* В эпоху фараона Амасиса, а особенно во времена его предшественника Априя, в VI веке до н.э., Египет действительно наводнили греки, которые пользовались покровительством фараонов. Они успешно торговали с египтянами, а в египетском войске служило множество греческих наемников. Фараон Априй даже приобрел себе дурную славу среди коренного населения страны своим эллинофильством.
Обратим внимание, что само название “Египет” говорит о значительной эллинизации страны: название это греческое, как и наименование столицы, “Мемфис” (от “Мен-Нефер”).
Что же касается учительства Пифагора в Мемфисе, о котором идет речь в романе, на самом деле имеются сомнения в том, посещал ли Пифагор Египет, хотя великий философ много путешествовал и был известен в Египте, как и в Азии. Согласно одной версии, Пифагор жил в Египте до самого персидского завоевания, когда был захвачен в плен царем Камбисом. Он также был посвящен в египетские жреческие мистерии. Ко времени действия романа (около 530 г. до н.э.) Пифагор еще не достиг пика своей славы.
* У египтян, как и у греков, было распространено представление, что боги покровительствуют определенным местам. Каждый эллинский полис, как и каждый египетский город, чтил своего бога-покровителя: египтяне верили, что боги живут в своих храмах. Главным покровителем Мемфиса был Птах, и исконное название древнейшей столицы Египта – Хут-Ка-Птах (“дворец духа Птаха”).
========== Глава 2 ==========
Филомен, хотя и взятый на службу, покуда оставался дома – военный начальник Сенофри уехал из столицы по каким-то срочным делам престарелого фараона: было слышно, что начались волнения на юге, в Фивах. Там опять возмущались сторонники Априя, которых раньше Амасис усмирял самолично. По стране бродили слухи, будто бы у Априя осталась дочь и наследница престола – юная царевна Нитетис: хотя все знали, что Априй был казнен почти за сорок лет до этого, похоронен с царскими почестями самим своим противником Амасисом и не мог потому иметь молодой дочери. Эту Нитетис никто живьем не видел.
Но и политические обманы, и жреческие хитрости в Египте были привычным делом. И египтяне, и иноземцы думали, что случиться могло всякое.
Истинная или мнимая царевна Нитетис должна была считаться законной наследницей Априя, и, хотя и оставалась в стороне от мятежа, немало вдохновляла сторонников прежнего царя, которые даже спустя столько лет после воссияния Амасиса оставались убеждены в незаконности нынешней власти. Много среди этих сторонников было эллинофилов – и против них Филомену, возможно, придется поднять оружие, если он намерен служить египетскому престолу.
Когда Сенофри вернется, начнется формирование нового греческого полка, куда вместе с Тимеем был зачислен молодой пифагореец: и тогда Филомена заберут в казармы, где сестра сможет навещать его лишь изредка.
Впрочем, Поликсена и теперь мало видела брата – Филомен приходил домой только по вечерам, один или порою с Тимеем или несколькими товарищами, которых Поликсене приходилось кормить ужином. Однако с ними коринфянке было веселее, чем одной, - Филомен, хотя и частенько выказывал свое мужское превосходство наедине с сестрой, никому из товарищей не позволял задеть ее словом. И сами молодые пифагорейцы, знавшие об уме Поликсены, с уважением смотрели на нее и порою вовлекали в свои философские беседы.
Пифагорейцы кое-что записывали – не общие идеи, конечно, которые доверять папирусу было всего опаснее; но нередко решали математические задачи. Поликсена, которой брат начал предлагать те же задачи, которые решал с товарищами, почти не отставала в своих успехах от мужчин.
Когда коринфянка была предоставлена сама себе, - большую часть дня, - она сидела за ткацким станком: делала гиматий для брата из красной шерсти. Она надеялась, что успеет закончить одежду к тому времени, как Филомена заберут на службу.
Работая, эллинка шептала молитвы Артемиде. Она не верила, что эта богиня или другая может сделать плащ непробиваемым для стрел, никто никогда не слышал о таком чуде, что бы ни пели аэды. Но Поликсена верила, что рука богини может отвести смертельную стрелу.
Гиматий Поликсена так и не закончила – Сенофри вернулся скоро: пожар в Фивах погас или, может, рассыпался искрами… чтобы возгореться вновь в неожиданное время и в неожиданных местах.
Египетский вестник, высокий и мускулистый надменный египтянин с золотым царским нагрудным знаком, в уложенном жесткими складками головном платке, принес приказ начальника в дом Филомена и передал его сестре коринфянина – Филомена не было дома.
Поликсена поблагодарила со сдержанным достоинством: не выказывая приниженности, с которой приветствовали вестников фараона и знати бедные египтяне. Хотя брат и она были такие же бедняки и хуже, чем египтяне, - иноземцы.
Большей части жителей Черной Земли это по-прежнему давало полное основание для презрения к ним.
Когда брат вернулся, Поликсена передала ему повеление египетского начальника.
Она со слезами обняла Филомена, поняв, что самый дорогой ей человек отныне будет в полной воле чужеземцев, по большей части враждебных ему. Хорошо было рассуждать об общности народов, пока это были слова!
Филомен долго сжимал сестру в своих сильных объятиях, растроганный ее любовью и ее запоздавшим подарком. Он сказал, что Поликсена может принести ему новую одежду в казармы, когда та будет готова. Едва ли его отзовут из города так скоро.
Хотя время теперь такое, что призвать к исполнению долга могут даже необученных солдат…
Филомен решил до этого времени выполнить свое давнее обещание – взять сестру на собрание пифагорейцев, которое должно было состояться в мемфисском Доме жизни*: государственной палате, где собирались египетские ученые и вели свои дела как жрецы, так и чиновники.
Поликсена взволновалась перед этим событием необыкновенно, точно перед посвящением в жрицы.
Она, растеряв свои речистость и резкость, оробела от близости божественного учителя; Поликсена хотела, как и говорил ей брат, стать в стороне от мужчин, за колонной зала. Но великий философ заметил ее и пригласил сесть в числе своих слушателей.
Когда она, борясь с волнением, выполнила повеление Пифагора, один из соседей-мужчин резко шепнул девушке, чтобы она не раскрывала рта без позволения. Об этом еще раньше ее предупредил брат, который предполагал, что Пифагор может удостоить вниманием женщину.
Однако сам Пифагор никаких замечаний Поликсене не делал – и даже наоборот: после того, как выступили с пространными ответами на вопросы философа двое старших братьев-пифагорейцев, Пифагор задал вопрос сестре Филомена.
Поликсена встала со своего табурета, в первое мгновение испугавшись почти до обморока.
Все ученые мужи и юноши пристально смотрели на нее, и сам наставник тоже!
Она заговорила – сперва робко, потом голос ее окреп, щеки запылали; слова полились складно и вдохновенно. Вопрос, заданный сестре Филомена, также требовал пространного ответа. Она забыла, перед кем стоит; и если бы могла видеть лицо философа, то заметила бы, как он время от времени едва заметно кивает ее словам. В глазах самосца загорелись одобрительные огоньки. Но наконец он прервал увлекшуюся девушку коротким приказом замолчать, возвысив голос.
Поликсена растерянно замолчала; но она не почувствовала своего унижения. Коринфянка видела, что и учителю жаль прерывать ее; но требовалось продолжить урок для всех.
Больше Пифагор ни разу не обратился к ней, хотя ученики еще неоднократно выступали. Однако в конце занятия, когда все разошлись и остались только она и Филомен, - как будто предвидя, что учитель приберег для них последнее слово, - Пифагор сказал Поликсене, что она может посещать его занятия и впредь.
Поликсена ощутила огромную радость, благодарность… и смущение. Конечно, это было невыполнимо. Она понимала, что скоро брат не сможет долее учиться у философа, посвящая все свое время воинским упражнениям; и, конечно, Филомен будет очень недоволен, если сестра продолжит учиться вместо него.
Девушка поблагодарила самосца и сказала, что желала бы учиться у него всем сердцем, но ее некому будет сопровождать на уроки.
Философ кивнул; словно бы даже с сожалением, но небольшим. Посмотрев в его мерцающие светлые глаза, Поликсена увидела, что Пифагор все понял – и, пожалуй, ожидал этого.
К тому же, девушке и вправду было опасно посещать ученые собрания в одиночку.
Разумеется, Филомен условился со своими слугами-друзьями, - такие родственно-подчиненные отношения были нередки среди египтян, - о том, что они будут по-прежнему по очереди спать в саду у сестры, когда он уйдет. Чтобы не оставлять Поликсену беззащитной против варваров. Но сопровождать ее на занятия охранители не могли бы: эти эллины не были посвященными. И Филомен никогда не допустил бы подобного.
Когда они с Поликсеной вдвоем шли из Дома жизни, им встретилась процессия, двигавшаяся со стороны храма Птаха. Множество людей в синих одеждах, в египетском трауре, сопровождали повозку, увитую лотосовыми гирляндами и покрытую венками: повозку эту с немалым трудом влекла пара быков, и в ней стоял открытый саркофаг.
Били в тамбурины, вопили плакальщицы; многие провожающие искренне плакали и ударяли себя в грудь. Среди тяжелых длинных париков и черных голов обычных египтян виднелись бритые головы жрецов.
Филомен тронул сестру за руку.
- Апис умер, - прошептал пифагореец. – Везут бальзамировать! Погляди, как по нем плачут!*
Эллины поспешно посторонились.
- Ты уже поверил в Аписа? – спросила Поликсена, взглянув на лицо брата.
Филомен покачал головой.
- Нет… ты знаешь, что учитель никогда не одобрял поклонения животным, хотя и запрещает употреблять некоторых из них в пищу. Но хорошо, что эти египтяне так верят в своего бога.
Поликсена печально улыбнулась.
- Как же ты будешь сражаться бок о бок с этими людьми - не веря ни во что, во что верят они?
- Наши верования мало кто разделяет, даже среди эллинов, - отозвался Филомен, опустив голову.
Он вздохнул.
- Думаю, и сами египтяне сейчас верят кто во что горазд. Мы верим в то, что нужно всем противостоять врагу, и это главное.
Он обнял сестру за плечи: погребальную процессию они уже пропустили. Так, обнявшись, пифагорейцы и пошли домой.
Филомен отправился в казармы через два дня после этого: сестра так и не успела закончить ему плащ.
* Дома жизни – у египтян одновременно регистрационные палаты и библиотеки, религиозно-научные центры.
* Апис – воплощение бога Птаха, священный бык, обладавший особыми приметами.
========== Глава 3 ==========
Поликсене не привыкать было оставаться одной, работать и размышлять одной: но сейчас она как будто во второй раз осиротела. Друзья Филомена, конечно, не могли быть друзьями ей, - ведь она была женщина! И когда Филомен ушел служить фараону, его товарищи совсем перестали посещать дом Поликсены: скорее всего, заботясь о хозяйке же и о ее чести.
Только те греки ходили, кого Филомен назначил охранять ее: но с ними Поликсена почти не говорила, это были атлеты и простые души. Она ощущала себя коринфской царевной: ее семейство и в самом деле когда-то породнилось с царями своего города… эти коринфские царевны тоже, должно быть, целыми днями тосковали в своих гинекеях за пряжей или ткацким станком, не находя, с кем перемолвиться словом.
Но ей было еще хуже – она была женщина, затерянная посреди враждебной страны. Ах, если бы в семье оставались еще мужчины!
Филомен рассчитывал разбогатеть, получить вознаграждение от фараона или добычу в бою, чтобы упрочить свое с сестрой положение здесь, – но Поликсена понимала, что надежды на это гораздо меньше, чем вероятности, что брат безвременно погибнет или искалечится в первой же схватке. Что станет тогда с ними обоими? Пифагорейцы, правда, поддерживают друг друга, но доколе распространяется это доброе отношение? И не рассеются ли ученики Пифагора под угрозой персидской войны – или в самой войне, которой, скорее всего, не избежать?..
Поликсена ткала, подгоняя себя, как будто этот грубый красный плащ мог принести Филомену удачу. Красный, как у спартанца, - будто пропитанный вражеской кровью…
Разве этому учил своих посвященных Пифагор?
Разглядывая переплетение толстых нитей на свет, эллинка вдруг отчетливо почувствовала: отныне ее брат больше не принадлежит к посвященным Пифагора. Может быть, братья-философы и не забудут его; скорее всего, не забудут и останутся ему друзьями… но сам учитель откажется наставлять Филомена далее, даже пожелай тот возвратиться в школу.
Школа для Филомена кончилась. И это не черствость и не предательство: Пифагор просветил коринфянина достаточно, чтобы тот понял наконец – что желает быть воином и стяжателем богатства и славы, а не философом. Жестокий, но неизбежный выбор!
Поликсена быстро закончила гиматий – до этого времени она не навещала брата, понимая, что может ему только помешать и растревожить. Но наконец появился повод увидеться с Филоменом и расспросить его: может быть, у Филомена за эти дни среди египетских воинов и начальников появилась уверенность в своем будущем, какой не было у его сестры.
С Поликсеной на свидание с братом, в казармы при дворце фараона, отправился один из ее силачей – Ликандр; у охранителя из оружия была только палица, но одного взгляда на грека неприятелю хватило бы, чтобы потерять охоту задевать его подопечную.
Поликсена взяла свернутый алый плащ подмышку и собрала еще корзинку с едой: лепешками, сушеной рыбой, стеблями папируса и финиками. Кто знает, как их там кормят!
Эллинка зашагала по раскаленной солнцем мощеной дороге: ее ноги обжигало сквозь тонкие сандалии. Она знала дорогу, но все равно с трудом подавляла желание пропустить атлета вперед. Ей было страшно здесь, почти без защиты и без языка… несмотря на то, что Поликсена, как и Филомен, говорила по-египетски, она и местные жители почти не понимали друг друга. Чтобы объясняться с чужестранцами, а особенно с египтянами, одного языка слишком мало.
Простые египтянки свободно ходили, а знатные госпожи проезжали мимо Поликсены в носилках по своим делам; и это и ободряло Поликсену, и смущало ее. Женщины Та-Кемет* жили и вели свои дела, как теперь представлялось Поликсене, свободнее, чем в Элладе. Она уже знала, что замужние египтянки почитаются в семье выше, чем замужние эллинки, и могут свободно распоряжаться своим имуществом после свадьбы или потребовать развода…
“Да ведь это только знать так свободна, - подумала Поликсена. – Знатным и богатым везде хорошо. И какое дело мне до египетских жен, я ведь не варварка!”
Она нахмурилась и плотнее надвинула на голову светлый гиматий, накинутый на волосы для защиты от жары - и из скромности. Обернулась.
- Ликандр, не отставай.
- Я не отстаю, госпожа, - почтительно ответил гигант; Поликсена улыбнулась, на миг опять ощутив себя коринфской царевной.
Вскоре впереди показалась белая и высокая, в несколько человеческих ростов, кирпичная стена, отгораживающая огромную площадь; на этой стене неподвижно стояли часовые в сверкающих панцирях и круглых египетских шлемах. Под стеной, под пальмами, тоже стояла стража, разморенная жарой и скучающая; однако при виде греков эти двое мужчин тут же оживились и выпрямились, приобретя враждебный и угрожающий вид.
- Кто такие и к кому?
Впрочем, Поликсена видела, что ворота не заперты. Она улыбнулась египтянам.
- Я иду в греческий полк. К моему брату Филомену, сыну Антипатра, - проговорила она, показывая разрешительное письмо от начальника.
Все же они с братом были не простые люди, а отец еще при жизни кое-чего добился от мемфисских властей.
Стражник вгляделся в мелкие демотические* строчки. Потом поднял глаза на девушку и кивнул: уже почти уважительно. Письмо – и письменные поощрения начальства для египтян были священны куда более, чем для эллинов.