Люба узнала его сразу же, как разглядела такой знакомый шрам на рассеченной когда-то в детстве левой брови и чуть выше два маленьких родимых пятнышка, до которых так любила дотрагиваться кончиком пальца и которые он, шутя, обещал когда-нибудь подарить ей, но так и не подарил...
Меньше всего в жизни она хотела встретить его, а он - ее. Они не виделись более тридцати лет, но было кое-что между ними, что Любе хотелось прояснить, ведь время их жизни неумолимо двигалось к закату, а воспоминание о случившемся тогда, в последний школьный год, так и не исчезло из памяти, потому и было так важно все наконец-то выяснить и понять.
А мужчина не знал, чего стоит ждать от этой встречи, поэтому глаза его смотрели несколько настороженно, ведь он хорошо помнил тот день, когда не пожелал ни видеть, ни слышать ее. Неужели ей так уж необходимо ворошить прошлое? Господи, столько уж лет прошло... Зачем все это?
Люба тоже хорошо помнила день, когда прибежала к нему вся в слезах, запыхавшись, хотела что-то объяснить, но не смогла, а лишь обняла за шею и, всхлипывая, прижалась мокрым лицом к его груди. И вот этот ужас от произошедшего, написанный на ее лице, эти слезы он принял за раскаяние, за признание вины. Подумать только, она прибежала к нему... Бежать-то надо было от него, потому что только они двое, как им казалось тогда, знали чужую тайну, которая стала известной всем, ведь если об этом узнали другие не от него, то значит, она... она виновата в том, что случилось.
Почувствовав неладное, девушка осторожно отстранилась и прошептала:
- Ты думаешь... ты думаешь... это мы виноваты?
Глупая, уже не было МЫ, уже осталось ОНА. Упорно не желая этого понимать, Люба повторила свой вопрос, но по-прежнему не услышала ответа: он смотрел куда-то в сторону, а губы его кривила неприятная усмешка.
Она снова заплакала, ей стало горько от того, что он, даже не поговорив с ней, решил взвалить всю вину на ее плечи. А она-то так торопилась успокоить его, сказать, что, вероятно, это какая-то случайность, они же никому не желали зла! Еще некоторое время Люба, безвольно уронив руки и чего-то ожидая, стояла перед ним, но ждала, как оказалось, совершенно напрасно: он так и не поднял на нее глаз.
Потом все было очень плохо. Надо было просто жить: готовиться к поступлению в университет, помогать матери справляться с домашними делами, учиться не думать о нем и о том, что случилось, а в разговорах с подругами говорить Я вместо ставшего уже привычным МЫ. Люба даже в магазин стала ходить другой дорогой, чтобы не встретиться с ним, но, надо думать, он этого не хотел тоже, потому что они и вправду не встретились. Потом были экзамены, потом радость от поступления, но еще большая радость от того, что она уедет из Городка подальше от него, потом поездка первокурсников на уборку картофеля, потом... потом было много чего, только уже никогда не было рядом его.
Наконец-то человек снова сел. Люба несколько раз пыталась начать говорить, но мешал какой-то комок в горле, однако в конце концов ей это удалось. Очки с затемненными стеклами снова скрыли глаза, голос звучал почти спокойно, ее волнение выдавало лишь напряжение рук, лежащих на столе.
-Послушай, я тебя очень прошу поговорить со мной. Ты знаешь о чем. Просто поговорить. Для меня это важно. Только об этом и больше ни о чем. Только десять минут... Ты можешь уделить мне десять минут?
Он молчал. Видимо, надо было все же решиться на разговор, но это было так ненужно теперь. Он невольно поморщился. Она, приняв это за отказ, продолжала, почти упрашивая :
-Я не просила тебя об этом тогда, никогда не напоминала о себе... Ну почему мы не можем поговорить об этом сейчас?
А действительно, почему? Что ему оставалось делать? Наверное, только согласиться.
- Ну хорошо, мы поговорим. Но для чего тебе это?
Она лишь слабо улыбнулась и вновь задрожавшим голосом произнесла:
-Не беспокойся, я все объясню... Я не задержу тебя...
Договорились, что он сам найдет ее. Люба поторопилась вернуться в купе, легла, отвернувшись к стене, и тихо заплакала, хотя это было совершенно лишним; еще не хватало, чтобы он заметил ее опухшие глаза. Нужно было успокоиться и привести себя в порядок, что она и сделала, обдумывая при этом предстоящий разговор с ним.
Он появился часа через два и сразу обратился не к ней, а к ее соседке:
-Девушка, во втором купе молодые люди слушают музыку, не хотите присоединиться? Я провожу. Пожалуйста, не отказывайтесь.
Девушка и не думала отказываться: ей до смерти надоело отлеживать бока и в сотый раз перелистывать журнал. Как у этих молодых все просто, подумала Люба, в их время все было гораздо сложней, или ей это просто кажется?
Он вернулся через несколько минут и сел напротив. Она отметила по его виду, что он уже решил, как будет вести себя с ней, что кажется совершенно спокойным, и это придало уверенности и ей.
-Ну, здравствуй, еще раз... Какая неожиданная встреча... Я бы и не узнал тебя. Могу я спросить, как ты жила все эти годы? - произнес он каким-то излишне ровным и от этого казавшимся фальшивым голосом.
Конечно, он не собирался расспрашивать ее о жизни, но не спросить об этом посчитал просто невежливым. Он очень надеялся, что она все поймет и не начнет рассказывать о себе, муже, детях и внуках.
Люба усмехнулась. Ах, вот, значит, как... Наверно, заранее придумал первые фразы, задал, так сказать, нужный тон. Ну что ж, будем разговаривать именно так, как ему хочется. Она уже собралась ответить какой-нибудь вежливой и ничего не значащей фразой, но почему-то не смогла этого сделать и произнесла с легкой улыбкой:
-Жила всяко: и хорошо, и плохо. Иногда даже находился повод помахать рукой знакомой звезде.
Она была недовольна тем, что и как сказала, но уже, разумеется, ничего нельзя было исправить, но все-таки сделала попытку, сухо добавив:
-Я только хотела сказать, что иногда были и минуты счастья. Надеюсь, что и у тебя все хорошо.
Нет, разговор явно начинался не так. Замерев, она ждала ответа, но услышала то, чего и не ожидала.
-Пожалуйста, сними эти чертовы очки: трудно разговаривать, не видя глаз.
Она поняла, что он рассердился, видимо, воспоминания о знакомой звезде не входили в его планы. Люба испугалась, что он может встать и уйти. Нет, не надо его злить, у ней всего-навсего десять минут. Сейчас она все исправит. Она вынула из сумки другие очки, а те, с затемненными стеклами, спрятала в очешник и тихо произнесла с покаянными интонациями в голосе:
-Извини, я теперь не очень хорошо вижу, извини, пожалуйста.
На его лице не отразилось ничего. Он просто кивнул головой, давая понять, что готов ее слушать.Конечно, он тоже помнил об этой знакомой звезде. В ту ночь, когда он впервые поцеловал ее, она, смеясь, сказала:
-Звезды на нас смотрят, как-то немного неудобно.
-А я тебя представлю своей знакомой звезде, вон, видишь,- и указал рукой на маленькую звездочку, которая, казалось, была ярче других.- Иногда я с ней разговариваю, познакомься с ней и ты, помаши ей рукой.
Она шутя помахала. Это же просто отлично иметь знакомую звезду!
-Привет, звезда! Какое прекрасное лето! Так хорошо жить! Я счастлива! Давай дружить!
Ах, какое это было лето! Казалось, весь мир был счастлив, как была счастлива она. В этом году Люба окончила десять классов, оставался еще год до выпускного вечера. Все одноклассники разъехались кто куда: кто в деревню к родственникам, кто побогаче - в теплые края. Они не были богатыми, и у них не было родственников, живших у моря, поэтому она, как всегда, лето должна была провести дома. И это тоже было неплохо: они ходили с матерью за ягодами, варили варенье, днем Люба проводила время на пляже, а вечера - в городском саду, где играла музыка и можно было наблюдать за парами, гуляющими по дорожкам.
Уже позднее, вспоминая об этом так тревожащем душу ощущении приближающегося счастья, Люба поняла, что последнее школьное лето было порой ожидания любви. Все стало каким-то другим, непривычным, в этом мире: и восход солнца, и закат, и воздух, напоенный запахами трав и цветов, и музыка, звучащая в парке. Иногда хотелось отчего-то плакать, но слезы уходили так же легко, как и приходили.
К августу одноклассники стали возвращаться. Все они очень изменились: парни вытянулись, многие уже брились, а девчонки удивительно похорошели. Любе не надо было смотреться в зеркало: она и так знала, чувствовала, что тоже стала совершенно другой.
Приехал и Сашка, живущий в соседнем доме, проводивший, как обычно летом, время у бабушки в деревне, помогая ей ухаживать за огородом. За лето он как-то повзрослел, вытянулся, загорел больше обычного, плечи стали шире, а волосы совсем выгорели на солнце и казались почти белыми. Столкнувшись в магазине, они немного поболтали о проведенном лете, Люба отметила произошедшие в нем перемены и подумала о том, что на него и раньше девчонки заглядывались, а теперь уж, наверное, вовсе прохода не дадут. .
Сашка тоже отметил и появившуюся у ней мягкую улыбку, и даже, может быть, неосознанную игру ресниц, и исчезнувшую без следа угловатость, и, надо сказать, ему все это очень понравилось. .
Разговаривая, они дошли до ее дома и остановились. Почему-то не хотелось расставаться, и они еще какое-то время постояли молча. Плавился от жары воздух, плавились от предвкушения чего-то неизведанного их души. Сто раз они возвращались вместе со школы, сто раз останавливались и разговаривали, никогда не испытывая неизвестно откуда-то вдруг взявшееся чувство стеснения, а вот поди ж... Наконец она проговорила:
-До вечера, - и исчезла в подъезде.
А он остался стоять, пока не сообразил, что вечером, вероятно, она будет его ждать.
Сашка пожал плечами, разулыбался и побрел домой. Солнце и впрять палило немилосердно - было от чего вдруг закружиться голове.
Вечером они и вправду встретились в парке, долго гуляли по дорожкам, болтали с друзьями, а потом медленно побрели домой. И никого не удивило, что Люба и Саша были вместе, ведь они всегда были друзьями. А потом он не остановился у двери подъезда и зашел в его темную пустоту вместе с ней. Она этому не удивилась, потому что уже давно почувствовала, что так и будет. Какое-то время они постояли молча, понимая, что пора прощаться, но не делая к этому никаких попыток, потом он обнял ее, такую тоненькую и нежную, и прошептал срывающимся голосом:
-Не бойся, я тебя никогда не обижу...
Так они стояли долго. Он - чему-то радуясь и умиляясь, крепко прижимая ее к себе и время от времени проводя рукой по ее волосам, она - думая о том, что кончилось то время, когда могла спокойно дышать в его присутствии, и удивлялаясь, что это когда-то было возможным.
Он так и не поцеловал ее в этот вечер, хотя понимал, что она не была бы против, но так неожиданно тихи и полны нежности были эти минуты, что сердцу не хотелось ничего большего, а девушка была благодарна ему за это, потому что и так кружилась голова от его тепла, шепота и запаха кожи.
Первое сентября было богато на неожиданности: во-первых, у них появилась новая учительница по литературе, во-вторых, она стала их классным руководителем, в-третьих, пришли два новых ученика. Девочку звали Светой, и была она самой обыкновенной серенькой мышкой, а вот парень... Высокий, рано повзрослевший, он казался старше своих лет. Его все знали, однако неясно было, почему он перевелся из другой школы. За глаза его называли почему-то Карамбой, знали, что он дружит с ребятами старше себя, что немногословен и что рядом с ним часто можно было видеть уже успевшую побывать замужем Ирку Королеву.
За парты рассаживались долго и шумно. Карамба с новенькой оказались за пустующей первой партой у учительского стола, потому что зашли в класс позднее всех, а остальные расселись по желанию - это тоже было привилегией выпускников.
Новая учительница, Ольга Климентьевна, на учительницу не походила: невысокого роста, почти болезненно хрупкая, с кожей, не тронутой загаром, мягким голосом - она вызывала какое-то неосознанное желание защитить ее. Когда учительница начинала говорить, тихо, немного нараспев, казалось, что она говорит именно с тобой. Стоило ли удивляться, что вскоре среди мужской половины класса не было человека, который посмел бы не выучить урок или чем-то иным огорчить ее. Между собой ученики, не сговариваясь, стали называть ее просто Ольгой, потому что это русское имя настолько весомо и емко, что звучит хорошо и неоскорбительно для женщины любого возраста даже без отчества.