========== Перестань умирать ==========
«Блять, он нормальный вообще?»
Саша наблюдает за магией из-за кулис. Саша уверен, что, будь отдаваемая Яриком энергия видимой, зрители бы ослепли. Саше, может, самому проще было бы ослепнуть, чтобы не видеть мертвенную бледность, проступающую через грим.
Перед началом он стоял, прислонившись к стене и наблюдая, как гримируют Рейстлина, и пытался ободряюще улыбаться. Ярик сидел как на иголках, периодически забываясь и начиная нервно раскачиваться, так что кому-то же надо было оставаться спокойным?
— Не помри там, — напутственно хмыкнул он, когда Ярик поймал его взгляд в зеркале. Тот только криво улыбнулся.
Саша и перед выходом на сцену это повторил. Похлопал по плечу, отсалютовал сжатым кулаком и ушёл за даламарской мантией, чтобы не нервировать это чудовище откровенной за него тревогой. Ярик и так нервный, вчера сожрал полпузырька валерьянки, чтобы хотя бы лечь (про «заснуть» Саша и не заикался). Сложно его за это винить — не каждый день мечта сбывается — но вторые полпузырька Саша пил сам и втайне, пытаясь не загадывать, как ему потом Ярика тащить в Москву и на следующий же день — снова на сцену, на долгожданный совместный концерт, изображать, помимо прочего, Иисуса, Моцарта и умирающего L, будь они все неладны.
В антракте Ярик шатался, но держался в целом неплохо и был даже собой доволен (хоть и смеялся про забытый посох несколько истерично), но Саша обольщаться не спешил: второй акт пережить без потерь шансов было куда меньше.
Он предпочёл бы ошибиться.
Сейчас он даже не ужасается с остальными шёпотом, делая ставки, на какой сцене Яр просто свалится. Он знает точно: свалится после. Доиграет — и свалится.
И угадайте, кому придётся его ловить.
Человек на сцене, едва не плачущий, когда ему признаются в любви, упорно не воспринимается Рейстлином. Саша хотел бы верить, что это просто игра — актёры они или где? — если бы не знал, что «просто» играть Ярик не умеет. Особенно эту роль — сколько разговоров было о том, что Рейстлина он живёт!
От «О любви» Саша малодушно отворачивается. Смотреть невозможно. Хочется зажать уши ладонями, лишь бы настоящей истерики в изменившемся почти до неузнавания голосе не слышать.
Он, конечно, с самого начала предполагал, что именно на этом моменте у Ярика полетят все предохранители и про контроль ситуации можно будет забыть, но предпочёл бы не убеждаться. Тревога за друга окончательно превращается в страх.
На Ростике, только что допевшем «Колыбельную», лица нет. Ростик горе-чародея за плечи хватает, стоит тому оказаться за кулисами, и свистящим шёпотом спрашивает, какого чёрта это вообще было. Яр улыбается бледно, показывает большой палец на вопрос «ты вообще как?», кивает стоящему в стороне Саше и только головой качает на «ты напугал меня до чёртиков».
Саша глядит в воспалённо сверкающие глаза и радуется, что в Москву они ночным поездом вместе едут. По крайней мере, величайший чёрный маг один не останется — не надо ему сейчас, не стоит, магия слишком много сил отнимает, пережить бы этот чёртов показ, как же долго…
Саша в Бездне толкает его максимально осторожно, не разбить бы такого нечаянно, а Яр всё равно ухитряется неудачно спиной упасть. Но у него всё в порядке, конечно — только вид абсолютно затравленный и глаза покраснели. У него всегда всё в порядке, если ему верить (Саша не верит).
У него и на поклонах всё в порядке — так в порядке, что придерживают его втроём, лишь бы падать не начал. Ярик поклоны честно выдерживает (только цветы брать не рискует — не то выронить боится, не то не уверен, что заслужил), поздравления коллег выдерживает, даже разговор с режиссёром выдерживает. Почти.
Саша этому разговору невольный свидетель — пытался найти Ярика и наткнулся на него с Русланом в коридоре. Отошёл в сторону подождать, чтобы не мешать и невольно не подслушать. Режиссёр выглядит усталым, Яр — откровенно больным; режиссёр говорит что-то негромко, потирая переносицу, не разобрать — ругает или хвалит; Ярика заметно потряхивает, челюсть сжимается всё сильнее, он на собеседника старательно не смотрит, по-настоящему опирается на посох и слушает молча — пытается иногда кивать, но движения дёрганными получаются, через силу. Саша замечает всё это невольно — предпочёл бы не замечать — и всё более нервно пальцами по стенке какой-то неровный ритм отбивает.
Руслан вдруг, нахмурившись, замолкает и показывает на что-то, чего Саше не видно. Ярик подносит руку к лицу и непонимающе смотрит на кровь на пальцах. Руслан начинает оглядываться, будто в поисках помощи — режиссёру перед показом определённо есть, чем заняться, кроме возни с горе-чародеем, который довёл себя до предела. Опять.
У Саши лопается терпение.
— Я с ним разберусь, — улыбается он Руслану и утягивает зажавшего нос Ярика в гримёрку.
— Я вас понял, — не своим голосом бормочет тот, всё так же не глядя на режиссёра.
Руслан только машет рукой — «договорим позже!» — уже снова куда-то торопясь. Наверное, где-то что-то пошло не так. Опять.
Саша усаживает горе-чародея на первый попавшийся стул, осторожно забирает посох из сведённых судорогой пальцев, заставляет наклонить голову и целую, кажется, вечность сражается с бутылкой, пытаясь её открыть. Поливает платок водой, разлив половину, и прикладывает Ярику к переносице. Тот, кажется, этого даже не замечает, глядя на собирающуюся на полу лужицу крови.
— Держи давай сам, — ворчит Саша. — Допрыгался, да? Тоже мне, Р-р-р-рейстлин…
«Перестань умирать, пожалуйста, просто, блять, перестань умирать».
— Я налажал? — спрашивает Ярик очень тихо.
Не слушал. Не слышал, вернее.
— Ну, это как посмотреть, — закатывает глаза Саша, всё ещё держа платок. Капли крови постепенно становятся реже. — Если считать лажей то, что ты чуть не помер прямо на сцене и едва не обеспечил залу психологическую травму…
Ярик криво улыбается и всё-таки поднимает руку к переносице. Саша убирает пальцы и машинально хлопает его по макушке, чуть не запутавшись в разлохматившемся парике. Ненадолго повисает тишина, нарушаемая только звуком падающих капель. Постепенно и этот звук сходит на нет.
— На самом деле, это было… да, — кашлянув, говорит Саша.
— Да? — слегка улыбается Яр.
— Да, — кивает Саша увереннее. — Это было прямо «да». Такое «да», что «дашнее» некуда. Ты живой вообще?
— Я-то живой, а вот мир рассыпался, — бормочет Ярик и прикрывает глаза.
— Склеим, — вздыхает Саша. Опять пытается успокаивающе-покровительственно похлопать его по голове и опять натыкается на дурацкий парик.
— О да, ты у нас мастер склеивать разбитые чашки, — усмехается Ярик, — и миры.
— А ты мастер их создавать.
— Разбитые-то чашки?
Саша снова закатывает глаза. Яр остаётся сидеть с платком у носа, явно забыв, что вообще может двигаться, и что-то там в себе переживая.
Иногда Саша действительно чувствует себя Сальери и ловит себя на жгучей зависти к этому юному дарованию, но в моменты вроде этого определённо предпочитает оставаться таким, какой есть. Без сжигающего всё огромного таланта (Саша уверен, что поёт хуже, и законченное образование на это никак не влияет), зато с относительной психической стабильностью. Хорошая штука — психическая стабильность. С Яриком, правда, её сохранить сложновато, но шансов явно больше, чем у самого горе-чародея — ад в его голове Саше даже представить страшно.
— Эй, — неуверенно подаёт голос Саша, — ты реально это сделал. Было очень круто.
Тот не реагирует. Саша забирает у него платок, помогает ему выпутаться из мантии, снимает откровенно неудачный парик; присев, стягивает рейстлиновские сапоги.
— Совсем раздевать не буду, обойдёшься, — хмыкает он, — дальше сам.
— А такой фансервис был бы, — вяло улыбается Ярик.
У Саши немного от сердца отлегает: пытается шутить про фансервис — значит, чувствует себя чуть живее, чем выглядит.
— Скоро вернусь, — обещает он, уходя на сцену даламарить. — Дождёшься?
Ярик только руками разводит: куда, мол, я так уползу?
Вернувшись, Саша вздрагивает невольно: Яр, сидящий, как сидел, с полуприкрытыми глазами и кровью под носом, выглядит совсем потусторонне. Слишком Рейстлин, слишком не отсюда — почти жутко становится, а тёмные линии грима на лице воспринимаются не захватывающей мага тьмой, а трещинами. Вот-вот рассыплется, разобьётся совсем на осколки, и как собирать? Это же не чашка, которые он бьёт с завидной регулярностью, «Моментом» не склеить…
Саша мотает головой, стряхивая наваждение, и негромко его окликает. Ярик, не открывая глаз, отзывается подохрипшим голосом, дополняя картинку умирающего мага.
— Ты грим вообще снимать будешь? — спрашивает Саша. — Могу кого-нибудь из девочек позвать.
— Не, — тот даже глаза открывает, хотя с фокусировкой у него явно проблемы, — не надо никого.
— Ладно. Мне дашь помочь?
Яр молча кивает и послушно подставляет лицо. Саша, предложивший помощь прежде, чем успел подумать, мысленно ругается и тянет со стола ватные диски. Осторожно стирает кровь, переходит к тёмным полосам на правом виске и щеке, стараясь не задумываться о том, как это выглядит со стороны и… и вообще ни о чём не задумываться, ну к чёрту. Лицо Ярика расслабляется и из страдальчески-измождённого становится «всего лишь» смертельно усталым, но спокойным — и на том спасибо.
— Не засни там, — ворчит Саша, с нарочитой бесцеремонностью поднимая за подбородок его голову, чтобы удобнее было стирать рейстлиновские мешки под глазами (ситуацию это не сильно спасает, Ярик сам с величайшим магом тягаться может по этой части, он спал вообще?). Осторожно ведёт ватным диском по векам. Совсем не залипает на подрагивающие ресницы, что вы.
Яр что-то там бормочет неразборчиво и выглядит как кот, которого чешут за ухом. Ещё и улыбается, зараза.
Ладно, не то чтобы его бледность сильно успокаивала, но это лучше, чем полосы-трещины и белый грим.
— Александр, у вас на удивление нежные руки, вы не думали о карьере стилиста?
Саша отвешивает ему подзатыльник (не очень сильный, чтоб не развалился ненароком) и садится на стул напротив.
— Тебе нужно за вещами заезжать?
— Не, — дёргает головой Ярик, — всё своё ношу с собой. Можно, тут тебя подожду?
Саша с облегчением кивает. Отпускать это недоразумение болтаться по улицам в одиночестве очень не хочется.
Остаток времени до Сашиного финального выхода в «Кошмарах» они молчат: Яр, кажется, снова выпал из реальности, будто израсходовав остаток сил на очередную фансервисную шутку, а Саша просто не знает, что сказать. На сцену он от этого молчания почти сбегает — а вернувшись, Ярика на месте не находит.
Тот обнаруживается на улице под мелким питерским дождиком — уже переодевшийся, но без куртки. Стоит, запрокинув голову, и будто совсем от мира отключился.
— Заболеешь, — пророчит Саша.
— Значит, будешь опять меня лечить, — отстранённо пожимает плечами Яр.
Саша давится воздухом от возмущения и за шиворот затаскивает его под крышу.
Господи, быстрее бы уже поезд. А лучше — следующий вечер. Отделаться от всех и проспать часов так двадцать.
По дороге на вокзал Ярик идёт по какой-то странной траектории, периодически натыкаясь на прохожих и пропуская повороты. Саша тащит обе сумки; Яр пытался отобрать свою, но уронил её дважды и оставил эту затею.
— А ещё своим ходом в Москву рвался ехать, — вздыхает Саша. — Вмазался бы в дерево где-нибудь под Питером — и вот тебе весь концерт.
— Да не вмазался бы, — вяло ворчит Ярик. — Я бы доехал. Я на поезд вообще согласился, только чтобы вас, Александр, не нервировать. Я прекрасно себя…
И едва не врезается в указатель — Саша успевает дёрнуть его за локоть. Яр запоздало ойкает. Саша молчит — очень ехидно молчит. Ярик закатывает глаза, но ворчать перестаёт.
— Ты вообще сегодня ел? — соображает вдруг Саша.
— Не хочу, — отмахивается Яр.
— Я хочу. Давай зайдём куда-нибудь, время ещё есть.
В какой-то приличной с виду столовой Саша без вопросов ставит перед ним тарелку («Хорошо, мамочка», — закатывает глаза Ярик) и ловит себя на мысли, что окончательно превратился в курицу-наседку. О том, какого, собственно, чёрта он так беспокоится за это недоразумение и в какой момент оно стало его личной головной болью, Саша предпочитает не думать. Ну друг. За друзей беспокоятся. Это, кажется, нормально. Залипать на друзей, когда они чуть ли не самосожжением на сцене занимаются — наверное, чуть менее нормально. Беспокоиться за них едва ли не сильнее, чем за себя… испытывать дух захватывающую нежность в самые рандомные моменты… хотеть коснуться…
Саша не дурак, чтобы самообманываться и в чём-то себя убеждать. Саша просто предпочитает об этом не думать.
Не получится же ничего.
Яр напротив машинально жуёт, глаза пустые совсем, движения замедленные. Кажется, вкладывая в игру душу, он не оставил ничего для себя.
Не то чтобы это новость, просто в этот раз он явно переборщил.
В поезде Саша выдыхает: ладно, теперь целая ночь пути, может, с утра это недоразумение хоть немного отпустит? Застилает свою полку. Смотрит на зависшего с наволочкой в руках Ярика и застилает его полку тоже. Тот бормочет «спасибо» и ложится, треснувшись головой об стену и явно этого не заметив. Смотрит всё тем же пустым взглядом в никуда.
Саша качает головой и садится, почти привычно залипнув на тонкий профиль напротив.
«Ты старше и умнее, — выговаривает он себе, — хочется мелкому фансервисом страдать — флаг ему в руки, зрителям заходит, а ты-то чего ведёшься? Идиот, тебе тридцатник».
Только вот на тридцатник он себя не чувствует. Даже на Яриковы двадцать четыре, пожалуй, не чувствует. Так, шестнадцать-восемнадцать, недоразумение какое-то с бардаком в башке и сомнительной компанией.
Да ладно, он не жалуется. Просто… наверное, в шестнадцать-восемнадцать было бы проще.
Мысли прерывает внезапный приступ кашля. Саша отвлекается от Ярика и запоздало осознаёт симптомы аллергии «на поезд».
Твою ж мать. Невовремя.
Он вспоминает, что таблетки закончилось, за секунду до того, как нашаривает пустую упаковку.
Твою ж мать.
Вся бредовость ситуации доходит постепенно, вместе с нарастающим жжением в глазах. Сейчас бы загнуться от анафилактического шока по дороге на собственный концерт. Саша судорожно просчитывает варианты: пойти к проводнику? попросить кого из попутчиков? с Ярика точно спрос никакой, он же голову свою забудет, была бы возможность. Таблетки к списку концертного оборудования не относятся, чтобы Яр их захватить сподобился…
— Ой, какой ты красивый и пятнистый, — заторможенно говорит тот.
Саша возмущённо вскидывается, но снова заходится кашлем. До Ярика, кажется, что-то доходит, и он подскакивает, чуть снова не ударившись головой о верхнюю полку:
— Блин, Саш, ты чего?
Саша от него отмахивается, болезненно жмуря заслезившиеся глаза и пытаясь перестать кашлять хоть на секунду, чтобы просто вдохнуть. Получается с переменным успехом. Очки в какой-то момент начинают сползать, а потом и вовсе пропадают — Саша обеспокоился бы их судьбой, не будь всё так паршиво.
Ярик копошится где-то поблизости, бормоча какую-то ерунду.
— Сашка, Сашк, ты только не помирай прям сейчас, окей? Что я с твоим трупом на концерте делать буду — неловко как-то перед зрителями получится… Да и похороны сейчас дорогие, помнишь, мы цены гуглили, разориться же можно, а ты же копить так и не начинал, да? Я, собственно, тоже, так что нам ещё лет десять точно пахать надо на место на кладбище, так что ты пока живи, я сейчас… О, нашёл, вот, держи.
Саша разлепляет глаза и видит упаковку знакомых таблеток. Пьёт, вклинившись между приступами кашля. Спустя небольшую вечность понимает, что снова может функционировать, и ищет глазами спасителя. Тот сидит напротив, слегка шатаясь не то от хода поезда, не то сам по себе, и настороженно заглядывает в глаза, вертя в руках Сашины очки.
— Целые, — говорит он, слегка помахав ими в воздухе. Звучит довольно растерянно. — Поймал. Ты жить будешь?