Альтер Эго. Московские Звезды - Иван Вересов 11 стр.


Дальше мысли их наталкивались на непреодолимую преграду. Страхи были у каждого свои, но они были. Сергей и Катя отодвигали это, замалчивали и все тянули время.

Солнце опустилось низко, позолотило воду в канале и упало за дома. Стемнело быстро, поднялся ветер, на набережной сразу стало сыро и неуютно.

— Пора нам, Катя, пошли к машине, еще пока доедем, — Сергей сказал это с сожалением. Не хотелось отпускать этот день, но он закончился, и надо было встать наутро к станку, потом репетировать до изнеможения. И снова, и снова. Но по-прежнему не будет, потому что есть еще вечер и ночь, которую они проведут вместе. Не так, как раньше.

— Да, — согласилась Катя, — поехали. Я домой хочу. Спасибо тебе за чудесную прогулку, за этот день.

— Он еще не закончился. — Сергей обнял ее и притянул к себе. Он понимал, что не время, что она не готова, есть еще нечто, разделяющее их. Но справиться с собой не мог. Слишком горячо и ново было то, что он испытывал. Неодолимо влекло его к ней. Он снова попытался поцеловать ее, но Катя отвернулась, опустила глаза, уперлась ему в грудь ладонями, высвободилась из рук Сергея.

— Я не хотела сегодня, но лучше скажу.

Он не сразу понял, желание туманило разум.

— Что скажешь?

— Про себя. — Она быстро пошла вперед, Сергей не сразу догнал.

— Катя! Ну куда ты, постой!

Она шла вдоль канала и не слышала его, она перестала воспринимать окружающее, ушла в свои мысли, воспоминания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Кэтрин! — крикнул он. Немногочисленные прохожие посмотрели в его сторону и на всякий случай остановились на углу. — Катя, пойдем к машине, ты мне дома все расскажешь. И обещаю, я пальцем тебя не трону, раз тебе это неприятно.

— Ничего ты не понимаешь, — ответила она со слезами в голосе. — И при чем тут ты? Ладно, идем к машине…

Всю обратную дорогу они молчали. И пока шли от парковки к домику для гостей — тоже.

Была глубокая ночь, а Сергей и Катя все сидели на диване обнявшись. Она говорила, говорила, размазывая по лицу слезы, всхлипывая, а он умирал от сострадания, ее покорной близости и готов был голыми руками придушить того идиота из Королевского балета, что так напугал Кэтрин.

Она начинала в который раз и никак не могла рассказать до конца.

— Помнишь… про спектакль «Щелкунчик», про партнера, он сначала в любви признавался? А после генеральной репетиции вошел в раздевалку, запер дверь, схватил меня и стал топик рвать. Я ничего не могла, даже кричать. Должна была драться, сопротивляться, а не смогла. В последний момент только стала просить его: «Не надо, не надо», а он все равно. Это отвратительно было, он… он… трогал мою грудь и… там… Я должна была сопротивляться! — Катя задыхалась от рыданий, но Сергей не перебивал, ничего не говорил, он знал, что сейчас надо молча выслушать. Успокаивать и жалеть — потом. И любить, горячо и нежно, чтобы стереть из ее памяти мерзкие страшные воспоминания. Но все это потом! Перебивать нельзя, одно слово — и она замкнется, снова утащит это в себя. Он только обнимал, держал Катю за плечи и слушал, изнемогая от бессилия, от невозможности повернуть время вспять и защитить ее в прошлом.

— Адриан проходил по коридору и услышал, выбил дверь, оттащил его, — продолжала она. — Если бы не Адриан, он бы сделал, он почти… и это все равно как будто было. Так гадко! Страшно. Никому рассказать нельзя, что я не такая уже. И Вике нельзя, мы так договорились с Адрианом, чтобы ничего никому. А то и у школы неприятности были бы, скандал, и спектакль могли отменить, пронюхали бы газетчики… Я Вике сказала, что приставал немного, пытался и я с ним танцевать не хочу. Про Адриана не сказала, и про раздевалку… Но я же знаю, что было, я про это даже думать не могу, Сережа. И если не в танце меня трогают, то сразу плохо становится, как будто это он. И мне стыдно и тошнит.

Она обхватила Сергея, он перетянул ее к себе на руки, Катя уткнулась ему носом в шею и снова заплакала. Теперь уже тихо, без рыданий.

Он гладил ее по плечам, спине, путал волосы и шептал:

— Ничего не было, Катюша, ничего не было, не думай ты про это. Вот же, я трогаю тебя и не в танце… Разве тебе неприятно?

— Не знаю, нет, с тобой хорошо… Мне страшно!

— Нет никакого смысла бояться прошлого, в нем ничего не изменишь, но и повториться оно не может.

— Почему это все со мной? Почему? Сначала мама, потом это, еще и балет!

— Балет тоже плохо? И от него тошнит?

— Ну тебя! Я серьезно. Как ты можешь шутить? Я плачу, а он шутит.

— А ты не плачь, не надо. А то завтра глаза будут красные и лицо опухнет. Что я Виктории скажу? Что мы всю ночь пьянствовали в Лейдене?

Катя приподнялась, взглянула на Сергея и тут же закрыла лицо ладонями.

— Нет, не смотри! Я правда зареванная.

Он отвел ее руки вниз и не выпускал из своих, смотрел молча. В доме было тихо, от этого особенно слышно тиканье настольных часов и порывы ветра, которые заставляли трепетать деревья под окнами.

— Ты красивая, самая красивая, и я люблю тебя! — он сказал это легко, не раздумывая, не собираясь с духом, не взвешивая «за» и «против». Это месяц назад решение пожениться пришло от сознания того, что им с Катей НАДО быть вместе. Сейчас он слышал только сердце.

— И я люблю тебя, Сережа. Потому и боюсь.

— А давай спать ляжем? Сегодня день такой длинный вышел и… хороший. Это правильно, что ты мне рассказала. Я никому не позволю тебя обидеть, никогда.

— Я знаю. Да, давай ляжем. Я только умоюсь, устала я, Сережа.

Она недолго была в ванной, душ, наверно, не принимала, но когда вернулась, Сергей почувствовал знакомый аромат орхидей. У Кати губы и нос припухли от слез, глаза были красные.

И снова жалость и желание переплелись, соединились, стянулись в горячий узел. Сергей хотел близости с Катей, знал, что рано, не был уверен, что получится, ведь он никогда не делал этого с женщиной. Но чувственность побеждала страх. И еще он знал — нельзя позволить ей уйти в себя сейчас. Она открылась ему вся, и он должен был бережно принять этот дар и сохранить.

— Можно я попрошу? — тихо спросил он.

— О чем?

— Обещай, что не рассердишься и не откажешь, а я обещаю, что ничего не сделаю без твоего желания.

— Хорошо, не рассержусь и не откажу…

Она все еще была в своем новом зеленом платье. И Сергей попросил.

— Можно я помогу тебе раздеться?

Катя сначала удивилась, потом смутилась.

— Ты странное просишь.

— Разреши. Идем в спальню.

Она послушалась. Так же, как привыкла доверять в танце, доверилась и теперь.

В спальне горел только ночник, Сергей не стал зажигать свет. Катя стояла перед ним, опустив руки, не закрывалась. Он медленно и осторожно начал расстегивать ряд мелких пуговиц на платье. Вот оно шелковым всплеском скользнуло на ковер. Сергей провел кончиками пальцев по шее и плечам Кати, спустил бретельки бюстика, нашел на спине застежку.

Катя не помогала ему, но и не противилась. Она вздрагивала от прикосновений его рук. И вот осталась перед ним обнаженная, а Сергей был еще одет.

— Хочешь, совсем свет погасим? — спросил он у самых ее губ.

— Нет, он не мешает…

Сергей поцеловал ее, легко касаясь лица, не в губы, а щеки, глаза. Ладони его нежно следовали по знакомым изгибам ее тела вверх и вниз. Он уже знал ее, но прежние прикосновения были целомудренны, а сейчас каждое порождало трепет и огонь. Катя не отталкивала, она как будто прислушивалась к себе, расслаблялась под его ласками.

— Ты дрожишь. Замерзла? Давай ляжем и я тебя погрею. — Он скинул рубашку, брюки.

— Сережа… я хочу… Ты тоже разденься совсем…

Он сделал, как она просила. В постели они тесно прижались друг к другу обнаженные и замерли так. Сначала Катя снова сжалась, но он стал шептать и целовать.

— Не бойся, ничего не будет, я только согрею тебя. — Сергей целовал ее лицо, шею, плечи, грудь, такую маленькую и беззащитную, с напряженными сосками, брал их в губы, грел дыханием, пока она не выгнулась, не застонала, тогда он осторожно развел ее бедра рукой, продолжая целовать грудь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сергей не думал о себе, только о ней. Он стремился снять все ее страхи нежностью прикосновений, будил ее чувственность постепенно, находя в этом томительном жарком ожидании гораздо больше, чем в соитии. Она расслабилась совсем, широко развела бедра, призывая, но он не тронул ее цветок, только прильнул губами и ласкал до тех пор, пока она не застонала, содрогаясь от первого освобождения. Сергей остался напряженным, они легли рядом, обнялись, он постепенно успокоился.

— Сережа, Сереженька, — шептала она, — я не знала, что это так бывает.

— Ты такая чудесная. Нам будет хорошо, вот увидишь.

— А ты? Тебе разве хорошо так?

— Мне с тобой по-любому хорошо. Сейчас нельзя нам по-настоящему, до Конкурса — нет. Я очень хочу быть с тобой…

— Я чувствую, — она тихо рассмеялась. — Мы можем с этим что-то сделать? Скажи, как.

— Не сегодня… Я скажу потом.

— Тоже после Конкурса?

— Нет, столько я вряд ли продержусь, — он тоже засмеялся, — но на сегодня тебе достаточно эмоций. Давай уснем. Я буду целовать тебя, целовать, целовать, а ты спи…

— Сережа…

— М-м-м-м?

— А ты правда меня любишь?

— Люблю. Я тоже не знал, что это так бывает.

— А вот, помнишь, то чудесное адажио из «Бабочки»? Мне так нравится музыка! И в спектакле они же засыпают, как мы.

— Да, спи…

— Мы попробуем завтра его? Пожалуйста.

— А «Шопениана»?

— Она и так получается, я хочу «Бабочку», — прошептала она уже сквозь сон.

— Хорошо, если ты хочешь…

Сергей посмотрел на нее, а Катя уже спала, примостившись у него на груди.

Глава 8

Адажио "Бабочка"

Сергей смотрел на спящую Катю. Она была трогательно-доверчивой, нежной и совсем родной. Как случилось, что нет у него никого ближе?

Сначала Сергей думал, что Катя ему как сестра, они с первых дней были откровенны друг с другом, не скрывали ни печалей, ни радостей, стали как две птички-неразлучники, иначе не смогли бы танцевать вместе.

Потом ему пришла мысль о браке, тогда Сергей еще не помышлял о любви. Им руководило стремление на полных правах быть рядом с Катей, оберегать ее, прежде всего это. А любовь… Разве мог он надеяться? Но любовь уже родилась и жила в них, она отражалась и светилась в их танце и глазах. Любовь не спрашивает, можно ли надеяться, она всегда считает себя правой. И Сергей не спорил, не боролся с ней, но он панически, до замирания сердца боялся.

Все, о чем рассказывала Катя, было и с ним. Только страшнее, больнее и дольше. Потому что некому было вышибать дверь и спасать. До того, как семнадцатилетний Сергей пошел по рукам, он думал, что любит своего первого покровителя. Сравнить было не с чем, первая близость плыла в воспоминаниях горячечным сном. Вкус коньяка на губах, туман в голове, ласковый шепот, боль, унижение.

Сергей не стремился к близости с мужчинами, жизнь толкнула его на этот путь и не позволила свернуть, затолкала в безжалостную колею, где перемалывались характеры и судьбы. Когда он понял, что никакой любви нет, а есть только грязь, похоть, вседозволенность того, кто покупает, он отчаялся.

Брошенный любовником и презираемый отцом, он готов был хоть в петлю головой, хоть вниз с крыши высотки. Жизнь потеряла смысл. Только одно удерживало, не позволяло соскользнуть за грань — жалость и любовь к матери. Сергей знал, что она не переживет такого, и терпел. Рыдал по ночам, бился головой об стену, катался в отчаянии по полу, но жил.

Жил и танцевал. Тренировался неистово, до потери сознания. Превозмогая боль и удушье, продирался через грязный кокон реальности, обретал крылья. Он жил на сцене, спасался этим, не позволял затянуть себя в болото, где красивые мальчики были дорогим товаром и только. А когда изнашивались — их выбрасывали в мусорный бак, словно рваное белье.

Сергей боролся, он нашел другие способы выживать, перестал продаваться, потом встретил Макса. Это казалось больше, чем дружба, иногда — подобием семьи, и Сергей смирился, сказал себе, точно так же как Катя, что устроен неправильно, в нем «что-то не так», что назад хода нет, все испорчено и судьба его такая.

К тому времени он наслушался про близость с женщиной разного, вплоть до того, что сделать ЭТО с девчонкой все равно что переспать с жабой, что ТАМ у них все по-другому, что женщина и целоваться не умеет и отсосать по-человечески не может. К тому же у них месячные, и это отвратительно.

Но Сергей не верил, что все так. В глубине души он продолжал надеяться, из этой надежды и выросла любовь к Алекс, захватила его всего. Он думал, что раскрылся женщине, что с ней познает таинство, определенное природой. А кончилось тем, что…

Нет! Вот только не сейчас! Если бы Саша столько времени не лгал, а Сергей не верил, что говорит с женщиной, то и при встрече ничего такого не произошло бы. Влюбленность в Алекс затуманила Сергею мозги. Он любил Сашу как девочку, потому и сломал. Не сдержался… Стыдно, скверно, молчать нельзя, надо было написать сразу, все объяснить. Может, после Конкурса… Или незачем трогать это, пусть мальчик забудет и живет дальше?

«Не забудет… не забудет…»

Совесть неуклюже ворочалась, мешала уснуть, но усталость, пережитое и неразрешенное возбуждение взяли свое. День был долгим, нагромоздилось столько всего: Эгле, прыжки в вариации, Лейден, булочки с корицей, спальня и в тусклом свете ночника их обнаженные тела, Катя, прекрасная ТАМ, нежная, готовая принять его…

Сергей осторожно обнял ее, закрыл глаза, глубоко вздохнул и отключился.

Он проснулся от легких поцелуев в губы и щекотной ласки — Катя наклонялась над ним, он чувствовал ее знакомый, родной запах. Длинные пряди шелковистых волос скользили по его груди, плечам и щекам. Сергей вздохнул и открыл глаза.

— Доброе утро, мы проспали урок, — сообщила она, продолжая свое дело, теперь Катя целовала подбородок Сергея, шею и уши. От этого его выгнуло, он задохнулся, вздрогнул, затрепетал, как натянутая струна, и произнес с трудом:

— Почему же ты меня не разбудила?

Она тихонько засмеялась, радуясь тому эффекту, который произвели ее действия, пробежала пальцами по его груди наверх, дотронулась до губ.

— Пожалела. Ты так спал… Я смотрела, смотрела… Ты очень красивый, когда спишь.

Сергей почувствовал, что неотвратимо постыдно и совершенно немужественно краснеет. И… ему это понравилось. Он снова закрыл глаза, расслабился. Катя прилегла на него, прижалась щекой и ухом к груди.

Остаться бы с ней так, никуда не идти, но нельзя, и так вчера вечер пропустили, не репетировали. Ну еще пять минут… десять…

— Сережа…

— Что?

— У тебя сердце бьется, я слышу.

— Конечно, бьется, что ему еще делать?

Она приподнялась и поцеловала его грудь слева, туда, где по ее представлениям и находилось сердце.

— Хорошо… Мне так хорошо стало… И теперь я хочу танцевать, танцевать! Ты обещал «Бабочку», я Стасику уже СМС послала, чтобы приготовился. Ты ведь не передумал?

— Нет, не передумал, мне нравится «Бабочка», ее редко танцуют. Пригодится она нам для концертов.

— Да, мы во дворце ее станцуем, у меня будет костюм с блестками, желто-розово-алый. Это же дневная бабочка, она любит солнце. И еще вместо диадемы будут усики на голове! Там такая мелодия! — Она начала напевать с сомкнутыми губами и «танцевать» руками. — Ну, вставай-вставай-вставай, я пойду овсянку сварю.

Катя выпрыгнула из постели, не стесняясь наготы, пробежала до шкафа, достала утренний халатик.

— Вставай!

— Я не одет…

— Ах, невидаль… Кстати, теперь я знаю, — она опять рассмеялась неудержимо весело, — что ты… ха-ха-ха… ничего не подкладываешь в бандаж. А то старшие девочки спорили. Они в тебя все влюблены.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не выдумывай, — Сергей встал, замотавшись в одеяло.

Назад Дальше