как сувенир на память. Просто помог надеть. Я закатила глаза, но так уж и быть. В конце концов, сегодня я могу дать ему некоторые поблажки, раз уж мы все-таки переспали.
Он сгреб меня за лацканы пальто, притягивая к себе, до того как я успела завязать на шее шарф.
— Все-таки уйдешь? — тихо выдохнул он, и в этом выдохе звучало нешуточное раздражение. Наверное, от его близости я должна была стечь лужицей к его ногам, так? Боже, я чуть в голос не заржала от этой мысли.
— Разумеется, — нет, надо бы, наверное, улыбаться не столь откровенно, пощадить мужское самолюбие. Но не получалось.
Он впился губами в кожу моей шеи, и…
Если бы он полез целоваться, он бы получил коленом по своему неуемному месту.
Нет, он сжал на моей коже зубы, затапливая мой мир спазмом боли. Ох ты ж… А ведь бывает иногда неплох, мальчик… Последний укус, последняя подпись. Почему нет? В конце концов, ему вчера я говорила спасибо. Разве не поэтому сейчас я щадила его самолюбие? Ну, не во всем, конечно, но все-таки. Этот укус — неплохая форма для “пожалуйста”.
— Вот теперь — вали, — устало выдохнул Антон, разжимая руки и отпуская мое пальто. — И в понедельник — без опозданий. Заявление твое я уже, считай, сжег.
— Так и быть, господин главный редактор, — усмехнулась я.
На самом деле я могла его послать. Но… Заявление-то я писала, во многом, из-за того, что считала его козлом. Я любила именно “Estilo”, именно этот упоротый и очень креативный коллектив. Жаль, что Гоша сбежал, но все-таки… Может, и стоит дать Антону как главному редактору шанс. Ну или попытаться спасти журнал, чем я не супервумен? Хоть это и не в моих привычках, но уж слишком многое в моей жизни сейчас горело, чтобы я отказывалась еще и от этого островка стабильности.
В ладони снова завибрировал телефон. Таксист явно переживал за свой заказ, надо будет потом накинуть ему чаевых.
— Выхожу, — произнесла я, поднимая трубку и глядя в светлые глаза Антона. На самом деле, может быть и да, если бы не сейчас. Если бы до Него. Но сейчас мне было с кем сравнивать. А выиграть у Алекса не смог бы даже какой-нибудь очень приличный бог. Алекс сам по себе был действительно Козырь — по жизни. И все карты у него были сплошь козырными тузами. Так что… Нет, Антон, без шансов.
Жаль, у меня не получалось уходить по-английски, прощаться и нормально вести себя в таких ситуациях я не умела совершенно, но все-таки. Набросила на шею шарф, пряча алый след от зубов, кивнула Антону и вышла уже, наконец, из его дома.
Там, в моей квартире, меня дожидалась одна белая коробка.
Глава 13. Отпускающий
Большая взрослая отважная девочка Светочка.
Акула журналистики, профессионал по откусыванию гениталий озабоченным козлам, та самая, по плети которой, наверное, скучают некоторые очень плохие московские дядечки. В общем, крутая в собственных глазах, как Эверест, ну может быть чуть-чуть пониже, но все-таки.
А домой к коробке я категорически не спешила. От Антона-то уехала, зашла домой переодеться, нырнула в первые попавшиеся джинсы и джемпер и вылетела из квартиры, будто встретила там бывшую женушку Алекса. Хотя… Не. От этой стервы я бы, пожалуй, бегать не стала. Надо придумать другое сравнение.
В торговом центре я съела в два раза больше мороженого, чем обычно, облазила все этажи, выпила столько кофе, что перестала различать вкусы сиропов, купила ровно на одно платье и две блузки больше, чем мне было необходимо, измучила Таньку своими примерками и заболтала её вусмерть, так и не сказав того, что сверлило изнутри.
Танька смотрела на меня беспокойно, но в душу с вилами не лезла. От неё-то я все равно бы скрывать не стала, просто для того, чтобы сказать вслух — надо было выдохнуть, а я… Как бы ни кочевряжилась — близка к этому не особенно и становилась.
Как бы я ни хотела оттянуть неизбежное — вечер все-таки настал. И Васнецов, черный драконище, забрал от меня свою королевишну, которая весь день по торговому центру разгуливала в ошейнике. В комплекте с её таким нежным голубым платьицем этот аксессуар смотрелся довольно упорото. Но Таньку-то волновали не взгляды кого попало, а взгляд конкретно её мужа.
Ох уж эта парочка. Не обожай я обоих этих совершенно прекрасных персонажей — наверное, завидовала бы им лютой завистью. Потому что у них все было. Семья, любовь, очаровательный пацан — и сессии с субботы на воскресенье. И пожалуй, именно Танюшка и могла меня понять как никто. У нас у обеих был задвиг на мужчин постарше, и эта вера в лебединый “один раз и на всю жизнь”, ну и что уж — подружка у меня тоже оказалась мазохисткой. Это было чудное совпадение обстоятельств, я ужасно угорала, потому что познакомились мы с Танькой в месте, где уж точно не могли предполагать подобные увлечения.
Моя квартира встретила меня безмолвием и пустотой.
Душ. Переодеться. Кофе.
Ритуалы помогали — оттягивать.
Коробку я вновь принесла на кухню, надеясь, что от того, что она будет перед глазами, у меня будет меньше поводов слинять от этой задачи. В итоге же — пила кофе, сидя на подоконнике, не решаясь преодолеть эти несколько шагов до стола. Но кончился кофе, причем не только у меня в чашке, но и во вскрытой упаковке. Можно было достать новую пачку, намолоть еще и снова завести кофеварку, но… Это снова был обходной путь, поэтому я просто вымыла чашку и убрала её от греха подальше.
Сегодня — уже не кофе. Сегодня нужно что-то гораздо крепче — вроде твердого плеча Джека Дэниэлса.
Виски, лед и стакан, вынутый из морозилки.
Годная анестезия, вот только сгодится ли она для человека, который добровольно сейчас собирался вскрыть себе грудную клетку тупым кухонным ножом?
А, нету у меня сейчас альтернатив, из более сильных способов обезболивания души — только пуля в висок, да кто ж мне её подарит?
Перед тем, как открыть коробку — я замираю, опустив пальцы на крышку. Ладно, это, в конце концов, не гроб и не пасть дракона. Давай, Света, открывай. Сейчас или никогда.
Все, что есть в коробке — упаковано в белые пакеты. На каждом пакете — твердой рукой Алекса написан номер. В принципе, по форме некоторых из них я могла бы понять, что в них лежит, но от догадок я отстранилась. Номера зачем-то нужны, значит, Алекс предполагал какой-то алгоритм.
Три пакета и один конверт. И на чистом белом поле — острым почерком Алекса выведено:
Ласточке.
То ли виски такой ледяной, то ли я просто не чувствую вкуса. Еще так мало сделала шагов вперед, а уже спешно закидываюсь алкоголем, потому что без него тут совершенно никак.
Мне отчасти бы хотелось, чтобы в конверте лежало много-много листков бумаги, но я прекрасно знала, что не в традициях Алекса растекаться мыслью по древу. Он никогда не был болтлив, больше молчалив, и это на самом деле не было страшно. Не столь уж и нужно, чтобы оба партнера в отношениях никак не затыкались.
Один листок. Мелкий убористый почерк и строчки, наползающие друг на друга. По листку рассыпаны даты, видно, он писал это не за один день. В глазах невыносимо режет, не помогает ни кружащий голову виски, ни самоконтроль, ни твердая уверенность, что взрослые девочки не плачут.
“Знаешь, летучая, я пишу тебе сейчас, и думаю только лишь о том, что я провел слишком дохрена дней без тебя рядом. И жизнь до — да и сейчас тоже. Дурак был. Надо было сразу тебя искать, а я даже не знал, что ты есть и ждешь меня. Никогда меня не парили ошибки, а сейчас — тревожно за них становится. Сколько времени потерял”.
“…Хрен его знает, как пройдет операция, терапия жутко выматывает, сейчас целовал бы твои пальцы — на удачу, но не хочу, чтобы ты плакала. Только бы вернуться к тебе, передать уже все дела Эду и прожить спокойно последние месяцы — хоть сколько, лишь бы с тобой”.
“…Знаешь, летучая, я все думал, что начало этого письма придет, но, судя по всему, нет, не придет, и будет вот так, но хоть по-настоящему”.
Строчки бегут по бумаге, а по моим щекам — слезы, которые мне приходится смахивать, лишь бы не падали и не смазывали написанные его рукой буквы.
Читаю каждое слово, врезаю в сердце.
“…Без тебя — не дышу… Без тебя — не живу”, — самое банальное, самое простое — но мне не нужны особые изыски. Слова — ложь, чем проще слова, тем они искреннее. А эти слова я могла бы повторить для него. Потому что взаимно. Если б был.
Это не было даже письмо, это были просто хаотично набросанные мысли, тревоги — Его тревоги и Его мысли. Каждая из которых была как судорожный, горький, но такой необходимый для жизни вдох.
После этого письма невозможно верить, что меня обманули. Даже если бы эта шальная и безумная гипотеза и имела бы права на жизнь. Слишком много личного, слишком много глубоко Его — такого что не подделал бы даже тот, кто хорошо знал Алекса.
“Кажется, я тебя все-таки предам, моя летучая. Прогнозы хреновые. И сказал бы прости, да этого мало. Допрыгался. Ты все-таки будешь плакать.
Ласточка, не хорони себя со мной. Если бы мог — сам с того света приволок бы к тебе кого-нибудь, с кем бы ты смогла еще раз ожить, да только знаю, что ты ни для кого — только для меня и для себя. Так оживи для себя, моя летучая, и прости старого дурака, что тебя приручил и бросил одну.
С любовью, твой Господин”.
Он никогда не допускал подобных сентиментальностей в жизни, был слишком стреляный воробей для всего этого. Я и не просила. Тем бесценнее были эти слова сейчас. Каждая отдельная фраза — как бриллиант.
Белый лист я прижимала к лицу. “Твой Господин — оказалось под губами. Сердце выло как никогда надсадно.