- Проходите.
Поликсена шагнула в ворота первой; хотя в этот миг ей как никогда захотелось спрятаться за спину своего охранителя. Она никогда еще не посещала одна такие места, где полно чужеземных солдат! И даже своих воинов…
- Госпожа, позволь мне, - тут Ликандр сам напомнил о себе. Он заступил дорогу коринфянке, взявшись за ручку ее корзинки.
- Я сам разыщу твоего брата и приведу сюда. Тебе не придется говорить ни с кем из варваров!
Поликсена просияла улыбкой.
- Благодарю тебя!
Ликандр поклонился и быстро ушел.
Поликсена отошла назад к воротам, где ее фигурка в белом хитоне и таком же светлом гиматии почти слилась с беленой стеной. Прямо перед ней была огромная замощенная камнем площадка – плац, который теперь, в самые жаркие часы, пустовал; и эллинка видела издали низкие некрашеные постройки из такого же, как их дом, кирпича-сырца, между которыми ходили и переговаривались солдаты-египтяне. Их грубая речь и смех, слышные даже на таком расстоянии, болезненно и пугающе отдавались в голове Поликсены.
Ей начало казаться, что Ликандр уже никогда не вернется; и, преодолев свой страх, эллинка хотела было уже пойти на поиски брата сама, как увидела двоих мужчин, которые быстрым шагом направлялись к ней.
В первый миг ей показалось, что Ликандр ведет к ней египтянина; Поликсена подалась назад… и узнала брата.
Филомен был таким же черным и смуглым, как почти все египтяне; хотя их отличал медно-красный, а не коричневый загар. Но в своем египетском доспехе он действительно походил на уроженца Та-Кемет.
И только когда он подошел совсем близко, Поликсена узнала под круглым шлемом любимые греческие черты, прямой нос и твердый квадратный подбородок. Кожаный панцирь с бронзовыми полосами, которые носили все египетские пехотинцы, брат надел поверх своего белого хитона; и производил сейчас удивительное впечатление.
- Как ты изменился, Филомен, - сказала Поликсена, изумленно улыбаясь. Она протянула руку и коснулась горячего от солнца металла, защищавшего широкую грудь брата. – Я принесла тебе эллинский плащ… но как ты наденешь его поверх своего египетского доспеха?
- Надень сама.
Филомен опустился перед ней на одно колено и склонил голову, будто принимал благословение.
Поликсена дрожащими от волнения руками обернула брата алым плащом и сколола гиматий на плече фибулой.
Филомен встал и обнял Поликсену: бережно, чтобы не причинить боль своими доспехами. Потом отстранил от себя, взяв за плечи; брат и сестра радостно улыбались, но прятали глаза друг от друга. Они уже так долго не виделись, и уже многого не знали один о другом…
- Ты здорова? – спросил молодой пифагореец.
Бывший пифагореец: это несомненно…
- Да, здорова, - ответила Поликсена. – А ты?
Филомен кивнул.
- Здоров, слава богам. Я живу хорошо… начальник уже отличает меня, - вдруг похвалился он. – Сказал, что таких сильных бойцов можно найти только среди добровольцев… всеобщая повинность ухудшает качество солдат. Должно быть, у египтян и вправду ухудшает, они ведь не эллины!
Поликсена покачала головой.
- Я рада за тебя, мой дорогой, но будь осторожен. Если тебе начнут завидовать…
Филомен махнул рукой и беззаботно улыбнулся.
- Вокруг меня еще по крайней мере еще сотня таких же бойцов, как я! Пусть завидуют лучшему народу ойкумены*!
Поликсена сдержалась. Брат – мужчина.
- Известно ли что-нибудь о том, когда и куда вас отправят сражаться? – спросила коринфянка.
Филомен качнул головой.
- Нет пока, сестра… Но до этого еще долго. Хотя, мне кажется…
Он склонился к ней совсем близко, хотя рядом был только Ликандр.
- Я слышал здесь, что из-за смерти Аписа было большое волнение среди жрецов. А ведь ты знаешь, что главная жена фараона – дочь верховного жреца, и царское окружение очень чтит Птаха…
- Может быть, это недоброе предзнаменование? – воскликнула Поликсена.
Она уже забыла, как совсем недавно вместе с братом осуждала поклонение животным. Да Филомен, кажется, и сам забыл. Они многого не понимали в Та-Кемет.
- Может быть, и недоброе, - согласился бывший пифагореец.
Он прервался.
- Этим могут воспользоваться противники Амасиса… и наверняка воспользуются. Так что, возможно, мы и вправду расстанемся скоро.
Видя, как побледнела девушка, Филомен снова улыбнулся.
- Ничего не бойся! Твой плащ и моя сила защитят меня, - сказал эллин.
Он, возможно, и шутил; но Поликсена сейчас была шутить не расположена.
Никто, даже Пифагор, не ведает воли богов; и предзнаменование может быть даже в том, чего люди таковым не считают.
Они еще немного поговорили о домашних делах; о себе Филомен больше почти ничего не рассказал. Но корзинку с едой у сестры взял охотно, хотя и говорил, что его хорошо содержат.
Обняв ее на прощание, Филомен ушел: скоро уже должны были созывать полки на учения.
Поликсена грустно направилась домой – сейчас она не обгоняла своего атлета, а шла рядом, как товарищ с товарищем. И Ликандр примерился к ее походке и молчал всю дорогу, понимая чувства госпожи.
***
Спустя несколько дней после посещения казарм к Поликсене наведался гость – один из товарищей Филомена, Аристодем, который посещал их дом почти так же часто, как лучший друг ее брата, Тимей. Однако теперь, в отсутствие хозяина, это было весьма странно.
Поликсене случалось самой иметь дело с другими эллинскими семьями Мемфиса, продавая свою работу более зажиточным грекам. Но Аристодем был так же беден – и явно пришел по другому делу.
Поликсена оставила шитье, которым занималась в комнате у окна, и, накинув на голову и плечи гиматий, вышла навстречу гостю. Она улыбнулась, хотя ей стало не по себе… несмотря на то, что сегодня у нее в саду был Ликандр, который и впустил Аристодема.
Хозяйка заметила, окинув молодого эллина взглядом, что Аристодем нарядился тщательно, хотя ему, как и ей с братом, не из чего особенно было выбирать. Но на нем был новый белый хитон из тонкого льна и яркий алый гиматий – намного лучше того, что она сделала брату. На плече плащ был сколот серебряной фибулой.
Поликсене вдруг стало стыдно за свой не новый и не яркий наряд. Она посмотрела в глаза белокурому статному Аристодему: и ведь не замечала до сих пор, как он хорош собой…
- Что случилось, Аристодем? Какая-то радость?
- Видеть тебя – уже радость, - улыбаясь, ответил гость.
Он шагнул к ней, и Поликсена невольно отступила. Какое-то смущение, предчувствие сжали ей сердце.
- Ты позволишь войти? – спросил юноша.
Он был так близко, что Поликсена ощутила его жар и запах мирры, которой он надушился.
Покраснев, коринфянка кивнула и, повернувшись, прошла в свою комнату; Аристодем следовал за ней. По дороге Поликсена твердила себе, что ей нечего бояться: Аристодем старый друг Филомена и бывал у них часто… даже слишком часто.
Войдя, она пригласила гостя сесть на табурет.
Но вдруг Аристодем, к ее полнейшему изумлению и стыду, опустился перед ней на одно колено.
- Госпожа, я давно хотел говорить с тобой… я полюбил тебя и хочу сделать тебя моей женой.
Поликсена догадывалась, что Аристодем желает ухаживать за ней, но от такой прямоты и натиска ахнула и попятилась. Она бросила быстрый взгляд в окно, ища глазами Ликандра; и не увидела его.
Когда коринфянка опять посмотрела на гостя, он все еще был коленопреклонен. Ее щеки занялись пожаром.
- Что ты говоришь? Моего брата сейчас нет, - запинаясь, произнесла Поликсена.
- Ты думаешь, что он бы отказал мне? – спросил Аристодем.
Он не сводил с нее глаз – молящих и одновременно полных страсти; Поликсена, едва владея собой, резко указала поклоннику на табурет.
- Встань и садись! Прошу тебя, - она перевела дух и, отойдя к двери, села на стул, на котором так часто сидела во время занятий с товарищами Филомена. Поликсене стало спокойней.
Когда они оба сели, она опять заговорила, прежде чем Аристодем завладел разговором:
- Разве ты не знаешь, что мой брат поступил на воинскую службу и еще долго не вернется? Как можно подступаться ко мне с такими словами без его ведома?
- Так я совсем безразличен тебе? – грустно спросил Аристодем.
Поликсена поспешно качнула головой.
- Нет, нет… Но я еще не думала о любви, - произнесла коринфянка.
Вдруг она поняла, что говорить.
- Филомен обещал мне устроить мой брак. Ты знаешь, что я люблю и чту его, он мне вместо отца, - эллинка взволновалась, сжав руки на коленях. На Аристодема она смотреть не смела. – Я ничего не могу ответить тебе, пока брат не вернется со службы и не даст своего согласия.
Аристодем привстал, сильный и полный нетерпения:
- Так ты обещаешь подумать?..
Поликсена кивнула.
Ей было очень неловко; и хотя ей льстило внимание красивого молодого пифагорейца, она надеялась, что после этих слов он уйдет.
Но вдруг Аристодем встал с места и, подойдя к ней, опять опустился на одно колено. Схватив ее руку, он прижал эту руку к губам.
- Госпожа, ты одна из немногих женщин, которых удостоил вниманием учитель, и первая, кому дозволено было выступить в нашем собрании, - проговорил пифагореец, жарко глядя на нее своими голубыми глазами. – Но даже будь это не так… я любил бы тебя. Ты знаешь, что брак для меня и моих братьев священ, судьба наша так переменчива, как говорил учитель… а служба Филомена может продлиться еще годы!
Поликсена в замешательстве смотрела на юношу, не решаясь вырвать у него руку; но Аристодем сам еще раз поцеловал ее ладонь и выпустил. Он встал - и вдруг улыбнулся, будто нашел решение.
- Ты можешь попросить дозволения у брата, когда в следующий раз навестишь его в казармах! Пока он еще здесь!
Поликсена быстро встала и отступила к двери; она сдвинула черные низко лежащие брови.
- Аристодем, довольно! Ты знаешь сам, что это нехорошо… ты слишком скор, и так браки не устраивают!
Аристодем вдруг прищурил голубые глаза; белокурый красавец побледнел, точно от неожиданной обиды.
- А, так твой брат хочет выдать тебя за богатея… потому он и ушел в наемники! – тихо воскликнул поклонник. – Я нищий для вас – так, Поликсена? Вы уже оба отреклись от учения?..
Поликсена закусила губу, не зная, как отделаться от этого человека.
- Я думаю, что богатство может служить как злу, так и добродетели, укреплять добродетель и быть ее основанием во многих людях, - торопливо проговорила коринфянка. – Ты прав, брат хочет, чтобы я вышла замуж за состоятельного человека. Но ты знаешь, что я не поэтому отказываю тебе сейчас!
Аристодем словно бы ее уже не слышал.
- Хорошо… я достану богатство, которого требует твой брат. Я заплачу за тебя большой выкуп! – воскликнул он.
- Аристодем! – воскликнула Поликсена, ужасаясь ему. Что он задумал?
Но Аристодем уже быстро вышел из комнаты; Поликсена поспешила следом, едва поспевая за скорым шагом юноши. На пороге, когда он уже вышел в сад, коринфянка еще раз позвала:
- Постой!
Аристодем замер только на мгновение; он бросил на нее через плечо прощальный взгляд, полный любви и боли, и быстро скрылся среди сикомор, пронизанных солнечными лучами.
* “Черная Земля”: собственно египетское название страны.
* Наиболее упрощенный и поздний вариант древнеегипетского письма: иероглифика – самый сложный вид.
* Так греки называли известную им часть мира.
========== Глава 4 ==========
Яхмес Хнумибра, - его величество, жизнь, здоровье, сила – нетерпеливым жестом отослал от себя хранителя царских сандалий и носителя опахала, старого Хори, и лег на свое ложе, мановением пальца подозвав настоящего носителя опахала: безмолвного чернокожего раба.
Эти дворцовые должности, звучавшие так просто, на самом деле означали великую власть… и те слуги, которые сгибали в покорности спину и выражали любовь и преданность, являясь пред очи старого царя, за спиной его и за пределами его покоев говорили и делали совсем другое. Фараон еще с молодости никогда в этом не обманывался.
Яхмес Хнумибра лежал неподвижно, закрыв глаза, и испытывал облегчение от прохладного воздуха, который с усердием нагонял на него черный прислужник. Владыка Та-Кемет вспоминал времена, когда он был простым человеком, простым пехотинцем*, и его, молодого и полного сил, манило к себе великое будущее. Как хотел бы он вернуть те времена!
Сегодня он несколько часов подряд посвятил служению Птаху, на самом солнцепеке; порою фараону делалось невыносимо даже стоять, а глаза ничего не видели, только уши слышали монотонный гул, в который сливались песнопения жрецов и шум толпы, как всегда, ожидавшей от своих богов чуда. А Яхмес Хнумибра чувствовал себя как тот золотой бог, которого носят в ковчежце жрецы во время церемоний Амона, но который не может сам ни молвить слово, ни изъявить свою волю.
Сколько всего неизвестно ему за стенами дворца – и чем дальше, тем больше? Военачальник Сенофри предан долгу, в этом фараон был уверен; но Сенофри, как ни хотел бы, не может стать глазами и ушами фараона в других городах и принимать на месте решения так, как принимал бы их царь. У молодости недостает разума и опыта, у старости – уже не хватает сил, и нечасто эти свойства в полном блеске встречаются в одном человеке.
Фараон поднял руку и утер бритый лоб, освобожденный от тяжести парика, немеса* и короны; но все равно он был весь в поту. Он бы сейчас заснул и проспал часа два, но есть еще одно дело, которое нужно исполнить сегодня.
Амасис сел на ложе.
- Нехси! – неожиданно громким, сильным голосом позвал старый фараон; раб с опахалом вздрогнул и опустил его, воззрившись на владыку в ожидании приказаний.
- Позови сюда Хори, - приказал Яхмес Хнумибра. Улыбнулся, отчего его высохшее лицо собралось неприятными морщинами. – Пусть хранитель царских сандалий хоть раз исполнит свои прямые обязанности!
Прямою обязанностью Хори, хранителя царских сандалий, было помогать фараону одеваться.
Юный негр заморгал и улыбнулся, понимая, что владыка шутит с ним; потом раб, бросив опахало, поспешно простерся на полу – и, вскочив, убежал, шлепая босыми ногами по драгоценной мозаике.
Хранитель царских сандалий явился бесшумно, как опытный придворный.
Амасис сидел неподвижно, как мумия, пока Хори надевал ему на руки браслеты, укреплял на усталой груди тяжелую пектораль, многорядное ожерелье-ошейник, и надевал немес: головной платок в красную и белую полосу.
Когда Хори взял урей*, высший символ царской власти, и, тяжело дыша от волнения, поднес его к челу фараона, тот вдруг резко выпрямился и уставился в глаза придворному немигающими черными глазами.
- Дай сюда, - Амасис вырвал у Хори урей и сам насадил его себе на голову: с такой силой, что лоб обручем сдавила боль.
Хори сглотнул, вспотев под своим черным завитым париком; он поспешно распростерся на полу.
- Убирайся и позови ко мне царского казначея. Мое величество примет его в тронном зале, - распорядился Амасис.
Он встал, уже не глядя на хранителя царских сандалий, и, расправив плечи, покинул свою опочивальню.
Уджагорресент, царский казначей, смотритель дворца, начальник царских кораблей, наследственный жрец Нейт, дожидался приема с самого утра. Вот это был человек, которого фараон охотно сделал бы своими глазами и ушами: если бы эти глаза и уши не были своекорыстны… или, может, он сделался уже чрезмерно подозрителен или поглупел?
Но чрезмерная бдительность всегда лучше недосмотра.
Амасис, сопровождаемый все тем же безмолвным чернокожим служителем, проследовал, минуя стражу у дверей, в пустой тронный зал и, поднявшись по ступеням, воссел в кресло черного дерева, инкрустированное электрумом и перламутром. Еще несколько мгновений, пока его мог видеть только приближенный раб, Властитель Обеих Земель сидел, прикрыв глаза… потом глубоко вздохнул и уставился прямо перед собой, воссев в царственной неподвижности, которая всегда утомляла сильнее, чем даже воинские упражнения.