- Ха, защитница нашлась, - со злой усмешкой ответил он.
Я в первый раз видела его таким злым и слышала, как он ругается. Вадим еще какое-то время посидел молча, затем крепко сжал мою руку.
- Спи!
И я неожиданно для себя провалилась в спасительный сон.
Утром я была разбужена в седьмом часу. Общежитие просыпалось.
- Вставай, - торопил меня Вадим, - сходи умойся, а то скоро твои проснутся. Потом приходи сюда, чаю попьем. Придется тебе сегодня на занятия не ходить, видок у тебя еще тот.
- Отвернись, я оденусь, - попросила я.
Вадим отошел к окну.
Когда я вернулась, в комнате он был не один: появился сокамерник. Мы пили чай, о чем-то говорили, и сокамерник, видимо предупрежденный Вадимом, старательно делал вид, что не замечает моей зареванной физиономии. Потом он ушел, стал собираться и Вадим.
- Можно мне остаться на какое-то время? - спросила я.
- Ну, конечно. Поспи еще. А потом просто захлопни дверь.
Мне было стыдно за вчерашнее, поэтому я решила извиниться.
- Прости, - нотки в голосе были покаянными, - прости за истерику, за то, что вывалила на тебя свои проблемы. Зачем тебе это знать?
- Не говори глупостей, - довольно грубо оборвал он меня, направляясь к двери, - лучше еще поспи и не занимайся самоедством. Это ни к чему. Проживешь и без него.
- Проживу, - послушно закивала я головой, - наверное.
Возле двери Вадим остановился и обернулся ко мне.
- Хочу спросить, - нерешительно начал он, - только не обижайся.
- Спрашивай.
-Ты не беременна?
- Нет, - прошептала я.
Он кивнул головой и осторожно прикрыл дверь, а я еще долго сидела и думала о том, как буду привыкать жить без Алексея. Мне было очень плохо, но зато во всем этом была определенность.
Трудно засыпать в чужом месте и чужой постели, это проблема не только моя. Ближе к утру сон все же сморил меня, однако, проснулась я очень рано. Позавтракав в столовой санатория, кое-как промаялась до десяти, чтоб не являться слишком рано, взяла такси и отправилась по полученному адресу. Алексей жил в частном секторе. Я стояла и смотрела через забор на небольшой дом, не смея поверить, что через какое-то время увижу свою первую любовь. Кое-как справившись с волнением, нажала на звонок. На крыльце появилась молодая девушка.
- Здравствуйте, - сказала я, - мне бы хотелось увидеть Алексея Радеева. Мы старые знакомые.
- Я его дочь. Отец не может выйти, проходите, пожалуйста.
В доме было прохладно и тихо. Из узенького коридорчика вслед за девушкой я попала в небольшую комнату с двумя окнами, выходящими на улицу. Возле одного из них в инвалидной коляске сидел пожилой очень худой человек с коротко остриженным седым ежиком. Бледные впалые щеки и выцветшие глаза делали лицо еще более неузнаваемым. Одной ноги не было, брючина не очень аккуратно подвернута. Ворот старенькой рубашки казался слишком широким для такой худой шеи.
- Папа, к тебе пришли, - сказала девушка и вышла.
Я осталась в комнате одна с совершенно чужим человеком. Стояла и не могла поверить, что это он, Алексей.
- Вы кто? - спросил человек, потянувшись к столу за очками. - Из собеса?
Я как будто очнулась: голос был знаком, это был его голос.
- Алексей, это я, Лена Волкова. Помнишь Екатеринбург, институт?
Он долго и недоверчиво смотрел на меня, а когда узнал, то его скулах заалели два красных пятна. Глаза на мгновение прикрылись. Я поняла, что ему было стыдно за инвалидную коляску, раннюю и некрасивую старость, явные следы болезни на лице, и начала укорять себя за глупый поступок. Но надо было как-то выпутываться из этого положения, и я затараторила:
- Извини, что вот так, без предупреждения, я буквально на одну минуту. Отдыхаю здесь в санатории. Твои друзья по институту просили передать приветы и просьбу связаться с ними. Ну вот, все сказала и уже ухожу.
Я начала пятиться к двери, однако тихий голос Алексея заставил меня остановиться.
- Останься, поговорим.
Я подошла к стулу и опустилась на краешек. Я всегда его слушалась.
Алексей немного пришел в себя, долго смотрел на меня, щуря глаза, потом с удивлением произнес:
- Ну, надо же... Вот уж никогда бы не подумал...
Я, отвечая на его расспросы, кратко поведала о себе, семье, работе и была благодарна за то, что он не стал выяснять, как же я познакомилась с его друзьями. На этот вопрос ответа у меня не было.
Пришла его очередь. Он скупо рассказывал о переезде на Дальний Восток. О том, как оставил жену, когда подруга забеременела. О том, как женился второй раз. О рождении дочери. О смерти жены. О своей инвалидности. О протезе, который неудобен и натирает ногу. Потом с каким-то, как мне показалось, вызовом спросил:
- Ну, что? Не похож я на героя любовного романа?
Стало совсем грустно, потому что не таких слов, если честно, я ждала от него. Не знаю каких, но не таких точно. Обижать его, естественно, не хотелось, поэтому ответ был очень мягким.
- Каждый из нас встретится со своей старостью. А впрочем, если захочешь, мог бы приехать ко мне, и мы решим вопрос с новым протезом.
Он, ни минуты не думая, отрицательно покачал головой.
- Извини, - сказала я, - просто не могла не предложить по старой дружбе.
В ответ он только слабо махнул рукой.
Прощание было коротким. Алексей меня не задерживал, а мне хотелось поскорее оказаться подальше от этого дома. Мы оба были рады закончить никому из нас не нужный разговор. Я вышла на крыльцо и зажмурилась от солнца. Вот исполнилось мое желание, и что? Ничего, кроме чувства жгучего стыда, будто вторглась туда, где меня не желали видеть, и обнаружила нечно тайное и постыдное, не предназначенное для показа.
Как ни старалась, но на обед, конечно, опоздала. Закрылась в своей комнате и заплакала. Мне давно хотелось это сделать. Я плакала от стыда за свою глупость, благодаря которой оказалась здесь. Плакала от жалости к мужу, которого, как мне казалось, недостаточно любила из-за постоянных воспоминаний о прошлом.
Плакала из-за непереносимого чувства неловкости, возникшего от осознания, что человек, много лет живший в моей памяти и претендовавший в ней на особое место, ни одним словом не дал понять, что помнит о нашем прошлом. Плакала от обиды, так как он второй раз отверг меня. И было не легче от понимания, что причины, заставившие его сделать это дважды, были разными. Не то, чтобы он был мне нужен, нет, конечно же, нет... Он оказался совершенно чужим. Того, придуманного, никогда и не существовало.
Это была наша последняя встреча, и стоило как можно скорее забыть о ней, чтобы вернуться в город свободной, сбросившей с себя так долго длившееся наваждение.
В дверь несколько раз сильно постучали. Я не хотела отзываться и не отозвалась бы, если не вспомнила, что обещала погулять с новой знакомой. Я приоткрыла дверь и пробормотала слова извинения.
- Боже, - воскликнула она, всмотревшись в мое лицо, - не закрывай дверь, я сейчас вернусь.
Через минуту на столике стояла бутылка какого-то вина и лежали яблоки. Мы выпили. Я опять заплакала. Соседка заставила меня выпить еще. Тепло огненной змейкой побежало по груди и животу. Неожиданно захотелось рассказать, зачем я здесь. Подумалось, что, наверно, старею: в молодости и в голову бы не пришло выложить о чем-то личном другому человеку.
- Понимаешь, я его увидела и поняла, что не люблю. Не потому, что старый и больной, а потому что чужой. Сама придумала, сама верила.
Соседка жалостливо кивала головой и тоже готова была заплакать.
- Он меня бросил, долго морочил голову, а потом бросил. Было так больно. Веришь, я даже стихи писала. Конечно, это не стихи, а так... Просто иногда душа просила... Хочешь, почитаю?
Соседка кивнула головой, мы еще выпили, и я начала:
- Снова вдох и снова выдох,
Без тебя уже не плачу,
Жизнь свою пишу наново
От удачи к неудаче.
Дни бегут, сливаясь в годы,
На душе покой и стужа.
- Не нужна, - тогда сказал ты
И ... чужим остался мужем.
- Жалостливые, - соседка покачала головой, - еще...
Давно это было написано, очень давно. Вот приеду домой и все глупые писульки с удовольствием сожгу. Читать стихи мне вдруг расхотелось
- Нет, не помню, - солгала я, - разве только этот кусочек.
Не хочу от любви краюшку,
Не хочу от любви крошки,
Не хочу ничего чужого
Ни охапки и ни немножко.
И зачем я об этом вспомнила? Однако, обида по-прежнему жгла.
- Представляешь, я ему стихи писала, а у него ни одного доброго слова для меня не нашлось. Я к нему приехала, а он сделал вид, что не понимает этого. Зачем он так со мной?
Мы еще немного повздыхали, потом соседка подлила в стаканы вина.
- А я своему все песни пела, у меня голос красивый. А он все равно...
Мы еще раз выпили, потом еще раз, и она начала рассказывать о себе и каком-то Иване, который встречался с ней и толстой Танькой. Мы поплакали уже вдвоем, захотелось выпить, но вина больше не оказалось. Соседка метнулась к двери, и вскоре на столике стояла литровая бутылка.
- Не все им водку жрать, можно и нам немного выпить, - сказала она.
Я с готовностью подтвердила правильность и своевременность этих слов. Мы выпили, и я сообщила ей, что наконец-то чувствую себя свободной, потому что наваждение закончилось и больше никому искушать себя не позволю.
Мы выпили за всех независимых, свободных и не поддавшихся искушению женщин, а потом шепотом пели, подражая Лепсу:
- Я свободна,
И рюмка водки на столе...
В нашей песне никаких других слов не было, но эти мы повторили, наверно, раз двадцать.
- Хорошо сидим, хорошо поем, - констатировала соседка, - давай еще понемногу.
Вкуса водки я не почувствовала, но сам процесс, похоже, мне начинал нравиться. И откровенничать, кажется, мне тоже понравилось.
- Хочешь, - сказала я, округлив глаза, - я расскажу тебе страшую тайну. Об этом никому не рассказывала и никому впредь не расскажу.