«Я хочу знать, что тебе известно об Иде».
— Как ты спросил, я так и ответил. — Альфред чуть подался вперед, глядя Ивару прямо в лицо, и то, как экбертовский мальчишка, едва вылезший из пеленок, совсем его не боялся, бесило до белых глаз. — Я знаю, почему ты спрашиваешь, Ивар. Ты хочешь знать, не проболтался ли Исайя мне о чем-то еще. Что именно тебя интересует? Я же сказал, я тебе не враг. Разве что в шахматной партии. Кстати, тебе мат.
Ивар стиснул руками край стола, чтобы хоть как-то сдержать рвущуюся наружу ярость. Он ненавидел проигрывать. Неужели за четыре года отсутствия практики игры в шахматы он совсем растерял хватку? Чуть успокоившись, он отметил, что нужно найти кого-то, с кем он мог бы тренироваться.
Ни один из его братьев шахматами не увлекался. Да им и мозгов не хватило бы. Того же Бьерна представить за доской было невозможно. Ивар бы со смеху умер. Может, Блайю научить? Отчего-то Ивар знал, что у неё получится.
— Отыграюсь в следующий раз. — Нельзя было показывать собственную слабость, собственные эмоции и гнев. Скрывать их Ивару всегда было трудно, однако воспоминания о множестве прошлых жизней научили его сдерживаться хотя бы в тех ситуациях, когда проявление эмоций было невыгодно или могло привести к непоправимым последствиям.
— Не сомневаюсь, — тонко улыбнулся Альфред.
Они сидели друг напротив друг друга, как много-много жизней подряд: язычник и христианин, американец и норвежец. Двое бывших друзей (а друзей ли?), двое настоящих врагов. Наследие Рагнара и Экберта никогда не проходило бесследно. Иногда они находились по одну сторону баррикад, иногда — по разные. Так или иначе, противостояние никогда не исчезало полностью.
Если бы Ивар мог вспомнить, где у Альфреда всегда было слабое место, он бы сумел надавить на него, заставить его отступить и выложить всё, что было ему известно. Только вот память подводила. Впрочем, что-то подсказывало Ивару, что Ахиллесовой пятой Альфреда всегда была женщина. Все беды — от женщин.
— Я встречался с Блэком по собственным делам. — Альфред взял в руки ферзя, крутанул в пальцах. — Понятия не имею, что он собирался делать, Ивар. Исайя ни о чем мне не проболтался.
— А если бы и проболтался, ты никогда не сказал бы, — закончил за него Ивар, изо всех сил стараясь, чтобы раздражение не перетекло в приступ гнева.
Альфред пожал плечами.
— Я не желаю тебе смерти. И я думаю, твоя семья всё ещё в опасности.
— Возможно, нашей смерти желает кто-то ещё. Как Исайя, — процедил Ивар.
— Я не думаю, что могу говорить за Исайю Блэка — лишь за себя. Нашим семьям нечего делить. И мы ходим по кругу. У меня есть ещё дела. — Альфред поднялся. Казалось, раздраженный тон совсем его не испугал. Ивар видел, как блеснул в электрическом свете серебряный крестик, болтавшийся у мальчишки на шее. — Спасибо за партию. Я вспомнил детство.
Он вспомнил детство, неужели?! Ивар сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Неверный ход. Неверный. Угрозы всегда действенней разговора, почему он не воспользовался старым добрым способом сразу?
В былые времена он перерезал бы Альфреду горло за насмешку, но информация уйдет вместе с кровью — это раз. И два: Экберт не оставит убийство любимого внука просто так. А их семью и так окружало слишком много врагов, чтобы ворошить гнездо тех змей, которые пока не собирались кусаться. Поэтому Ивар позволил Альфреду уйти и долго сидел, глядя на шахматную доску и пытаясь успокоить собственную злобу, клокотавшую внутри, подобно лаве.
«Нам нечего делить».
«Чертовы христиане! — подумал он зло, одним движением смел с доски фигуры. Они рассыпались по столу и полу с громким стуком. Полегчало. — Никогда их не поймешь! Их Бог велит им не лгать, но они всё равно лгут, а потом просят прощения, а потом снова лгут. Изворачиваются и хитрят, что твои ужи на сковородке, предают друг друга, но строят из себя паинек! Что может быть отвратительнее?»
Значит, делить им нечего? Ну конечно!
Альфред наверняка знал, что Рагнар собирался начать поставки оружия на Средний Восток, и после его смерти переговоры так и не прекратились. Но, судя по покушению на Хвитсерка, он говорил правду — и что за сложная партия у него в голове? Он продумал её, или он действует спонтанно, подстраиваясь под обстоятельства?
Ивар был почти уверен, что семья Экберта знала о намерении Эллы убить Рагнара и помогала Кингу в этом. Какими бы ни были причины Эллы желать смерти Лодброков, у Экберта были свои. Но доказательств у него не было. Экберт и его семья со всех сторон выглядели чистенькими, что агнцы их чертова Бога.
Но с их причастностью к смерти Рагнара он разберется потом. Сначала он должен вытащить из Альфреда информацию о планах Исайи Блэка. Ивар был уверен, что Альфреду известно больше, чем он говорил. Разумеется, больше. Понимание этого зудело в мозгу, как пчелы в улье. А, значит, он должен рассказать.
Хотя молчание Альфреда вызывало невольное уважение. Ивар и сам поступил бы так же, и сейчас, несмотря на ещё не утихшее раздражение, он чувствовал что-то вроде уважения к противнику. Впрочем, тот был всего лишь мальчишкой, а это значило, что разыскать его слабое место и нажать на него, возможно, будет легче, чем раньше.
Когда в трубке раздался голос Гуннара, Ивар произнес:
— Мне нужно, чтобы ты кое за кем проследил.
========== Глава семнадцатая ==========
Комментарий к Глава семнадцатая
https://pp.userapi.com/c621703/v621703409/49932/vIC_op-6b4c.jpg - Ивар & Ида aesthetics
Ида проснулась рано — привычки «жаворонка» давали о себе знать. Часы показывали семь утра, и она зевнула, перевернувшись на другой бок в надежде заснуть еще хотя бы на час или полтора. Однако она чувствовала себя до отвращения отдохнувшей. В новой постели ей уже которую ночь ничего не снилось, и, что странно, она прекрасно высыпалась. Хотя, казалось бы, в этом серпентарии?…
Лодброки пытались быть дружелюбными все эти дни. По крайней мере, некоторые из них. Сигурд хоть и смотрел на неё с некоторым подозрением, но, видя, как активно Ида пытается подружиться с Блайей, потихоньку оттаивал. Хорошо, очень хорошо. Хотя сама Блайя держалась настороженно, однако не противилась общению, как, впрочем, и не раскрывалась. Ида могла понять, почему, но все её планы терпели крах из-за подозрительности Блайи.
Старший из братьев, Уббе, в целом казался Иде спокойным человеком, и пока что она в своем первом впечатлении только укрепилась. Маргрет, впрочем, не разделяла спокойствия Уббе, и Ида часто ловила на себе её хмурые, подозрительные взгляды. Глаза Маргрет, похожие на глаза лесной ведьмы, следили за каждым движением Иды, когда семья собиралась за ужином. С женой Уббе что-то было не так, но Ида не могла понять, что она сделала, чтобы заслужить столь враждебное отношение.
Ивара и Бьерна, к счастью, Ида видела реже, чем остальных. Она была рада этому — находиться с ними в одном помещении было тяжело, а думать о них — ещё тяжелее. Оба они были слишком сильно похожи на Рагнара Лодброка, такого, каким она успела его узнать. Оба были будто две стороны одной монеты, будто черты их отца судьба разделила напополам и раздала старшему и младшему из сыновей Рагнара. Иде казалось, будто их молчаливая борьба за власть влияла на всех окружающих, и даже обычно трепливый Хвитсерк примолкал, когда кто-то из них подавал голос.
Хвитсерк. От мысли о нем Ида нахмурилась. Его ненавязчивое, но неотступное внимание заставляло её чувствовать себя зверем, ступающим по лесу, заполненному капканами. Хвитсерк умел нравиться людям, хотя не прилагал к этому ровно никаких усилий. Он расставлял капканы на овец, эти капканы щелкали зубами, но Ида знала, что не поймается в его сети. Не позволит острым зубьям ловушки впиться в её сердце.
Говоря по правде, не пойматься было трудно. Хвитсерк был удушающее мил: отвез её обратно на старую квартиру, помог забрать оставшиеся вещи, и за эту недолгую дорогу Ида поняла, чем он подкупает людей, заставляя их шагать прямо в заботливо расставленную ловушку. Он слишком хорошо чувствовал, что было нужно конкретному человеку здесь и сейчас. Ида улыбалась в ответ, но думала: «Ты не поймаешь меня, Хвитсерк Лодброк, ты слишком для этого прост». Распознать его, разобрать его поведение на шурупы и винтики было несложно, стоило только задаться такой целью. Он был линеен и легок в понимании.
Впрочем, у Хвитсерка была любопытная черта, которая ей импонировала: он не сдавался так легко. На то он и был сыном Рагнара Лодброка.
Размышляя о жизненных поворотах, забросивших её прямо в гнездо дремлющих змей, Ида спустилась на первый этаж. Завтракать ей не хотелось, зато хотелось кофе, и она, зевнув, побрела искать кухню. За несколько дней, проведенных в доме, она всё еще не выучила до конца расположение комнат и постоянно блуждала туда и сюда, пытаясь найти нужное помещение, и винила во всем собственный топографический кретинизм.
Дверь в тренировочный зал была приоткрыта, и оттуда доносились знакомые голоса. Хвитсерк и Маргрет спорили о чем-то на повышенных тонах, и краем уха Ида уловила собственное имя. Любопытство, она знала, сгубило не только кошку, но и много невинных душ, однако в доме Лодброков умение вовремя подслушать и сохранить до лучших времен чей-то секрет могло спасти жизнь. Как мышка, Ида прокралась к дверям и заглянула в щелку.
Хвитсерк, раздетый до пояса, вертел в руках кинжал. Волосы он забрал в низкий хвост, но короткие, влажные после тренировки пряди прилипли к шее и щекам.
— …я ведь люблю тебя! — Маргрет была едва ли не на грани истерики.
Оп-па. Значит, вот почему Маргрет пялилась на неё так злобно! Она же просто ревновала!
Ида затаилась еще больше, превратилась в слух. Гнойные раны семейства Лодброк начали вскрываться почти сразу, и важно было не упустить ни слова. Чем больше секретов — тем больше информации о тех, кто мог в любую минуту показать ядовитые клыки. Тем больше власти. Тем безопаснее…
— Великие боги, давай без сериала, — поморщился Хвитсерк. К дверям он стоял боком, и одним глазом заглянувшая в тренировочный зал Ида видела татуировки, увивавшие его плечи и руки. Хвитсерк был худощавым и жилистым, и далеко не таким огромным, как Бьерн, однако, как и в каждом из Лодброков, в нем ощущалась сила. И не только физическая.
Холод его тона не оставлял Маргрет ни единого шанса, однако она, кажется, не сдавалась. Ида едва успела спрятаться, когда Маргрет подошла к Хвитсерку ближе. Возможно, даже попыталась обнять его.
— Я больше так не могу, — раздалось её бормотанье. — Я ненавижу Уббе, он бесчувственный, совершенно не амбициозный, его устраивает всё, что происходит, даже как Ивар унижает его. И Ивара я ненавижу. Хоть бы он сдох, а?
Ещё интереснее. Ида ощутила то самое тревожное чувство, сродни ощущениям, что возникают на аттракционах вроде «Свободного падения» или «русских горок». Оно неприятно трепещет в животе, как пойманное и зажатое в ладони насекомое. Обычно это чувство означало только одно — «Разворачивайся и уходи, пока не поздно».
Однажды, не послушавшись этого ощущения, Ида подслушала разговор отца с приятелем, пока они сидели у него в кабинете и пили виски. Тогда она узнала, что у отца есть любовница.
— Не смей говорить так о моем брате, — тихо, но твердо произнес Хвитсерк. Ида не видела происходящего, но догадывалась, что он отстранил от себя Маргрет. — Ни об одном из них.
Наступившая тишина взрезала Иде уши, но продлилась недолго.
— То есть, трахать меня за спиной у Уббе — это нормально? — Маргрет больше не возмущалась и не бормотала, наоборот, её тон стал почти угрожающим. — Врать в лицо брату, которого так защищаешь — нормально? Ты тварь, Хвитсерк, ты знаешь об этом?
— Возможно, ты права, — глухо ответил он. — И я жалею, что подосрал Уббе. Ему и так не повезло с женой. Впрочем, ты никогда не сможешь об этом рассказать.
Ида поняла, что если не уйдет сейчас, то Хвитсерк обнаружит её здесь, подслушивающую чужие разговоры. Впитывающую в себя чужие секреты. К счастью, по соседству с тренировочным залом как раз была ванная комната, одна из нескольких в этом доме. Ида едва успела спрятаться за дверью, как услышала быстрые мужские шаги, удаляющиеся по коридору.
Хвитсерк ушел.
Ида прикрыла глаза.
Итак, что же она узнала? Хвитсерк трахал Маргрет, а Уббе, разумеется, был не в курсе, как в дурной мелодраме. Мужья почему-то всегда узнают последними. И жены. Она вспомнила, как мать поняла, что отец изменяет ей, и с каким достоинством приняла новость. Наверное, она плакала у себя в спальне, и не раз, но так и не ушла от него.
Возможно, когда тебе сорок с лишним лет, некоторые вещи осознаются и принимаются иначе, нежели в двадцать? Возможно, перешагнув порог двадцатилетия, Ида сама стала думать иначе?
Ида всегда терпеть не могла мужчин, не способных удержать свой член в штанах, но неприязни к Хвитсерку в себе почему-то не нашла. Хвитсерк никому и ничем не был обязан. Почему-то она могла представить, как Маргрет сама предлагает себя: из чувства ли мести за неудачный брак, из ненависти ли к Уббе. А Хвитсерк, очевидно, не был тем, кто отказывается от того, что само плывет в руки, прямо в его заботливо расставленные капканы. А еще он сначала делал, а потом думал. Стратегия и продумывание последствий собственных поступков не были его коньком, и не нужно было быть хорошим психологом, чтобы это понять.
Он предал брата, но, кажется, сожалел об этом. И Маргрет в этой ситуации выглядела отвратительнее. Изменить мужу с его же братом? Ради чего? От скуки? Из ненависти? Или в Маргрет говорила жадность, желание получить всё и сразу… или всех и сразу?
Ида решила сохранить этот секрет при себе. Похоже, что в этом змеином гнезде каждый норовит сильнее укусить другого, но происходит это не от скуки. Она ошиблась.
Всё происходит от жадности и от ненависти. К себе и к другим.
*
— Ида, Ида! Ты приехала!
Ида едва успела подхватить на руки Оливию, уже вознамерившуюся вскарабкаться на неё, как на дерево, и чмокнула в щеку. Новое розовое платье малышки шелестело легкой тканью — воздушное, красивое, идеальное для принцессы, которой Лив мечтала быть. Маленькие ручки обвились вокруг шеи Иды, и Оливия зашептала:
— Ты ведь останешься с нами, правда? Мама всё время плачет, папа всё время злой. Они, наверное, скучают по тебе, поэтому такие, да? — Её вопрос полоснул Иде по сердцу, как ножом. Почему-то только дети умеют задавать вопросы, на которые взрослые постоянно ищут правильные ответы. Ищут и не находят, хотя вопрос мог быть очень простым.
«Нет, малышка, не поэтому, но тебе не нужно этого знать».
Ида вздохнула. Ей бы очень хотелось сказать Оливии, что да, она останется, она останется с удовольствием, лишь бы не видеть больше Лодброков, не ходить на цыпочках по дому, где никогда не станет полноправной хозяйкой, не раскрывать чужие тайны и просто жить своей жизнью, а не чужой. Но она не могла остаться.
Гнездо северных змей ожидало её возвращения.
— Я не могу, Лив. — Она опустила Оливию на пол и отвела взгляд, чтобы не видеть расстроенной детской мордашки. — Я бы хотела. Правда.
«Но мы не всегда можем поступать, как нам нравится, и тебе это предстоит понять. Надеюсь, что не так уж скоро…»
— Ты говоришь совсем, как мама, — топнула ногой Оливия. — Мама всегда говорит, что мы не можем делать, что хотим!
— Прекрати, Оливия Мария! — Усталый голос матери донесся до ушей Иды прежде, чем она увидела, как мать выходит из комнаты. Уже одетая, с сумочкой в руках, она, как и всегда, выглядела великолепно. Иногда Иде казалось, что уход за своей внешностью мать воспринимала, как работу, тяжелую, но необходимую. — Здравствуй, Ида. — Мать поцеловала Иду в щеку, на миг окутав ароматом столь любимых ею цветочных легких духов. — Отец ждет тебя с самого утра. Мы с Оливией уезжаем на детский праздник в её подготовительной школе, но если ты останешься на ужин…
— Конечно, я останусь, — быстро пообещала Ида, понимая, что Лив и так опечалена её отсутствием дома. — Я так давно вас не видела! — И это было сказано с той искренностью, о существовании которой Ида почти забыла.
Каждый раз, возвращаясь домой, она думала, что, возможно, мать была бы более счастлива, если бы развелась тогда с отцом, но, глядя на Оливию, понимала, почему она так этого и не сделала. Оливия была чутким, нежным ребенком, очень болезненно воспринимавшим штормы и бури в семье, и ради неё родители сохраняли нейтралитет, хотя, Ида знала, мама измены так и не простила до конца.