Может быть, он просто сошел с ума. Ну и пусть.
Парень отчаянно упирался, пока Уббе и Сигурд привязывали его к столу, но силы справиться с двумя братьями у него не хватало. Избитый и напуганный, он не мог даже толком сопротивляться, и Ивару было противно наблюдать за ним. Он давно убедился, что на свете есть всего лишь два типа людей: те, кто срет в штаны при малейшей опасности, и те, кто защищает собственную жизнь, чего бы это ни стоило.
Явно не последний тип.
Нож блеснул в тусклом свете, и указательный палец молодого человека отлетел в сторону. Парень отчаянно закричал от боли, заметался, но веревки, используемые Лодброками, и не такое выдерживали.
— Кажется, ты обещал мне имя, — Ивар примерился к следующему пальцу.
Уббе смотрел на происходящее равнодушно, будто его вообще не касалось ничего и никто. Ровно так же он смотрел, когда Бьерн кромсал топором спину Эллы.
— Я скажу! Скажу! — Лезвие уже коснулось липкой от крови кожи. — О, Господи, спаси меня…
— Не здесь. — Ивар приподнял бровь, и на его лице промелькнуло жестокое веселье. — Ты просишь не того бога.
— Блэк! — выкрикнул парень. — Блэк, о, Боже, это был Блэк, его люди пришли ко мне! Они угрожали мне!
Трое братьев переглянулись. Ивар удовлетворенно оперся о спинку своего инвалидного кресла, поднес ко рту лезвие, алое от чужой крови, постучал им по губам. Его глаза блеснули удовлетворением, которое он испытывал, когда убеждался в собственной правоте и убеждал в ней других.
— Надеюсь, вы запомнили имя? — обратился он к братьям. — Потому что этот придурок больше никогда и ничего не скажет. Никому. Подержите-ка его, м?
От Ивара не укрылось, что Сигурд отвел взгляд, пока держал их пленника за плечи. Уббе нажал на нижнюю челюсть парня, заставляя его открыть рот. Кровь брызнула им обоим на лица, когда Ивар вытащил язык юноши наружу, а затем одним движением отрезал его.
Ивар знал, что Сигурд смотрит на него с отвращением. «Пусть бежит и жалуется женушке, потому что матери больше нет, чтобы спрятать его в юбках», — подумал он. Уббе всегда понимал его лучше. И Бьерн. По крайней мере, пока не понял, что Рагнар не собирается завещать ему Lothbrok Inc.
— Если это был Блэк, то он собирался убить меня, — обратился Ивар к братьям. — Потому что изначально он сам взывал меня на диалог о продаже казино.
Парень, привязанный к столу, мычал и рыдал, и Ивар раздраженно фыркнул в его сторону.
— Ты собирался продать Kattegat Casino, не предупредив никого из нас? — нахмурился Уббе.
— Не собирался, — шикнул Ивар, поражаясь тупости собственных братьев. — Мне было интересно, что еще захочет предложить мне Блэк. Но, видимо, он решил, что если убьет меня, то уговорить вас ему не составит труда.
— Почему ты решил, что убить хотели именно тебя?
— Простая логика, Уббе, — ухмыльнулся Ивар. — Простая логика.
Рассказывать братьям о разговоре с Альфредом он не собирался. Пока что.
Сигурд благоразумно молчал. Подсыхающие капли крови на его лице выглядели, как тонкие потеки.
— Думаю, нам следует показать ему, как Лодброки поступают с теми, кто пытается уничтожить их, не так ли? — Ивар развернул кресло и, подъехав к стене, достал из стеклянной витрины топорик.
— Кровавый орел, — тихо произнес Уббе.
— Именно. — Губы Ивара растянулись в улыбке. — Вы знаете, что нужно делать.
Лишившийся языка парень рыдал от боли и громко мычал все время, пока Сигурд и Уббе приколачивали его ладони к деревянной столешнице. Рагнар, не самый большой любитель пыток, тем не менее, оборудовал в доме помещение, в котором его враги и обретали покой. Как правило, в муках. Зато Ивар довел умение пытать людей до совершенства.
Впрочем, даже Сигурд признавал, что каждый замученный здесь человек заслуживал своей участи целиком и полностью. Даже этот парень, который любил деньги настолько, что предал самого себя.
— Дальше я сам, — кивнул Ивар. Он как раз закончил точить топор, и звук, издаваемый острием, доводил жертву до безумия. — Хотя… Уббе, надрежь ему спину. Не хочется снова браться за нож.
Кровь брызнула Уббе на рубашку и шею. Утираясь рукавом, он отошел в сторону.
Когда топор опустился на спину парнишки в первый раз, тот замычал так, что глаза у него вылезли из орбит. У Сигурда дрогнули губы, но Ивар этого не видел. Ошметки плоти и кровь летели ему прямо в лицо.
— Он умер, — хмыкнул Уббе, глядя на тело. Глаза парня закатились, рот приоткрылся, и он был бесповоротно, безоговорочно мертв.
— И что? — деланно удивился Ивар. — Это что-то меняет?
Бьерн забрал у него привилегию убить Эллу, и зверь внутри младшего Лодброка жаждал чужих страданий так же сильно, как иногда — смерти его собственного брата. Ивар не замечал, что всё его лицо уже было в крови.
Ему пришлось приложить множество усилий, чтобы раздвинуть в стороны ребра, но у него получилось. Сигурд за его спиной тяжело сглотнул.
Легкие черными погонами легли на плечи жертвы. Ивар провел по своему лицу окровавленной ладонью, оглядывая мрачное творение.
— Уббе, — повернулся он к старшему брату. — Пусть Гуннар отвезет это к одному из складов Блэков и подвесят прямо там, можно у выхода. — На его губах зазмеилась холодная улыбка. — Война, так война. Не я её начал.
========== Глава двенадцатая ==========
Блайя не могла уснуть. Сигурд уехал рано утром по приказу Ивара, и в десять вечера ещё не вернулся. Её сердце заходилось от волнения и страха за него. Она не знала, куда он отправился. Она понятия не имела, что задумал его сумасшедший младший брат, но догадывалась, что для её мужа это не могло означать ничего хорошего.
Ивар был ненормальным, абсолютно чокнутым, и Блайя понимала, что, если он выдрал Сигурда в шесть утра из постели, это должно было быть связано с Хвитсерком. Только дела семьи могли заставить его уехать рано и так надолго.
Она съездила в город с Торви, посмотрела в ноутбуке сериал, почитала книгу, но день тянулся долго, как жвачка, и был таким же пресным. Блайя хотела бы справиться с собственным страхом, но он каждый раз возвращался. Торви пыталась её успокоить, но у них были диаметрально противоположные взгляды на происходящее, ведь Торви всегда говорила, что Лодброки знают, что делают. И она всегда была уверена в Бьерне. Но Сигурд был другим.
Он не был похож на Бьерна.
Сигурд вернулся в начале одиннадцатого. Блайя зажала рот рукой, увидев, что рубашка его пропиталась кровью, а на лице засохли кровавые капли. Молча, опустив голову и стараясь не смотреть на жену, Сигурд прошел в ванную, открыл там кран, и, если бы Блайя не успела скользнуть за ним в приоткрытую дверь, он заперся бы там.
— Сигурд… — Она шагнула к нему, и он отшатнулся, избегая её прикосновений. — Ты… — Она облизнула губы, глотнула воздуха, пытаясь успокоить бешено забившееся сердце. — Ты ранен?
Он покачал головой.
— Нет.
Сначала ощутив облегчение от того, что он в порядке, Блайя тут же почувствовала, как у неё в груди что-то оборвалось, и стало очень больно, как в детстве. Так больно, что на глазах выступили слезы.
Она понимала, что Сигурд никогда не был ангелом, что его семья была жестокой. Она помнила, что Лодброки сделали с её отцом, но всё это проходило мимо, не касаясь Сигурда. Её Сигурда, который пел ей свои песни и целовал её, и дарил ей цветы, и оберегал от всего на свете. Её Сигурда, обнимавшего её в ночи, когда она просыпалась от кошмаров. Её Сигурда, заботливого и нежного, и сильного, и…
Просто её.
Комок встал у Блайи в горле, когда она всё же подошла ближе. На ткани рубашки засохли пятна крови. В крови немного вымокли и его волосы, упавшие на лоб.
Сигурд сжал в кулак ладонь, на миг зажмурился.
— Блайя, пожалуйста, уходи.
Он впервые хотел, чтобы она ушла. И маленькая девочка внутри неё хотела, чтобы она ушла. Сбежала, несмотря на обещание всегда любить и поддерживать его, потому, что невозможно поддерживать убийцу, или того, кто мог спокойно смотреть на убийство, и…
Блайя Лодброк, взрослая женщина, которой она стала, загнала маленькую девочку в самую темную комнату своей души и заперла её там на ключ.
Она не уйдет. Не сбежит.
— Это было из-за Хвитсерка?
Сигурд кивнул.
— Мы нашли парня, который испортил тормоза в его машине.
Вода шумела, заглушая его слова.
Блайя могла четко видеть засохшую кровь на его щеках и подбородке, и сухие губы, и боль, затаившуюся в его синих глазах, и ей хотелось обнять его и укачивать, как ребенка. Он всё ещё был её мужем, её Сигурдом, и, что бы он ни сделал, это никак не коснется её. Что бы он ни сделал, для неё он всегда будет тем, кем и был.
Любовью всей её жизни.
Она прислушалась к себе, глядя ему в глаза.
Боится ли она его? Нет. Ненавидит ли она его? Конечно, нет.
Возможно, сегодня он убил человека, или смотрел, как его убивает кто-то другой (Ивар?). Возможно, ему приходилось делать то, что требует от него долг перед семьей. Но…
Разве тот человек не заслужил смерти, если хотел убить Хвитсерка? Разве тот человек не получил по заслугам?
Что-то темное, почти языческое, поднималось в ней, пока она думала, что, может быть, Лодброки были правы, отвечая ударом на удар. Что люди разучились по-настоящему мстить за своих близких, надеясь на полицию и закон, которые не всегда эффективны. Что, может быть, нужно просто бить в ответ, не дожидаясь, пока враг вновь наберется сил для атаки.
Теперь она была частью этой семьи, и другой у неё не было. И она понимала, что медленно становилась похожей на них. Она становилась Лодброк.
Блайя смотрела на Сигурда, и боль постепенно отпускала её, уступая место гордости, но гордости мрачной.
Приподнявшись на цыпочки, она обвила его шею руками и поцеловала в губы, ощущая солоноватый вкус чужой крови. Сигурд замер, а потом обнял её, привлекая к себе и жадно отвечая на поцелуй, и Блайя почти могла чувствовать, как отпечатываются на её светлой футболке кровавые пятна.
— Тебе нужно в душ, — тихо произнесла она, отстраняясь. — И, наверное, мне тоже.
Блайя принялась расстегивать на Сигурде рубашку. Он молчаливо следил за её действиями, а, когда комок окровавленной ткани упал на пол, перехватил Блайю за запястья.
— Дальше я сам, хорошо? Я не хочу, чтобы ты имела к этому отношение.
— Нет. — Блайя коснулась губами его подбородка. — Уже поздно.
Горячая вода стекала по их телам, смывая прочь кровь, усталость и боль. Очень осторожно Блайя водила мочалкой по плечам и спине Сигурда, и в горле у неё по-прежнему стоял комок. По напряженности его тела она понимала, что он всё ещё где-то не с ней. И на какую-то свою часть он пока не вернулся из темных лабиринтов, по которым Ивар водил тех, кто был к нему приближен.
— Расскажи мне, — прошептала она ему на ухо. — Тебе станет легче.
— Ты не должна это знать. — Сигурд забрал у неё мочалку. Блайя закрыла глаза, наслаждаясь его прикосновениями, едва слышно вздохнула. — Я боюсь подумать, кем ты меня теперь считаешь.
— Кем? — Она прикусила губу, когда его ладонь нежно скользнула по её спине на поясницу. — Я люблю тебя. Ты мой муж. Ты — моя семья. — Она положила руку ему на грудь.
— Я помогал Ивару убить человека, — надтреснуто произнес он. — Не раз.
— Я знаю. Но я всегда знала, кто ты. Я вышла за тебя замуж, понимая, что вы — не семья агнцев Божьих. И я знаю тебя. — Блайя шагнула вперед, прижимаясь к нему всем телом. — Я знаю, что ты ненавидишь жестокость Ивара.
— В какой-то степени я был рад, что Ивар его убил.
Сигурду многого стоило это признание, Блайя это понимала. Боль в его голосе, стыд и нежелание признаваться в собственной слабости заставили её замолчать, но лишь на минуту. Она не знала, как донести до него, что он делал то, что должен, и она сейчас делает то, что должна, потому что семейные узы, как и узы любви, заставляют нас делать то, что мы, возможно, никогда не сделали бы. Потому что он был тем, кем он был, а она любит его, и всегда будет любить.
Но правильных слов не находилось, а сердце Сигурда билось под её ладонью, и он дышал тяжело, будто пробежал стометровку.
Хотя на самом деле он просто признался в собственных чувствах, которых стыдился.
А потом Блайя тихо ответила:
— Я тоже.
И, когда Сигурд крепче обнял её и уткнулся лицом в её мокрые волосы, она поняла, что между ними рухнула ещё одна стена.
*
Сигурд сидел на полу, прикрыв глаза, пока Блайя сушила его волосы феном. Ей нравилось перебирать его волосы, светлыми кудрями падающие ему на плечи и спину, а Сигурду, она знала, нравилось, когда она так делала. Иногда он начинал тихо мурлыкать себе под нос песню, но сейчас он, казалось, засыпал, и только тихое гудение фена не давало ему отключиться.
— Мне нужно рассказать тебе кое-что. — Блайя отложила фен и принялась заплетать его кудри в мелкие косички.
Внутри у неё все переворачивалось от необходимости рассказать ему о её снах (видениях?), и больше всего она боялась его реакции. Боялась недоверия. Боялась, что он посмеется над ней, хотя понимала, что, скорее всего, приписывает ему реакцию, которую бы могла выказать сама, ведь она всегда старалась быть рациональной. Она всегда старалась объяснить события логически, а сны всегда были просто снами.
Сигурд был другим, а мистика, вера и таинственные языческие ритуалы были частью его жизни, тогда как для неё оставались экзотикой, пробуждавшей в ней что-то древнее и темное. Что-то, чего она не должна испытывать, будучи современной женщиной. Но что так подходило Сигурду, который не стыдился, кем он был.
Чаще всего не стыдился.
— М? — отозвался Сигурд сонно. Прикосновения Блайи его успокаивали, и он жмурился, как довольный кот, пригревшийся у огня. Обычно ей нравилось наблюдать за его умиротворенным лицом и нравилось касаться его в эти мгновения, но не сейчас.
Блайя помолчала полминуты, подбирая подходящие слова. Сигурд верил в своих богов и в силу амулетов, и она сама видела, что его вера — не слепа, что она основывается на том, что он чувствует и видит, и что происходит вокруг него. И, хотя ей всё ещё было трудно поверить, что его подарок по-настоящему спас ей жизнь, где-то в глубине души она начинала понимать, что его боги, возможно, существуют…
Если какие-нибудь боги вообще существуют в этом израненном мире, то эти боги — его. Но поверит ли он ей так, как она верит ему — безоговорочно и слепо, как жена и должна верить своему мужу, если любит его?
Как бы то ни было, он должен знать.
— Я видела сон. Я постоянно вижу один и тот же сон, и в нем Ивар убивает тебя снова и снова, — выпалила она, как на духу. — Я не утверждаю, что это — не моя фантазия, но… — Она понизила голос до шепота. — Мне страшно, Сигурд. Я боюсь за тебя. — У неё дрогнули губы. — Иногда я вижу твою смерть со стороны, иногда я тоже присутствую там. Каждый раз — одно и то же.
Блайя испытывала в своей жизни страх множество раз: когда отец замахивался для удара; когда она услышала выстрелы в доме и поняла, что возмездие пришло за Эллой, чтобы забрать его прямо в ад. Когда смотрела в глаза Ивару, который был готов продать её Осберту за казино.
Она боялась даже, когда Сигурд опустил её на плед, и в камине трещал огонь. Сигурд целовал её шею, сплетая её пальцы со своими, накрыв её своим телом, и она думала, что будет больно.
Но страх за его жизнь был сильнее их всех, вместе взятых. Он заставлял её просыпаться ночами, дрожа и крича, и сонный Сигурд обнимал её, прижимая к груди, и не видел, не слышал, как она беззвучно шепчет «Живой, живой…» И не знал, какая тьма приходит к ней, когда она спит.
Блайя могла чувствовать липкую кровь на своих руках даже теперь. Она могла смежить веки и как наяву увидеть его пустые глаза, и взгляд, обращенный в вечность. В своих снах она бросалась на его тело, но не могла сохранить его угасающую жизнь, и её руки пачкались в его крови. Её руки всегда были в его крови…
Однажды у сна было продолжение. Двое дюжих воинов тащили её в покои Ивара — господи, как она сопротивлялась, и теперь она не представляла даже, какая это была эпоха! — и, втолкнув её в спальню, кинули на кровать. Двери захлопнулись за её спиной. Блайя помнила ужас, охвативший её при виде младшего брата Сигурда, а потом она плюнула ему в лицо и получила пощечину такой силы, что почти потеряла сознание.