Двуреченская пробормотала под нос немецкое ругательство и выбралась под свет фонаря. Это никак ей не помогло – Алданин как сквозь землю провалился. Наташа быстрым шагом прошла до перекрёстка, на котором останавливались Циглер с Алданиным, и огляделась по сторонам. Справа отсюда был виден угол здания гостиницы, в которой вполне могли жить эти двое, а дорога налево от перекрёстка вела, насколько помнила Наталья, в один из богатых районов города. Был ещё путь вперёд – в неосвещённый парк, который не закрывали на ночь. Циглер в одиночестве ушёл в сторону гостиницы, значит Алданин, если он всё же не привиделся ей этим странным вечером, направился, либо к особнякам больших чинов, либо в тёмный парк.
Наталья закурила. Она неотрывно смотрела на черноту парка. Отчего-то она совершенно не сомневалась, что Алданин направился именно туда. В таком мрачном лишённом всякого тепла и света месте он был бы в соответствующем себе окружении. Двуреченская затравленно глядела на парк, а он, в свою очередь, хищно озирал её, как зачарованный лес из детской сказки. Ей очень не хотелось входить в этот лес. Сигарета догорела. Нужно было решаться. Наталья достала из сумочки пистолет, взвела его и решительно шагнула в сторону умирающих деревьев.
Холодало. Сейчас Наташа явственно чувствовала приближение зимы, хотя на дворе был только октябрь. Деревья обступили её сразу же, как только Наталья вошла в парк. Какие бы причудливые формы их голым ветвям не придавало её напряжённое сознание, деревья не могли напугать Двуреченскую. Сейчас она боялась лишь человека, который скрывался где-то впереди, и грядущей встречи с ним. Была ещё одна вещь, которой Наташа по-настоящему боялась – что эта встреча так и не состоится.
В один момент он выступил из черноты плотной тенью:
– Добрый вечер, Наталья Константиновна.
– Добрая ночь, Иван Андреевич. Подойдите ближе, но без глупостей – я вооружена.
– Действительно?
Плотная тень превратилась в мужскую фигуру. Эта фигура продолжала неумолимо приближаться. Когда между ними осталось не более десяти шагов, Наталья навела на Алданина пистолет.
– Стойте!
Это не подействовало. Иван даже не замедлился, увидев пистолет в её руках. Наталья поняла, что не выстрелит. Ей хотелось этого, но рука перестала быть послушной ей, стала ветвью дерева с застрявшей между ветками растрёпанной цветной лентой-пистолетом. Наталья отступила на шаг назад, потом ещё на один. Иван был уже настолько близко, что она могла рассмотреть его лицо – оно было спокойно и вовсе не несло на себе печать страха. Алданин был абсолютно уверен в собственной смертности, а потому ничего не боялся.
Наталья упёрлась во что-то спиной. Она в растерянности пошарила левой рукой и нащупала грубую, сырую кору дерева. Иван был уже в пяти шагах от неё. В трёх. В одном. Она задрала руку с пистолетом выше головы и упёрла короткий ствол в левый висок Алданина. Он будто вовсе не заметил этого. Иван неотрывно смотрел ей в глаза, раздевая до самых костей. Потом положил руку на её правое запястье и медленно перевёл ствол пистолета со своего виска на грудь.
– Мне, как Маяковскому – всегда не хватало духу для того, чтобы умереть от выстрела в голову. Не хватает и сейчас. Лучше в сердце, если соблаговолите.
После этого Алданин закрыл глаза и шумно вздохнул. Наталья вдруг не смогла больше держать пистолет – он упал в мёртвую листву к её ногам, к счастью, не выстрелив от столь грубого обращения. В следующую секунду Наталья уже колотила Ивана по плечам и груди.
– Как ты посмел выжить?! Почему?! Почему? Почему…
Она начала проваливаться в бездну истерики. В один момент Иван грубо перехватил её руки и широко развел их в стороны.
– Как ТЫ посмела не выполнить данное мне обещание?! Ты пообещала, что не оставишь мою сестру даже на краю света, и вот ты здесь, но её я рядом с тобой не вижу.
Эти слова выбили из Натальи весь воздух. Истерика улетучилась, оставив за собой лишь совершенную опустошённость. Мир насквозь почернел, а когда обрёл оттенки вновь, Наталья обнаружила себя крепко обнимающей Алданина. Иван не отвечал на её объятия и держал руки по швам, как какой-то гвардеец. Наталья судорожно зашептала ему на ухо:
– Прости меня, Иван. Да, не исполнила! Да, обманула! Прости… Она мертва. Она погибла в ту же ночь. На льду. Я не смогла…
– Успокойся.
Приказ Алданина, а был это именно приказ, не оставлял пространства для сопротивления. Наталья сразу подчинилась, даже не удивившись собственной покорности. Она оторвалась от Ивана и вновь прижалась спиной к облетевшему клёну. Слова пошли из неё, спрессованные в небольшие колючие сгустки боли:
– Ты остался в том кабаке, чтобы выиграть для нас время. Все вещи тоже остались там. Мы добрались до залива и успели уже довольно далеко уйти от Петрограда. А потом встретили того мерзавца. Он, видимо, специально поджидал таких, как мы. У нас ничего с собой не было, и он приказал Фросе снять шубку. Мы ещё в Москве вшили туда несколько серебряных приборов и серёжек с кольцами, чтобы продержаться в Финляндии первое время – может, он смог их нащупать, когда пытался обыскать Фросю. Она не пережила бы ту ночь без тёплой одежды. Мы обе не пережили бы ту весну без этих побрякушек. Фрося понимала это не хуже меня и не хуже этой сволочи. Она начала сопротивляться, тогда этот ударил её ножом в живот. А я… у меня руки очень замёрзли, пальцы не слушались совсем, я слишком долго возилась с револьвером – не успела ему помешать. Ничего не успела. Я помогла Фросе подняться на ноги, повела обратно в Петроград – это был её единственный шанс… У меня ничего не получилось. Я оставила её на льду, Иван… Она легла на лёд, я упала рядом с ней лицом в снег. И запах, только этот запах везде. И ещё ветер…
Наташа почувствовала, что всё ещё падает, что тонкий лёд под ней проломился, и она стремительно проваливается в ледяную воду, уходя всё глубже. Издалека раздался приказ, направленный неодолимой волей:
– Стой.
И Наталья устояла. Иван смотрел на неё безо всякого выражения. Наташе казалось в этом равнодушии проявление глубокой ненависти и совершенного презрения. Вполовину меньше ненависти и презрения было бы в его крике, в ругани, в гневе. Она захотела спрятаться от этого равнодушия и вновь обняла Алданина.
Через минуту он заговорил:
– Мне просто повезло, Наташа. В самый разгар разборки с той пьянью ворвалась новая пьянь, которая решила, что её касается перестрелка в дешёвой харчевне. Наутро пришёл в себя в своей квартире. Поломанный и без средств, зато живой за каким-то одному Богу известным чёртом. Родни нет, смысла нет, души нет. Только работа есть…
Неожиданно Наталья почувствовала, что Иван ответил на её объятия. Она вдруг стала молодой и слабой. Она только что приехала в Москву, она только что познакомилась с Фросей и ещё видит в ней лишь подругу по литературным поискам. Это было, как полёт над облаками. Но лишь на краткое мгновение. Молодость была надёжно погребена под тоннами песка времени. Наталья снова была в Токио, в осеннем парке и снова прижималась спиной к голому клёну. Иван снова неотрывно смотрел на неё, но теперь на его лице было выражение. Он хотел её. Это не была похоть – так измученный жаждой смотрит на глыбу льда. Алданин приказал:
– Поцелуй меня.
Наталья бросила отчаянный взгляд на огромный мир, открывавшийся за пределами того тесного пространства, в котором она ныне прибывала. Этой птичьей клетки между недомёртвым деревом и недоживым человеком. Она попыталась оттолкнуть Ивана, но это завершилось ничем. Тогда Наталья дала ему пощёчину. Алданин едва дёрнулся, но даже взгляд не отвёл.
– Поцелуй меня.
– Ты не Фрося. Твой поцелуй не оживит её ни на мгновение! А от себя самой я убегаю так упорно не для того, чтобы ты пришёл и заставил меня собою быть!
– Ты бред несёшь, Наташа. Поцелуй меня.
– Отпусти!
Наталья снова попыталась оттолкнуть Ивана и на этот раз ей это удалось. Получив немного пространства, она резко нагнулась и почти сразу смогла нашарить пистолет в листве. Алданин уже снова был совсем рядом, и Наталья вновь приставила пистолет к его виску. Он, как и в прошлый раз, закрыл глаза и глубоко вздохнул, понимая, что, возможно, больше ему дышать не доведётся. Смерти от её руки Иван жаждал почти так же сильно, как и поцелуя. Наташа почти нажала на крючок, она уже представила в уме, как звучит выстрел, но представила она и этот поцелуй. Эта фантазия была не менее причудливой и странной, но Наталья к собственной досаде захотела в ней оказаться. Из двух фантазий она выбрала ту, которая не требовала ничьей смерти.
Иван больше не держал её, но она больше не хотела вырваться. Наталья ощущала спиной неровную поверхность древесного ствола. Теперь не чувство страха, а Иван Алданин прижимал её к сырой коре. Наташе показалось, что лицо её стало раскалённым, как чугун в домне, утратило свою форму и растеклось. В её голове заиграло злое фортепиано. Уже очень много лет Наталья не чувствовала себя настолько восхитительно слабой в чужих руках.
А потом всё внезапно прекратилось. Иван стоял всего в двух шагах от неё, но казалось, удалялся с каждым мгновением. Его лицо вновь было непроницаемо и безразлично, что вновь казалось Наталье признаком лютой ненависти.
– Простите меня, Наталья Константиновна, не стоит нам этого делать. Я бы сказал, что нам не стоит видеться вовсе, но это, судя по всему, не очень-то возможно.
Наталье нечего было на это ответить. Она посмотрела на свою правую руку и не нашла там пистолета, впрочем, Иван тут же передал его ей. После этого он отошёл теперь уже на пять шагов, посмотрел на небо, шумно вдохнул и произнёс:
– Кажется, ночь будет прохладной… Вам далеко до дома, Наталья Константиновна?
– Очень. Как и вам, Иван Андреевич.
Алданин неожиданно легко улыбнулся и отступил ещё. Пять шагов. Семь. Десять. Вскоре Наташа осталась лишь в компании старого клёна.
Глава 6
Последние новости
О том, что Йогги Леманн действительно погиб, Циглер узнал на следующее утро из местной англоязычной газеты, которая писала о трупе европейца без документов и с множественными переломами. Райнхард до последнего сомневался, что «Центр» продолжит операцию. Потеря квалифицированного радиста-шифровальщика, да ещё с «легендой» была почти невосполнима. Однако русские, как ни в чём не бывало, вытащили из рукава джокера в лице хмурого неразговорчивого Владимирова.
Райнхард не до конца понимал, зачем «Центр» продолжил придерживаться «легенды» про двух журналистов. Люди гибнут под колёсами автомобилей каждый день и это не вызвало бы в германском посольстве никаких серьёзных подозрений. Однако «Центр» всё же решил оставить «легенду» в силе и теперь Циглер был вынужден называть Владимирова именем старого друга.
Это порождало всё новые поводы для тревоги у Райнхарда. Например, у него не было вразумительного ответа на возможный вопрос о том, почему их пребывание в Китае продлилось на неделю дольше запланированного. Впрочем, фон Дирксен и его окружение вполне удовлетворились словами о том, что Китай вызвал у них с Леманном интерес, для удовлетворения которого не хватило изначально задуманной недели пребывания. В действительности эта неделя была нужна для того, чтобы сделать Владимирову нужные документы и встроить его в «легенду».
В целом же дела группы агента Макса шли неплохо. Райнхард пробыл в Японии уже три недели и успел немного сблизиться с некоторыми людьми из немецкой диаспоры. Общество, сформировавшееся вокруг фигуры фон Дирксена, оказалось открыто и доброжелательно. Пускай мотивация и личность берлинских журналистов привлекали внимание, Циглер не заметил, чтобы на них с Владимировым был направлен чей-нибудь подозрительный взгляд. Лишь раз, в вечер знакомства с обществом господина посла Райнхарду показалось, что за ними следят, но это чувство вскоре исчезло без следа. Похоже, «легенда» работала.
Возможно в «Центре» были полностью уверены, что подозрений возникнуть не должно, а возможно решили, что плюсы именно этой «легенды» перевешивают минусы. А плюсы действительно были. Например, частые встречи Циглера со своим новым радистом не вызывали ни у кого подозрений. Если верить словам шанхайского «контакта», через несколько месяцев «Леманну» должно было прийти письмо с сообщением о скоропостижной смерти матери. Владимиров немедленно уедет, наладив перед этим передачу данных в «Центр», а его место займёт человек с более надёжной «легендой».
Пока же Владимиров развил деятельность не менее кипучую, чем сам Циглер. Страсть военного атташе Отта к спортивным соревнованиям в целом и к традиционным японским игрищам в частности стала для группы Макса нежданным подарком, которым грех было не воспользоваться. За эти три недели Владимиров успел завязать с военным атташе приятельские отношения. Отт не производил впечатления человека слишком умного или проницательного, зато ему было скучно, а скучающие люди часто бывают разговорчивы.
Сам Райнхард между тем занялся поиском источников информации среди японцев. Создание сети местных информаторов тоже было его заданием, пусть и менее важным, чем работа с посольством. Циглер, следуя советам шанхайского связного, достаточно быстро смог выйти на контакт с японскими коммунистами.
Вообще, словосочетание «японский коммунист» казалось Райнхарду оксюмороном подобным «сухой воде» и «живому трупу». Со стороны японцы производили впечатление людей, поголовно поддерживающих империализм своей страны. Фигура самого императора обладала просто-таки священным ореолом, а его решения не подлежали никакой общественной критике. Впрочем, Россия до Войны тоже казалась Циглеру страной, где царская власть совершенно незыблема именно из-за отношения к ней забитого и необразованного народа. Вышло иначе.
Японских коммунистов били. Били беспощадно. Полиция разгоняла собрания и арестовывала активистов. Цензоры зарезали любые статьи или книги, которые казались им разносчиками коммунистических идей. Почти все видные партийцы либо были арестованы, либо находились под плотным колпаком Кэмпэйтай4, так как воспринимались именно как потенциальные предатели в случае войны.
Такими методами к середине тридцатых японские коммунисты были доведены до состояния раннехристианских общин в Римской империи. Глубоко законспирированные одиночки или маленькие ячейки, оторванные от друга, видящие провокаторов даже в зеркале, лишённые единого командования. И всё же они могли быть полезны.
На Рё Ватанабэ Циглеру дал наводку ещё шанхайский «контакт». С девяти утра до шести вечера Рё был полностью преданным Империи гражданским чиновником в Министерстве военно-морского флота. С шести вечера до девяти утра Ватанабэ становился, по крайней мере на словах, преданным сторонником дела Маркса и Ленина. Насколько Райнхард мог судить, Ватанабэ был профессиональным предателем. Связной предупредил Циглера, что задействование Рё Ватанабэ в резидентурной сети будет стоить немалых денег. Райнхарда всегда настораживали такие люди – ему больше нравилось работать с идейными. В ином случае Циглер предпочёл бы вовсе отказаться от услуг подобного человека, но Ватанабэ имел ценные связи и источники информации в Министерстве флота, кроме того за годы торговли Родиной он успел развернуть собственную небольшую сеть информаторов, услуги которой могли быть весьма кстати для Райнхарда.
В этот вечер у них была назначена встреча в одном из заведений в Гиндзе5. Ватанабэ выглядел и вёл себя, как настоящий денди, даром, что был уже не очень молод. По японцам трудно судить, но Циглер дал бы Рё свой собственный возраст плюс-минус пара лет. Ватанабэ организовал встречу в специальной комнате для приватных разговоров, какие пользовались большой популярностью в богатых японских заведениях. А ещё нанял гейшу. Райнхарда это разозлило – поняв, с кем имеет дело, он в самую первую встречу попросил Рё не привлекать к их встречам лишнего внимания и посторонних глаз. Говорили по-английски.
– Вы опять устроили из нашей встречи рождественскую ярмарку, Рё…
Ватанабэ усмехнулся словам Циглера, очевидно ему понравилось подобное сравнение.
– Не беспокойтесь об этом, Циглер. Я могу позволить и частенько позволяю себе проводить вечера в подобных местах. Так стало не сегодня, об этой моей привычке знают, как знают и о дружеских отношениях со многими иностранцами. Так что встреча с модным немецким журналистом, пишущим книгу о Японии, не должна привлечь особого внимания.