Пианист. Осенняя песнь
Иван Вересов
Книга первая. "Пианист. Осенняя песнь"
Глава 1
9 июля 2019 года
France. Provence. La Roque-d'Anthéron— Франция. Прованс. Ла-Рок-д'Антерон
(Записная книжка Вадима Лиманского)
Да, нельзя не любить творение Божье, я говорил это, и снова говорю, и опять скажу, но в Творенье этом любим мы то, что для нас суть есть красота.
До встречи с тобой я знал её гораздо меньше, не видел там, где видишь ты. А ты показала мне — и я увидел.
Я снял шоры со своих представлений о мире и об отношениях между людьми.
Стал читать ДРУГИЕ книги, смотреть ДРУГИЕ фильмы, слушать ДРУГУЮ музыку и понимать, что они красивы.
Так мир мой стал ярче, с него сошли восковые пелены, он засиял красками жизни.
Я благодарен тебе за это и за всё, что ты мне подарила.
За пробуждение души, за превращение льда в весенний ручей… за блики света не стене… за морской прибой, за дом у моря… за все восходы и закаты, которые я увидел иначе благодаря тебе.
За всё… за всё… за всё…
Что бы ни было с нами завтра, то, что ты подарила мне, останется со мной, и это не превратится в воспоминания, не станет пеплом прошлого, который посвящают ветру.
Я бы отдал всю музыку Мира за то, чтобы один раз взять тебя за руку…
10 октября 2017 года
Санкт-Петербург. Царское село
Отношения с кошкой не складывались. Не помогли ни Роял Канин для привередливых кисок, ни когтеточка. Зверюга громила кухню, обдирала обои и портила мебель. Единственное, в чем она была безупречна, так это лоток.
Кошка досталась Вадиму в результате неудачной попытки дочери устроить личную жизнь. Молодые разбежались через год, а хвостатая подселенка осталась. Она обладала прекрасной внешностью и вздорным характером. На вид пушистая, камышовой окраски. Вроде и пытается ластиться, а тронешь — кусает и когтит. Звали ее Конфетка, имя дурацкое, Вадим называл ее Дейнерис, мать твою драконов. За непредсказуемость и гневливость. Шипела она как настоящий дракон, только что огнем не плевалась.
И ведь с самого начала он знал, что у Ириши с бойфрендом не получится, а кошка сядет ему на шею. Так и произошло. Но что делать? Во время короткого отпуска Вадим еще мог ездить в городскую квартиру кормить серого монстра и убирать за ней какашки. Усыпить? Этот вариант он даже не рассматривал. Выкинуть на улицу? Нет, нельзя. Забрать к себе тоже никак — она весь дом перевернет, да и Захар Иосифович не обрадуется, он животных любит вне дома. А во дворе собаки её сожрут.
Разве что Валентина Петровна — управляющая домашними делами — согласилась бы взять её или пристроить кому-нибудь из горничных. Значит, надо купить переноску и забрать Дракониху из города, все равно квартиру уже выставили на продажу, Ириша не хочет жить в Царском селе, бывшей жене их первая недвижимость тоже не нужна. Нельзя сказать, чтобы Вадим сильно жалел, он обосновался в загородном доме, там заниматься можно было хоть ночью, не тревожа соседей, а в городе, стоило начать играть гаммы, недовольные сразу же начинали стучать по батарее.
На решение квартирного и кошачьего вопроса у Вадима оставалась неделя, потом он улетал в Бирмингем на репетицию с оркестром и концерт.
Вадим открыл дверь. Кошка подбежала, громко замяучила и прильнула к ботинкам.
— Ну что, тварь серая? Опять чудила? Давай посмотрим, что тут у нас, — сказал он, почесал ее за ухом и быстро, как от горячего чайника, отдернул руку. Реакцию с Драконихой надо было иметь хорошую. Владения кошки простирались на кухню, коридор и места общего пользования. В ванной тек кран, и Вадим не звал водопроводчика, чтобы кошка могла пить. Корма оставлял в достатке. Менять место жительства Дейнерис не собиралась.
Если новый хозяин долго не появлялся, она скидывала коробки с полок, рассыпала крупу, била посуду. Вадим убирал осколки, ругался несильно, понимал, что неделю просидеть в заточении, не слыша человеческого голоса, несладко. Но и этой жизни подошел конец, сегодня он заберет её, передаст ключи агенту, и дальше уже дело техники. Рано или поздно найдутся покупатели, тогда Ириша сможет устроиться как захочет. Может пожить с матерью и вложиться в строительство, или сразу переедет в студию. Дочке хотелось на Васильевский остров.
А в Царском Селе всеми красками желтого, красного, терракотового играла осень. Она затопила скверы, бульвары, расцветила фасады невысоких хрущевок. Жители первых этажей традиционно устраивали под окнами палисадники и высаживали цветы: золотые шары, астры, георгины, ноготки, календулу. Даже в дождливую погоду цветники оживляли городок яркими красками, а по кирпичным стенам полз плющ и дикий виноград. К осени его листья становились темно-красными. Они сетями качались на ветру, превращая улицы в Осеннюю Гавань.
Хотелось оставить все дела, войти в листопад, в душистые влажные дубовые, кленовые аллеи.
Царское Село, Пушкин — город-сад. Во всех путеводителях Санкт-Петербурга и пригородов ландшафты Екатерининского и Александровского парков на обложках. А императорская резиденция Екатерининский дворец сиянием янтарной комнаты притягивает туристов со всего мира.
На прошлой неделе Вадим не мог задерживаться, он только мечтал о прогулке в парке.
Октябрь начался ясными солнечными днями, и так бы хорошо было пройтись знакомыми дорожками. Но дела не позволили, в Петербурге тоже были концерты, несколько камерных в закрытых залах и один абонементный в малом зале Филармонии, еще мастер-класс и занятия со студентами.
Потом начались дожди. И вот сегодня опять солнечно, день безветренный, ласковый. И грустная мысль о том, что вся это яркая красота скоро облетит, а до будущего года еще ждать и ждать, не оставляла Вадима с утра. Настроение было не из лучших, он поругался с Захаром Иосифовичем и уехал в раздражении — умел Захар так задеть. Вспомнились училищные годы, когда вот так скажет что-нибудь вроде «техника должна быть художественной, а не убожественной, иди учи», и пойдешь, дверью класса хлопнешь, аж шипишь от злости, но разве педагогу слово поперек скажешь. Особенно если он прав. После такой выволочки только больше заниматься хотелось. Час, два, пять, до бесконечности — пока сложные пассажи не входили в пальцы так, что даже волнение на сцене не мешало шутя справляться с ними.
Но тогда было по делу, а сегодня точно несправедливо. Поругались из-за диска, который Вадим записал в Octavia Records. Да, он знал, что для Захара сыграть Шопена не в редакции Падеревского— это все равно, что Баха с педалью, но такое было условие студии. Иосифович кричал, стучал тростью и даже кидался диском. Это, конечно, возраст сказывается, раньше он на учеников голоса не повышал, выставлял за дверь ласково, с укоризной, а лучше бы обматерил…
Теперь Вадим сожалел, что уехал не замирившись с учителем, ведь по сути тот прав, но настоять на своем при подписании контракта Вадим не смог. Поддался уговорам японцев, да и деньги нужны, вот с квартирой этой. Он же не миллионер. Концерты почти каждый день, а на все не хватает. Но факт остается фактом: диск в продаже, а Захар в ярости.
В последнее время грустные мысли случались гораздо чаще радостных, приходило сомнение — все ли правильно? Стоит ли такая жизнь этих трудов?
Внешне все прекрасно: преуспевающий, востребованный, концертирующий. Из-за границы не вылезает. Кто бы мог подумать? Уж точно не папа с мамой, когда жили в этой хрущевке и по очереди водили Вадима в "школу Ахматовой" — теперь она стала гимназией искусств. Квартирка была пустовата, но пианино купили хорошее — "Чайка". Поднимали в комнату через балкон — на лестнице не развернуться было с ним. Так оно и стоит теперь здесь, что с ним станут делать новые хозяева? Может, разрубят и выкинут на помойку по частям. Жаль, ведь все детство Вадим за ним просидел. Так стоит достигнутое потерянного детства? Музыку он любил, к инструменту тянулся, но как сейчас помнил первый концерт в царскосельском Доме офицеров. И тот ужас, что испытал перед выходом на сцену и во время выступления. Со стороны ничего не было заметно — мальчик как мальчик, в школьной белой рубашке и пионерском галстуке. Но сознание лежало в обмороке. Выручили руки, играли механически, мышечная память оказалась сильнее страха — Вадим сыграл чисто, технично, нигде не запнулся. С того дня он стал бессменным участником городских, а потом и всесоюзных олимпиад, фестивалей, конкурсов. И понеслось… Страх становился только больше, но руки выручали всегда.
Себе Вадим не принадлежал. Его показывали, возили, демонстрировали, возлагали на него надежды, ожидали результатов, строили прогнозы. И так все старшие классы школы.
Вадим вспомнил о старых афишах, полез на антресоли, Дракониха с большим интересом участвовала в этом предприятии. Ей понравился пыльный пухлый рулон, который Вадим снял с антресолей и раскатал на пустом кухонном столе.
— Смотри, это я, — сказал он Драконихе.
С пожелтевшей, затертой на сгибах афиши на него задумчиво смотрел мальчик из прошлого.
И такие большие красные буквы поверх фото…
ВАДИМ ЛИМАНСКИЙ
Фортепиано
В программе:
Фридерик Шопен, Роберт Шуман
Кошка вежливо села рядом с афишей и начала умываться.
— Там, может, и ноты остались, жалко бросать, — продолжал беседу Вадим, — дай-ка я посмотрю.
Он снова подставил табурет к антресолям, но отвлекся на мобильный. Тот настойчиво вызванивал ноктюрн Шопена.
— Это Захар, сейчас опять ругаться будет, хоть домой не возвращайся! — пожаловался Дейнерис Вадим.
Тем не менее он ответил, переключил телефон в режим громкой связи и положил на стол рядом с афишами.
— Вадик, ты где пропал? — спросил бодрый, совершенно не старческий голос, все тот же, что и тридцать лет назад. — Почему домой не едешь?
— Я в городской квартире.
— Что ты там забыл? У тебя концерт завтра вечером, заниматься ты собираешься?
— Я здесь поиграю.
— На старой расстроенной колобашке! — возмутился Захар. — Даже не думай.
Вадим встал на табуретку и чуть не подпер головой низкий потолок хрущевки, заглянул на антресоли, ничего не обнаружил, кроме коробки с елочными игрушками.
— Хорошо, — ответил он, — сейчас я соберу тут кое-что… А, мне еще в магазин надо за переноской.
— За чем?
— Переноской для животных, хочу забрать кошку, сколько можно ездить к ней! И убраться тут надо.
— Убраться? Ты с ума сошел, что ли? Концерт завтра, а ты "убраться"! Ты о руках подумал? Звони Вале, она пришлет уборщиков. Я сам сейчас позвоню.
— Захар Иосифович, не надо! Я же не собираюсь тут генеральную уборку затевать.
И так на полчаса. За это время Вадим просмотрел документы, собрал все, что хотел, и с сомнением взглянул на Дейенерис. Делать нечего, надо идти за переноской. А Захар все говорил: про руки, про Валю, про программу завтрашнего концерта и еще про какую-то хвалебную статью на сайте. В отличие от Вадима, Захар Иосифович из Интернета не вылезал. С легкостью освоил его, несмотря на свои преклонные годы, завел странички в соцсетях, зарегистрировался на музыкальных форумах, стал модератором группы на Фейсбуке и, наконец, настоял, чтобы Вадим нашел программиста и заказал официальный сайт. С той поры программист Семен Игоревич стал частым гостем в доме Вадима. Сам же он дома бывал редко, полжизни проводил в пути. Пара недель в Петербурге осенью этого года оказались скорее исключением, чем правилом.
Вадим изредка отвечал учителю, чтобы тот не усомнился, что на другом конце провода ему внимают, он уже начал пропускать поток красноречия мимо ушей, когда услышал:
— Вадик! Я забыл совсем! До концерта ты дашь интервью Переславской, потом в Консерватории встретишься с прессой.
— Захар Иосифович! Зачем? Я же просил…
— Объяснишь насчет диска, пусть знают, что ты ни при чем, тебе поставили условие.
— Ну да, и силой заставили играть в застенках Футю.
Захар засмеялся, Вадим улыбнулся, он рад был тому, что они помирились без выяснений отношений — ссоры с учителем он переживал тяжело.
— Скажешь им, что у японцев своеобразное восприятие музыки Шопена, что на самом деле так, я тут послушал записи Кейко Мацуи, знаешь, что-то в этом есть.
— Мацуи джаз играет.
— А ты не хочешь попробовать?
— Нет! — возмутился Вадим. — Мне только джаза и не хватает для полного счастья. Я лучше Брамса поиграю.
— Ну ладно-ладно, это я так… Домой скоро приедешь? Ты на машине?
— Нет, на парковке оставил, в Галерее. Пробки, я на метро и на поезде быстрее добрался.
— Вот и обратно давай быстрее, еще раз запись послушаем вместе… И подумаем, что ты будешь говорить на пресс-конференции.
— Хорошо, — уступил Вадим, он не хотел спорить об этом еще раз.
— А еще к нам завтра собираются в гости твои родители. Они и на концерт придут, ты в курсе?
— Они всегда приходят, я билеты как обычно забронировал, в первый ряд.
— Молодец. Ну все, давай домой.
Он стоял на остановке. Сейчас автобус, метро, поезд и еще немного на машине. В общей сложности часа два с половиной, если повезет с электричкой. Так он добирался на дачу, где последние годы жил с Захаром Иосифовичем, роялем Jacob Becker, четырьмя лайками маламутами и тремя беспородными кошками. Вернее, жил там Захар, а Вадим приезжал всегда, когда оказывался в России и в Санкт-Петербурге. Случалось это все реже, да особо и не тянуло.
Во всяком случае городская квартира точно никак не вписывалась в ритм его жизни. В городе остались бывшая жена и дочь Ирина и родители, но теперь они не ютились в одной комнате — Вадим построил им квартиру в Московском районе, у Парка Победы. Папа все еще работал, мама ушла на пенсию. Вздыхала о Царском селе, до последнего упиралась, не соглашалась на продажу, говорила, что жила бы там, гуляла с правнуками в парке. Захар Иосифович помог, убедил ее, что нечего цепляться за руины. Дом старый, от центра далеко… Он прав, конечно, далеко, но…
Автобус подошел, двери раскрылись с лязгом. А в это время легкий порыв ветра тронул ветви лип, и листья посыпались, полетели. Сухие, желтые, светлые.
— Мужчина, вы садиться будете? — напористо спросила старушка с хозяйственной сумкой на колесах.
— Что? Нет… Давайте я вам помогу, — Вадим погрузил сумку и бабульку в автобус и отступил в сторону, чтобы не мешать остальным.
А когда автобус отъехал, перешел улицу и неторопливо двинулся по Оранжерейной в сторону Екатерининского парка.
Шел он бесцельно, с удовольствием вдыхая терпкий аромат осенней листвы, которая уже устилала газоны. Но кроны деревьев еще не поредели — это было очень красиво.
За квартал до центральной площади напротив собора Святой Екатерины на лотке перед пекарней продавали лаваши и круассаны. Плыл уютный домашний запах свежеиспеченного хлеба и плюшек с ванилью. Вадим вспомнил, что не обедал, и завернул в кафе пекарни.
Будний день, тишина и пустота, музыка не играет, за прилавком продавщица уткнулась в мобильный телефон, столики все, кроме одного, свободны, в глубине, у окна, за самым дальним от входа сидит женщина в синем пальто.
Он увидел ее на фоне окна — красивое обиженное лицо. Низкое солнце падает косыми лучами на плечо и голову и, как прожектор на сцене, подсвечивает. От этого густые светлые волосы женщины превращаются в нимб. И вдруг сравнение, вернее… музыка зазвучала в нем, как будто Вадим увидел созвучия и мелодию! Это было неожиданно и прекрасно! Девушка с волосами цвета льна сидела за столиком и не обращала никакого внимания на Вадима… Он слушал её красоту. Точно такая, как у Клода Дебюсси: изысканная плавность и угловатость, длинная шея и удлиненный овал лица, высокий лоб, высокие дуги бровей, как у мадонн Ботичелли, классический профиль, нежные губы и эти волосы с искрами солнца. Угловатые плечи и, наверно, маленькая грудь, кожа светлая, а глаза… не понять.
Перед женщиной стоял нетронутый бокал с латте, она мешала высокую пенку трубочкой, а смотрела в окно, на собор. Чем-то расстроена.
Молода и красива, правильные тонкие черты лица — жизнь уже коснулась их, но пощадила, не состарила, только добавила одухотворенной глубины.
Безотчетное желание утешить её, увидеть улыбку на опущенных губах было столь сильным, что Вадим позабыл о приличиях, о своем обычном смущении перед женщинами и готов был подойти.