Неизвестно, сколько ещё бессмысленных и жестоких убийств совершил бы Кано, но вскоре нашёлся человек, понявший, каким сокровищем может стать этот не ведающий жалости полумонах в руках расчётливого дельца. Человек по имени Хисанори называл себя самураем, но был, по сути, простым разбойником, которому с появлением в его маленькой армии такого бойца, как Кано, предстояло стать грозой всей страны. Для этого требовалось пойти на риск, но подлец Хисанори не был трусом Хисанори. Однажды, зайдя в очередное почти пустое селение, Кано с удивлением увидел, что его встречают: маленький человечек с любезной улыбкой и въедливым взглядом красноватых глаз предложил ему чаю и сладостей. Кано ощутил острое желание убить этого сморчка тут же на месте, но любопытство на этот раз пересилило в нём жажду убийства, и он сел за один стол с Хисанори и позволил тому говорить.
- Кано – бог воды. Тебя ведь так зовут? Красивое имя.
Кано отставил чашку и поправил меч, висящий у пояса.
- Ты действуешь неразумно. – Сказал Хисанори. – Ты только зря растрачиваешь дар, данный тебе богами.
- Какой дар?
- Убивать людей.
- Я и так убиваю.
- Но ты делаешь это без всякого смысла.
Кано нахмурился:
- Я тренируюсь. Я не стану воином, если не буду тренироваться.
- Так ты хочешь стать воином?
- Ну да.
- И на чьей стороне собираешься воевать?
- А что это значит?
И Хисанори объяснил, что люди никогда не сражаются друг с другом просто так, каждый делает это ради собственной выгоды. Убивать людей само по себе приятно, но гораздо лучше делать это с пользой.
- Размахивая мечом направо и налево, воином ты не станешь. Это особое искусство, ему надо научиться.
Так Кано узнал, что, оказывается, существуют специальные школы, где мужчины учатся сражаться и совершенствуются в этом мастерстве. Оказывается, чтобы стать великим мечником, не обязательно убивать всех подряд.
- Если хочешь, я могу устроить тебя в додзё, где ты пройдёшь курс обучения, - предложил Хисанори.
Кано согласился.
Эта додзё была совсем не похожа на те, где занимались юные самураи; здесь не было ни гладких дощатых полов, ни тренировочных деревянных мечей, ни защитных доспехов. Занятия проводились чаще всего на свежем воздухе, ни один из учеников не имел благородного происхождения, а учителя старательно скрывали причины, подвигшие их обучать кен-дзюцу разбойников и убийц. Тем не менее, все они были мастерами своего дела и старались если не за совесть, то за большие деньги.
Впрочем, сразу выяснилось, что у Кано здесь нет соперников: никакие приёмы и тактики боя не действовали против его сверхъестественной ловкости и быстроты. Глядя на это, Хисанори, будучи человеком сугубо практичным, начал задуматься, а не является ли Кано и в самом деле демоном в человеческом обличье.
Но Кано не был ни демоном, ни глупцом. Все его эмоции, мысли и мнения были вполне человеческими, он отличался лишь одним: в нём совершенно отсутствовало чутьё той грани, которая не позволяет одному человеку без серьёзных причин убивать другого. Это нравственное уродство, впоследствии скрывшееся за хорошо усвоенными манерами и «приличной» линией поведения в обществе, пока ещё проявлялось в нём очень ярко. Сам Кано осознал в себе это свойство в момент своего первого убийства: он почувствовал, что ничего не почувствовал, и его это удивило. В книгах, которые ему доводилось читать в монастыре, говорилось о моральных терзаниях убийцы, но Кано не довелось испытать ничего подобного. Возможно, он не смог бы с такой же лёгкостью убить человека, которого полюбил бы, - но если убивать людей, к которым не испытываешь никаких чувств, то с чего тут мучиться? Кано это было непонятно.
Он быстро учился. То, что Хисанори принимал за простодушие и лёгкую степень слабоумия, было лишь отсутствием необходимых знаний о жизни. Кано сразу понял, что Хисанори хочет использовать его в каких-то своих целях и при этом недооценивает его сообразительность, но пока что это было ему на руку. И он стал послушным орудием в руках негодяя, прекрасно зная, что уйдёт он него в тот самый момент, как ему захочется идти дальше.
Шайка Хисанори занималась налётами и вымогательством: они облагали налогами небольшие селения, грабили путников, требовали выкупа у родственников высокопоставленных особ, захваченных в плен. Все участники шайки были нищими ронинами, продавшими честь и достоинство за мечту однажды разбогатеть. Пока что они промышляли лишь мелкими делами, но с появлением Кано Хисанори почувствовал себя всесильным и начал нападать на вооружённые процессии и большие, тщательно охраняемые деревни. Наслышанные о невероятной силе бойца по прозвищу Бог Воды, люди бросались к мешочкам с деньгами, едва завидев в свите Хисанори стройного юношу с прекрасным и холодным лицом.
Однажды жители какой-то деревушки отказались платить вымогателям причитающуюся дань: это был странный народец, они мнили себя потомками белых волков и не желали унижаться перед ворами. Хисанори сделал вид, что уступил. В тот памятный день Кано вошёл в деревню, прикрывая лицо платком: на чистых, просторных улицах играли дети, женщины развешивали на верёвках бельё для просушки, старики, сидя на верандах, сладко жмурились на солнце. В этот раз его никто не ждал. Первой погибла девочка, игравшая с котёнком: Кано не выбирал, она просто стояла ближе всех. Её мать даже не успела узнать, что сталось с дочерью. Стремительный, как молния, Кано уничтожал людей прежде, чем они успевали понять, что происходит. Когда навстречу ему кинулись, подбадривая друг друга криками, крестьяне, вооружённые кто граблями, кто ухватом, Кано впервые за долгое время стало смешно: если уж им так хотелось защитить своих жён, детей и престарелых родителей, неужели они не могли хотя бы раздобыть себе настоящее оружие? Странный гонор у этих белых волков.
Вырезав всё население деревни, Кано собирался уходить, как вдруг услышал детский плач, доносившийся из опустевшего дома. Он вошёл внутрь и увидел малыша лет пяти, рыдающего на трупе убитого отца. Кано смотрел на эту сцену, старательно прислушиваясь к себе: не шевельнётся ли что-нибудь. В одно мгновение ему показалось, будто в душе рождается какое-то новое, неизведанное ранее чувство, но он не успел его запечатлеть: заметив присутствие Кано, малыш вскочил и с рёвом бросился на него, сжав кулачки. Убирая меч обратно в ножны, Кано наметил сам себе вперёд быть аккуратнее.
В дележе награбленного Кано никогда не участвовал, и это лишь подкрепляло Хисанори в мнении, что его подопечный – дикий, но совершенно неразумный зверь. Тем больше он удивился, когда, спустя год после их первой встречи, Кано подошёл к нему и потребовал денег.
- Зачем это тебе?
- У моего меча разболталась рукоять и требуются новые ножны.
- Это всё потому, что твой меч – просто старьё…
Хисанори не окончил фразы. И сам он, и вся его шайка были убиты в тот же день, а Кано, вскрыв личный ларец Хисанори, взял оттуда немного серебра, решив, что этого хватит, чтобы привести меч в порядок.
Денег хватило едва-едва; на оставшиеся гроши Кано купил гвоздичного масла для полировки, ему нравился этот запах. Впредь он решил вести себя по-другому: не рубить всех подряд, а искать людей, у которых можно чему-нибудь научиться. Кано не сомневался, что такие люди есть: он не мог забыть, что единственным противником, которому он до сих пор проиграл, была загадочная старуха, которую он видел в свой последний день в монастыре. Страна большая; где-нибудь в ней живут воины, которые сильнее его; нужно лишь их найти. И он пустился в путь, представляясь странствующим ронином и живя на доходы от поединков.
Люди меряют время днями и месяцами, Кано мерил время отнятыми жизнями. Он понял, что большинство людей не разделяет его мнение по поводу права на убийство, и дал себе слово держать инстинкты в узде. Восемьдесят восемь жизней – и ни одной жизнью больше. Если до тех пор он не найдёт человека, который был бы сильнее его, значит, боги не приняли его обет.
В ближних селениях все слышали о Кано, и желающих драться с ним или не находилось вовсе, или находились один-два человека, которые ничему не могли его научить. Оставалась надежда на обширные, тщательно охраняемые провинции, куда слухи долетают не так быстро, а жители не избалованы зрелищами. Так он однажды оказался в Мино, где правил сам Асакура, легендарный воин прежних времён. В глубине души Кано желал сразиться с ним, но, увидев, что даймё уже стар, отказался от этой мысли.
В странствиях его начала одолевать скука: приближался предел восьмидесяти восьми жизням, а желанный противник по силам так и не был найден. Окружённый всеобщим почтением и страхом, Кано, сам себе в том не признаваясь, начал тосковать по другим чувствам. Жизнь стала надоедать ему. Теперь он остро ощущал свою инаковость, но это больше не радовало его, а скорее досаждало.
Покидая Мино на исходе своей двадцатой весны, Кано не знал, куда идёт: то ли искать соперника в больших городах, то ли позволить убить себя первому встречному, чтобы, наконец, увидеть, как выглядит радость победы в чьих-то чужих глазах.
Тяжёлое лето
- Ничего не понимаю… - Широ внимательно ощупывал плотную, без единой щели, деревянную панель. – Я совершенно уверен, что выходил отсюда. Где этот проклятый вход?
Юки участливо наблюдал за его стараниями.
- Может, всё-таки в другом месте?
- Нет, точно здесь! – Широ в раздражении ударил по стене кулаком. – Да что за день сегодня!
- Тогда, наверное, завтра поищем? – Робко предложил Юки.
Широ злобно уставился на него:
- Ты мне не веришь!
- Разумеется, верю.
- Нет, не веришь! Конечно, кто же поверит в дурацкую историю про старуху, запертую между замковых стен! Давай, скажи, что я всё это выдумал!
Юки только вздохнул. Разговаривать с Широ, когда у того что-то не ладилось, было трудно.
- Широ, я тебе верю, просто ты, возможно, ошибаешься…
- Ошибаюсь?!
- Я имею в виду, что ход твоих рассуждений может быть ошибочен. Выход – это ведь не обязательно вход…
- Что? – Широ перестал колотить по стене и повернулся к нему. – То есть?
- То есть дверь, через которую ты вышел, служит только для этой цели. А зайти через неё нельзя. Понимаешь? Вход расположен где-то в другом месте.
- Но в каком?
- Откуда я знаю. Это же ты через него заходил.
- Ну да, а раз я не помню, где он, то, значит, всё это мне пригрезилось! И коридор померещился, и разговор со старухой, и вообще всё. И ты, наверное, мне сейчас тоже мерещишься, а на самом деле я сплю, да?!
- Широ, пожалуйста, успокойся…
- Да не могу я успокоиться, Юки, как ты не понимаешь! – Широ зашагал взад-вперёд, размахивая руками. – Пойми ты, мы с тобой не ошиблись насчёт двойных стен! Там действительно кто-то живёт внутри и наблюдает за нами! Она – эта старуха – подсматривает! Раньше я только догадывался, а теперь точно знаю!
- Всё это, конечно, ужасно, но ведь от того, что мы отправимся на её поиски завтра, ничего не изменится, правда? – Настойчиво взывал к его разуму Юки. – Широ, я верю тебе, я верю, что там, в скрытой комнате, живёт Сачико-химэ, но сейчас ты слишком устал и переволновался, ты, наконец, нездоров…
- Вот-вот, ещё про это скажи! Скажи, что я не гожусь в самураи, потому что от вида крови меня начинает тошнить! Давай, не молчи, Юки, я уже привык, что ты говоришь мне одни гадости!
Широ повезло с другом: никакой другой человек не смог бы долго его выносить. Юки пропустил несусветное обвинение мимо ушей.
- Пойдём в комнату, Широ, я заварю тебе чай, а потом, если ты почувствуешь себя лучше, мы ещё раз осмотрим эту стену, хорошо?
На этот раз Широ позволил себя уговорить. Через час, напоенный валерианой и чабрецом, он задремал, а Юки тихо-тихо распустил ему пояс и накрыл Широ одеялом. Сам он в этот вечер долго не мог заснуть: тридцать смертельных поединков Кано, которым он стал свидетелем, были слишком жутким зрелищем, чтобы о них не думать. Хладнокровная жестокость ронина поразила его в самое сердце, но, в отличие от Широ, он не находил в ней ничего завораживающего и притягательного. Искренне восхищённый мастерством пришельца, Юки совершенно не заинтересовался им как личностью. Ему не захотелось прикоснуться к этой гибельной силе и урвать от неё кусочек, присвоив себе, наоборот, больше всего он хотел никогда больше не видеть ни этого человека, ни ему подобных. Широ, разметавшийся в тревожном сне, грезил совсем об ином.
Проснувшись перед рассветом от особенно яркого кошмара, он тут же начал будить Юки:
- Юки, проснись немедленно!
- Что случилось? – Пробормотал Юки, с усилием отрывая голову от подушки. – Вам плохо?
- Нет, но я хочу поговорить.
- Поговорить?.. Сейчас?
- Да. Ты сказал, что Мицуёри-сэнсей назвал Кано убийцей. Он объяснил, почему?
Юки протёр кулаками глаза, собираясь с мыслями.
- Вроде бы потому, что он не дрался, а просто убивал…
- Но разве не это делает воин – убивает?
- Нет… воин сражается… во имя справедливости… важнее моральная победа… и…
- Юки, Юки, не спи! Подумай, но ведь и нам придётся убивать! Мы тоже будем считаться убийцами?
- В определённом смысле – да, но мы ведь не будем бросаться на первого встречного без всякой причины. Наверное, Мицуёри-сэнсей имел в виду, что человек становится убийцей тогда, когда начинает совершать убийства ради убийства и получать от этого удовольствие. Самурай не может наслаждаться, убивая, это отвратительно. Если затронута честь, то он скорее сам умрёт, чем убьёт другого. – Юки мучительно пытался расстаться со сном.
- Ого! И ты в это веришь? А какое, по-твоему, чувство должен испытывать воин, отнимая жизнь? Отвращение? Жалость к поверженному? Сожаление о своей жестокости?
- Не знаю, Йомэй-сама. Я ведь никогда ещё не убивал.
- Вот и я тоже. – Пальцы Широ нервно комкали одеяло. – Но самое забавное, что я даже и не задумывался о том, каково это – убивать. Или, может, о таких вещах не нужно задумываться? Однажды это происходит само собой, да? Ты сражаешься с кем-нибудь, думаешь только о технике боя, и вдруг твой противник ошибается, да, внезапно совершает ошибку, и ты видишь, что можешь нанести последний удар, и у тебя доля секунды, чтобы на это решиться… и ты делаешь выпад, и лезвие твоего меча рассекает ему грудную клетку…
- Йомэй-сама! – Взмолился Юки, не расположенный с утра пораньше вести такие кровожадные разговоры.
- А что такого, Юки? Однажды нам придётся узнать всё это на собственном опыте. Ах, Юки, я не хочу никого убивать! – Широ вдруг всхлипнул и быстро вытер глаза рукавом.
Юки сел на футоне и обхватил колени руками.
- Вы боитесь, что в решающий момент не сможете нанести удар?
- Нет. – Ставшие совсем прозрачными, глаза Широ смотрели в пустое пространство. – Я боюсь, что однажды я убью человека – и мне это понравится.
Такого ответа Юки не ожидал. Придумать возражение было не так-то просто.
- … Вы всё думаете об этом ронине? О Кано?
- Да, о нём. – Широ устало прикрыл веки. – И мне почему-то жутко. Странное чувство, будто мы с ним отныне как-то повязаны.
Ещё один неожиданный ответ.
- Ну, это вряд ли. Он ведь уже ушёл из деревни, через пару дней покинет пределы Мино, и на этом всё. Где вы ещё можете встретиться?
- Не знаю. – Подумав, как-то очень вяло ответил Широ и опустил голову на подушку. – Не обращай на меня внимания, Юки. Просто кошмар снился. Будто Кано и та старуха идут ко мне и что-то кричат, а я ни убежать не могу, ни расслышать, чего им от меня надо.
- Давайте я снова заварю вам чаю, Йомэй-сама, - предложил Юки. – Вам бы поспать ещё немножко.
Широ ничего не ответил. Он сомневался, что чай как-то поможет ему заглушить странную боль в душе, которой он не мог дать объяснения.
Лето в этом году выдалось холодным и дождливым. С середины пятого месяца зарядили ежедневные ливни, от которых отсырели даже стены во внутренних комнатах. Все одежды казались Широ влажными, а просушить их было негде. Под стать погоде было и его настроение: он быстро перестал вспоминать в разговорах поединки Кано и встречу со старухой (тайный проход к которой, кстати, они с Юки так и не нашли), но мрачное выражение не сходило с его лица ни во время тренировок, ни во время короткого отдыха.