Скоро берег пропал из виду, и я ощутил невольный страх: теперь я остался один на один с этой бескрайней стихией.
Я сжал в кулаке золотого бычка, и это укрепило мой дух. Критский бык спасал меня уже не раз: и теперь приведет домой. Теперь я твердо в это верил!
Устроившись поудобнее на разостланном плаще, я оглядел своих попутчиков, на которых сперва не обратил внимания. Несколько полунагих смуглых людей, в одних пестрых поясах-повязках, сидели на корточках и оживленно болтали: их волосы, разделенные на волнистые пряди и смазанные маслом, блестели как змеи. Похоже, они были минойцы или полукровки. Пара родосских греков в белых гиматиях расположилась подальше - эти бородатые и степенные мужи тоже были заняты беседой. Никому не было до меня дела.
Я поежился, в полной мере ощутив последствия своего опрометчивого решения. Неужели до самого Египта я так и буду один?..
Я почти решился попытаться завязать с кем-нибудь из спутников знакомство; и уже хотел встать, опираясь на посох. Но тут вдруг кто-то присел рядом со мной.
Невольно вздрогнув, я повернулся к этому человеку: это оказался сам триерарх Талассий. И теперь я почти обрадовался ему.
Я хотел встать, из почтения к старшему, но миноец жестом удержал меня.
- Сиди, юноша. Ты и так не очень-то устойчив, как я погляжу, - он весело оскалился, заставив меня задрожать от гнева. Пусть я еще мальчишка и, вдобавок, хромой - такого тона я никому не спущу!
- Что тебе нужно… триерарх? - спросил я, стискивая зубы. Невольно я огладил резную совиную голову на набалдашнике: хотя отлично сознавал, что поднять руку на начальника корабля посреди моря было бы самоубийством.
- Не злись, - Талассий заметил мое движение. А потом вдруг цапнул меня за запястье: рука у него была сухая и сильная, как клещи.
- Я вовсе не хотел тебя обидеть, только познакомиться! - сказал критянин. - Я уже знаю на моем судне всех, кроме тебя, - а ты назвал только свое имя.
Я теперь не сомневался, что при желании он бы справился со мной играючи; и мне самому уже сделалось стыдно за несдержанность.
- Я Питфей, сын Никострата… из города Линда, - сказал я, потупившись. - Я плыву на Крит, чтобы взглянуть на древние храмы великой богини, а потом отправлюсь в Египет.
Это все прозвучало, как мне показалось, очень по-детски; я покраснел. Но триерарх надо мной не смеялся - он снова внимательно меня разглядывал: и рассмотрел мой амулет.
- Такие украшения у нас делали тысячу лет назад и еще раньше, - сказал Талассий. Он протянул руку и тронул моего бычка. - У тебя на Крите есть родня или знакомые?
Я мотнул головой: даже слишком поспешно.
- Нет, никого, господин.
Талассий улыбнулся.
- Ну что ж, тогда я могу свести тебя с одним моим старым товарищем, который поможет тебе устроиться. Он тоже моряк и начальник кораблей - его зовут Критобул. Зуб даю, ему понравится твой оберег!
И миноец захохотал, довольный своим остроумием. Я сразу рассердился и очень растерялся. Может, это какое-то мошенничество? Но в чем подвох? У меня, конечно, имелись с собой деньги - но для капитана грабить таким странным способом…
Неожиданное воспоминание заставило меня похолодеть. Критобул! Матушка говорила, что у нас был знакомый моряк-критянин с таким именем: но больше она ничего о нем не рассказывала. И мы уже давно не имели дела ни с какими критянами.
И тут я решился.
- Благодарю тебя, господин. Я принимаю твое предложение, - сказал я, посмотрев в дерзкие светло-карие глаза собеседника. - Я могу…
Я запнулся, протянув руку к поясу с деньгами. Право, я совсем не знал, как заплатить за такое великодушие.
Талассий, широко улыбаясь, хлопнул меня по плечу.
- Не обижай меня, мальчик. Я помогаю тебе, потому что ты мне понравился, - он склонился ближе и опять коснулся пальцем моего амулета. - И потому, что ты чтишь нашу великую богиню! - прибавил триерарх совершенно серьезно.
Я прикрыл глаза, ощущая, как жжет меня фигурка быка. Это было одно из тех мгновений, которые проносятся через всю жизнь: я почувствовал свою мойру* - прикосновение судьбы…
Когда Талассий ушел, я снес свои вещи в трюм, где находилось мое спальное место, и прикрыл холстиной. А потом немного обследовал корабль - сунулся куда было можно; свесившись через борт, рассмотрел гребцов на нижней палубе. Меня удивило, что это, по всей видимости, были вольные люди: и, судя по небольшому росту и комплекции, тоже критяне или критские греки!
Здесь не было ни барабанщика, задававшего ритм, ни надсмотрщиков: и это, надо сказать, мне понравилось. Команда Талассия, похоже, трудилась слаженно и охотно - и, весьма возможно, его приятель Критобул тоже был неплохой человек и хороший хозяин своим людям…
Потом, опять устроившись на палубе, я достал свою кифару, которую принес с собой: она занимала значительное место в вещевом мешке. Инструмент было вредно держать в сырости - а пальцы быстро теряли гибкость и чувствительность, если их не упражнять. Дома я даже занимался плетением из лозы и соломки, чтобы оставаться в форме.
Я надел на большой палец костяной плектр* и попробовал защипнуть струны.
И тут, на мою беду, мимо опять проходил Талассий - ему, казалось, всегда до всего было дело…
- Э, да он музыкант! - воскликнул миноец так, что на его голос обернулись все, кто сидел и стоял поблизости. - А петь ты умеешь, малый?
Я встал с места, стараясь не покраснеть.
- Да, господин!
Талассий засмеялся, поправив повязку на лбу.
- Ну так спой нам! Поплывем веселей! Верно, ребята?
Матросы и гребцы согласно зашумели.
Я хотел было решительно отказаться; но на меня смотрели уже все… и триерарх обещал мне такую услугу. Я кивнул.
- Хорошо, только кифара для этого не годится.
Я убрал свой драгоценный инструмент. Потом выпрямился и, тряхнув отросшими волосами, запел задорную песню о фиванцах, отправляющихся в поход: эти бравые воины всегда сражались, ели и спали вместе. Местами она была откровенно непристойной - но матросы отвечали на соленые словечки громовым хохотом, а скоро начали подтягивать.
Песня понравилась всем. Я поклонился, подождал, пока стихнут хлопки… а потом завел другую, в том же роде. Я исполнил несколько веселых кабацких песенок; а после взял в руки кифару и начал мелодию серьезнее и торжественнее - пеан* Аполлону. Я завладел настроением этих незнакомых слушателей - и даже голос ни разу не сорвался, как бывало в отроческие годы.
Когда я устал и смолк, кто-то поднес мне своего вина; а потом несколько критян и один родосец бросили мне монетки, медные оболы. Очевидно, они посчитали, что я этим кормлюсь.
Что ж, не самое худое призвание. Я поклонился, подобрал медяки и сел, чтобы передохнуть и подумать, о чем петь дальше.
Триерарх подошел ко мне снова.
- Отлично поешь, Питфей из Линда! Кто твой учитель?
- Моя мать, - признался я после паузы. - Эльпида из Коринфа.
Он сперва изумился, конечно. А потом сказал:
- Счастлив ты, имея такую мать. И я рад, что узнал тебя.
Когда завечерело и судно замедлило ход, я спел еще - несколько лирических песен, которые особенно любила Эльпида. Я растрогал слушателей и сам прослезился, думая о доме…
Я вернулся в трюм; поужинал сухим сыром с ячменным хлебом и водой, а потом улегся, подложив под голову плащ. Спал я крепко и без сновидений.
На другой день я опять выступал: я уже спел все песни, что знал наизусть, и начал повторяться. Но и по второму разу принимали их хорошо, даже еще лучше. Однако я отметил для себя, что знаю маловато, - надо все время пополнять свою копилку; а то и начать сочинять песни самому.
До Крита я неплохо скрасил время своим попутчикам; и сам разбогател на несколько драхм. Триерарх же проникся ко мне дружескими чувствами - и я совсем перестал в нем сомневаться.
Когда пришло время сходить на берег, Талассий велел мне:
- Подожди меня вон у той скалы. - Он показал на место в тени, в стороне от толкучки. - Я сразу же провожу тебя к моему другу и представлю ему.
Я дождался, пока миноец освободится. Потом он приблизился, дружески улыбнулся мне и сделал знак; и мы вдвоем направились в город. Очевидно, этот Критобул жил поблизости от кносского порта, что было естественно для моряка.
Мы прошли совсем немного, когда Талассий указал мне вперед, на аккуратный приземистый белый дом, к которому вела тропинка, петлявшая между кустов терновника.
- Вот здесь он и живет. Постой-ка…
Он замер. Дверь дома отворилась, и оттуда вышел критянин, очень похожий на самого Талассия: только постарше, с сединой в кучерявых волосах. С ним была высокая черноволосая девочка.
Триерарх приобнял меня за плечи, поверх вещевого мешка.
- Погоди, малый. Он сам к нам идет! Вот и познакомитесь!
Мы стояли на пустой пыльной дороге и дожидались, пока Критобул и его спутница приблизятся. Во рту у меня пересохло, сердце сильно забилось. Я сам не понимал, отчего так сильно волнуюсь.
И наконец Критобул увидел своего приятеля и меня.
- Талассий, старина, вот так встреча! А это кто с тобой?
- Питфей из Линда, юный странник и музыкант, - ответил мой покровитель. - Он всю дорогу услаждал наш слух, и теперь я хотел бы попросить тебя помочь ему устроиться у нас в Кноссе на несколько деньков. Если тебя не затруднит, конечно.
- Питфей из Линда?..
Критобул остановил на мне свои зеленовато-карие глаза, будто силился припомнить. Но потом широко улыбнулся и кивнул.
- Что ж, рад знакомству. Я Критобул, триерарх. А это моя дочь Поликсена.
Я впервые посмотрел в лицо черноволосой девочки, ровесницы Гармонии. У нее были зеленые глаза - цвета хризолита или моря в самой его глубине; и никого красивее я еще в жизни не видел…
Я поклонился.
- Хайре, - сказал я охрипшим голосом.
Поликсена улыбнулась мне, видя, какое у меня сделалось лицо. И хотя я никогда не встречал ни ее, ни этого минойца, я готов был поклясться всеми богами, что Критобулу она не дочь.
* Коринфяне были дорийцами, как и спартанцы: отсюда во многом их историческая близость.
* “Мойра” означает “доля, участь”.
* То же, что медиатор для современных струнно-щипковых инструментов.
* У древних греков гимн в честь бога или по случаю войны.
========== Глава 10 ==========
Критобул пригласил своего друга и меня в дом: я почти не сомневался, что он окажет нам гостеприимство, однако усиленно гадал, что кроется за его отношением ко мне. На Поликсену я смотреть больше почти не осмеливался… хотя всю дорогу ощущал на себе ее пристальный взгляд.
Изнутри дом триерарха, как и снаружи, оказался скромнее, чем наш, - в нем сильно пахло травами, шалфеем и тимьяном, пучки которых были развешаны по стенам; беленые комнатки были меньше и заставлены всякими пестрыми безделушками, вероятно, местной работы. А может, и привозными. Казалось, хозяйка этого жилища не слишком заботится о порядке, да и самому триерарху нет до этого особенного дела: он балует жену время от времени, привозя ей гостинцы, а настоящий дом его - в море. И чужих эти люди, похоже, почти не принимали.
Вы, конечно, удивитесь, как я все это понял так скоро? Я давно приобрел привычку оценивать обстановку, какой не было у большинства моих беспечных сверстников, - а времени присмотреться у меня было достаточно.
Светловолосая хозяйка и ее единственная служанка подали нам угощение - и сразу же скрылись, как в самом благовоспитанном греческом доме; девочка тоже ушла. Я еще удивился, что женщины этого дома блюдут себя так строго, совсем не по-минойски.
Однако за столом Критобул удивил меня снова - удивил несказанно: он предложил мне поселиться на те несколько дней, что я проведу на Крите, у него… Хотя видел меня в первый раз!
- Ты заплатишь мне, как на любом постоялом дворе, если желаешь, - сказал миноец: он глядел на меня словно бы с какой-то тайной мыслью. - Но одному поселиться в гостинице тебе нельзя.
- Почему? - строптиво воскликнул я, краснея от сознания положения, в котором оказался.
Критобул и его товарищ переглянулись.
- Потому что тебя там обчистят, если не прирежут, - серьезно сказал Талассий. - Ты, верно, слышал разные байки о критянах, в которых говорится, что тут у нас вор на воре? Так вот, половина из этого правда.
Я был потрясен.
- И ты так легко возводишь хулу на свой народ?
Талассий угрюмо рассмеялся. Теперь он совсем не походил на того весельчака, которым был на корабле, когда неутомимо подбадривал свою команду.
- То, что наши лучшие дни в прошлом, - это все знают, малый. Нас, детей Миноса, уже почти и не осталось на свете…
- Ну, Талассий, это уж слишком, - вмешался Критобул. - И мальчику одному где угодно будет опасно… Я тебя не отпущу, - сурово сказал он мне, видя, что я потянулся за своей палкой и порываюсь встать. - Ты мой гость, и я теперь за тебя в ответе!
Вот тут я уверился, что Критобул знаком с моим семейством - и вспомнил меня… У меня появилась слабость в ногах, когда я опять подумал о дочери моряка. Кто она такая? И что значит ее имя - только ли совпадение?..
Но, конечно, спешить было никак нельзя; и нельзя было выдать себя при Талассии. Утолив голод сладкими ореховыми лепешками, я еще некоторое время подождал, пока мужчины пили вино, разговаривая о каких-то своих торговых делах и перевозках. Потом Талассий поднялся, с прежней веселостью попрощался с нами обоими… и когда дверь за ним хлопнула, я остался наедине с хозяином дома.
Я не знаю, чего я ожидал, - какого-то откровения, как с бабкой Поликсеной? Но Критобул молчал, разглядывая меня. Потом полюбопытствовал, правда ли я музыкант и нравится ли мне это занятие. А когда я ответил утвердительно, спросил, не соглашусь ли я порадовать музыкой его жену и дочь.
Конечно же, я согласился. Но теперь ощутил себя вправе задать встречный вопрос.
- Господин, ты знал кого-нибудь из моей семьи? А может быть, и меня?..
Лицо Критобула не изменило выражения - но зеленоватые глаза стали непроницаемыми. Он сказал:
- Да, я знаком с твоими родителями, а тебя видел совсем маленьким. Вы жили у нас на Крите, когда тебе шел третий год.
Я понял, что больше ничего не услышу… во всяком случае, сегодня.
Поднявшись с места, я с поклоном поблагодарил триерарха. Но, несмотря на всю свою признательность и трепет перед этим бывалым человеком, я исполнился решимости прояснить то, что следовало прояснить немедленно.
- Господин, я прибыл на Крит, чтобы увидеть храмы… и памятники старины, - я коснулся своего амулета. - Конечная моя цель - Египет. И я ни за что не хотел бы обременять твою семью долее необходимого.
Критобул кивнул. Потом резко поднялся с места, как будто наш разговор тяготил его тоже.
- Древние храмы и руины тебе может показать моя дочь. Она все здесь знает… и наши женщины ничем не стеснены, Питфей, - объяснил он, видя изумление в моих глазах. - Поликсена может гулять где угодно и с кем угодно.
Почему тогда Поликсена так быстро спряталась при моем появлении? И почему Критобул сказал это без всякой радости?
И тут я понял. Критобул боялся того, что Поликсена может рассказать мне, - и понимал, что это неизбежно… И Поликсена догадалась, кто я такой, как и ее отец!
Я пытался скрыть свои чувства: получалось плохо. И Критобул сказал, видя мое замешательство:
- Тебе не мешает помыться с дороги - Ариадна тебя проводит. Наша служанка, - с улыбкой пояснил он.
Я невольно улыбнулся в ответ. Потом хозяин позвал Ариадну, и та отвела меня в облицованную синей плиткой купальню.
Пока я скребком отчищал дорожную грязь и мылился особой белой глиной, которой пользовались в этом доме для умывания, я гадал, отчего у Критобула и его жены нет других детей. А может, есть, только они уже покинули дом? Или умерли?..
Я надел единственный нарядный хитон, который у меня был с собой, - без вышивки, зато из голубого египетского льна, с серебряной опояской. Неожиданно я подумал, что такой наряд пойдет к моим глазам, и рассердился на себя. Что это на меня нашло?