— Сама Крыса Ивановна вылезла концерт вести! Как же, она нашего Вадика никому не уступит! — громким шепотом начала одна.
— Еще и телевизионщики, — закивала другая, — прямая трансляция на Медичи ТиВи, я вчера в группе читала.
— А я не смотрела в группе, там есть новенькое?
— Есть! Там такое фото с фестиваля, Вадим тако-о-о-о-ой…
Они захихикали. Потом первая снова начала.
— А в Испанию на фестиваль за ним Инночка Таскаева ездила, представляешь! Она все надеется после того, как он после концерта с ней говорил и чуть домой не проводил. Ну… может, она и придумывает… Программку она с того концерта показывала с автографом.
— Нет, что ты, наш Вадик никогда не женится больше, ему одного раза хватило…
— Хи-хи… Но, говорят, в Испании он в ресторан ходил с той моделью, как же её…
Шепот фанаток перекрыла заключительная торжественная фраза ведущей:
— Роберт Шуман, опус пятнадцать, Детские сцены, исполняет Лауреат Всесоюзного и международных конкурсов, солист Московской государственной академической филармонии, Заслуженный артист Российской Федерации… — Она сделала многозначительную паузу и хорошо поставленным дикторским голосом объявила: — Вадим Лиманский.
Зал единодушно отозвался аплодисментами, ведущая царственно удалилась, луч прожектора расширился, рояль и банкетка оказались в круге света, а боковые светильники в зале медленно угасли.
Мила не заметила, как портьера снова отодвинулась, а увидела, как он идет через сцену к роялю. Высокий, недосягаемый, в черном фраке, белой рубашке. А походка его, она запомнила еще в Павловске и узнала бы…
— Боже мой, — беззвучно прошептала Мила одними губами, — Вадим…
Он один раз поклонился и сразу сел за инструмент, подкрутил банкетку, положил руки на колени — ждал, чтобы зал затих. Мила хорошо видела его лицо и то, как он коснулся клавиш, губы его едва заметно дрогнули, что-то случилось… Брови, глаза — он преобразился. А потом она услышала, как зазвучал рояль. Нет! Это не инструмент, это душа Вадима вошла в музыку и жила в простой искренней мелодии. Мила слушала и понимала! А пальцы его дотрагивались до клавиш нежно и уверенно. Какие руки… Она знала их ласку и силу.
Вадим все играл, играл… Если бы можно было слушать и слушать… только бы не останавливался…
В антракте Тоня сбегала проведала Славика, вернулась и потянула Людмилу в буфет, там снова были женщины. И они что-то говорили, говорили про Вадима, обрывки фраз лезли в уши. А Мила не хотела их, ничего не хотела слышать, кроме его музыки. Она не представляла, что такое бывает, что рояль может дышать, говорить, отвечать на прикосновения. Что это нечто живое, способное передать мысли того, кто прикасается. Она понимала, уверена была, что Вадим говорит с ней, он… звал, просил подойти. Откуда же он узнал, что она здесь?
— Да, и он был на обложке того английского журнала, я видела! — вклинился в её мысли неприятный надтреснутый голос. Какая-то очень пожилая дама с трудом пережевывала вставными зубами бутерброд с красной рыбой и пыталась при этом говорить. Другая, немногим моложе подруги, прихлебывала из чашки кофе и то ли кивала, то ли трясла головой. Первая дама покончила с бутербродом, вытерла губы салфеткой, заговорила более внятно. — Вот увидишь, женится он на той своей англичанке и глаз в Россию не покажет!
— Еще как покажет, он солист филармонии, норму концертов должен отыгрывать.
— Наш Вадик никому ничего не должен! Если уж он…
Она говорила что-то еще, но конец фразы заглушил первый звонок. А Тоня только вернулась от буфетного прилавка к столику.
— Ну, как ты тут? Очередь там. Давай бери пирожные, ешь скорее!
— Я не хочу…
— Как это “не хочу”?! Весь день голодные. И потом, что за концерт, если в буфет не сходить в перерыве. Ешь скорей, в зал с собой не возьмешь, тут тебе не кино. Славику отнести не успею… — И уже с набитым ртом: — А играет твой хорошо! Никогда такого не слыхала, наверно, тренируется дома до одурения! Пойдем к нему после концерта. Вот удивится…
Чтобы не слышать ни Тоню, ни женщин, Мила встала и заторопилась на свое место в зал.
— Ну куда? Подожди!
Тоня осталась в буфете доедать пирожные, и у Людмилы появилась наконец минута, чтобы остаться со своими мыслями.
Подойти после концерта? Наверно, надо, только что Вадим подумает. И надо ли это ему? У них даже цветов нет. Как подойдешь?
Дали второй звонок, зал снова наполнился. Ни одного свободного места — куда ни глянь. Нет, подойти нельзя! Если бы это он позвал её, пригласил, а он не захотел, чтобы она пришла, значит, уже застыдился их знакомства, близости. Чем еще объяснить, что не сказал про концерт, а договорился созвониться позже. Пусть все будет, как он решил. Любое решение она примет.
И опять сняли свет, и остался луч прожектора, который высвечивал рояль. Вышел Вадим, поклонился, ступил в круг света, коснулся клавиш. Мила перестала дышать. Она не замечала ничего больше, кроме его сдержанных движений, выразительного лица. Ничего кроме его музыки. В ней все та же печаль, мольбы приблизиться, жалобы, тоска одиночества и… страсть! Желание… Любовь Вадима. Невозможно ошибиться — желание и обладание, вот что слышала она. И, к ужасу и блаженству Милы, музыка отозвалась возбуждением в её теле. Приоткрылись губы, напряглись бедра, содрогнулось лоно, она была на грани оргазма. Боже, какой стыд! Воспоминания прошлой ночи обрушились на неё! Вадим касался так же, теперь она поняла в чем волшебство его рук — прикосновениями он мог передать все…
Это продолжалось и продолжалось, лишая воли, сил, разума. Душа выходила из тела — вот что он творил. И вчера ночью, и сейчас. Мила не замечала, как по её щекам ползут слезы.
Очнулась, только когда дали свет, Вадим встал из-за рояля, начал раскланиваться. Мила даже хлопать не могла. Смотрела, боялась встретиться с ним глазами и не могла оторвать взгляда от его лица. Сидящая сзади женщина исступленно кричала: “Браво! Браво!..”
Вадим снова сел за инструмент. Мгновенно наступила тишина. Как будто зал превратился в единое живое существо и замер, задерживая дыхание. Молитвенно запел рояль под пальцами пианиста.
Это было прощание.”Нет, нет, не-е-е-ет!” — безмолвно твердила Мила.
Когда он закончил, она рванулась бежать к нему, но та импульсивная женщина впереди вдруг закрыла лицо руками и громко в голос зарыдала, в тишине между истаявшими звуками и началом аплодисментов это прозвучало громко. Выдернуло Милу из грез, швырнуло на землю. Перед сценой в проходе быстро выстроилась шеренга из алчущих вручить Вадиму цветы. Людмила, даже если бы и решилась, не пробилась бы через оцепление восторженных поклонниц. Еще она не хотела, не могла растратить там в толпе то, что Вадим дал ей сейчас. Унести это скорее, сохранить, укрыть.
Она вытерла мокрые от слез щеки, встала и, пробиваясь против течения людского потока, что прихлынул к сцене, быстро пошла к выходу.
Она бежала по лестнице, готова была, минуя гардероб, выскочить на улицу, не слышала, как Тоня кричит вслед:
— Люда, постой, ты что, ненормальная?! Идем к нему…
— Нет-нет, пошли отсюда скорее! — мотала головой Мила, зажимая уши. Она была близка к истерике, не понимала, что Тоня говорит ей. Споткнулась, чуть не упала на выходе на ступеньках, кто-то поддержал ее.
— Да подожди ты, Славку забрать надо!
На улице Мила пошла не в ту сторону, в какой-то сквер, вместо того чтобы на Невский. Тоня шла рядом, молчала. Так же молча села рядом на лавочку в сквере. Мила заплакала, Тоня её обняла, так и сидели. Вдруг и Тоня заплакала. Тут и Славик заревел.
— Вот что мы как две дуры! Это все твой Вадим со своей игрой. Как он это делает-то? Круче Кашпировского! Когда сказал позвонит?
— Не знаю, вечером… Я же телефон отключила! — с ужасом воскликнула Мила. Начала судорожно рыться в сумочке, достала мобильный. Он долго просыпался, наконец после заставки отобразил входящие. Пять звонков от Вадима!
— Ну что? Звонил? Нет? Перезванивать будешь? — сейчас же приступила с вопросами Тоня. Мила не хотела говорить с Вадимом при ней. Сунула телефон в сумку, встала.
— Нет… Поедем в гостиницу. Куда нам, на метро?
— Ну да, на метро. Ты что, его не подождешь? Может, пойдем все-таки? Народ, наверно, рассосался уже. Славка, утрись, сейчас к пианисту пойдем.
— Нет, Тоня, не пойду я… Поехали в гостиницу, Славик спать, наверно, хочет, а нам собираться надо, завтра некогда будет, вечером поезд.
— Не-е-е, не хочу, я есть хочу, — заявил он.
И все никак она не могла остаться одна, чтобы поговорить с Вадимом.
В гостиницу поехали не сразу, еще зашли в Бургер Кинг поужинать. Тоня болтала без умолку. Мила сидела молча и мысленно ругала себя за нерешительность. Плевать, что Тоня тут, почему не позвонила Вадиму сразу, может, он что важное хотел? Или это мнение о приличиях дурацкое, чтобы все-таки он должен первый? Да плевать на предубеждения, ведь пошла вчера сама, никто за руку насильно не тащил! А теперь что тормозит? В зале надо было подойти! Сказать, что все поняла, все, что он музыкой ей сказал. Ведь он ей в любви признался… Мила взялась за сумку, раскрыла, стала наощупь искать телефон, под руку попался шарик с листьями. Подарок Вадима… Достала, засмотрелась.
— Ой, прелесть какая! — Тоня вернулась с бургерами и кофе. — Дай посмотреть! — и без разрешения схватила сувенир. — В Царском купила?
— Это Вадим подарил, когда мы гуляли.
— Так вы гуляли?! А ты же ничего не рассказала мне. Люда, ну вот что ты такая дура, а? Позвони ему уже, он же тут рядом, может, придет к нам?
— Сюда? Гамбургеры есть? — Мила только головой покачала. — Глупости все это.
— Почему это глупости? Я читала, вон президент Америки ходит по закусочным хот-доги ест. Чем твой-то лучше?
— Да не мой он, Тоня, сколько раз тебе говорить? Не мой!
— Ну ладно, не твой, но позвонить-то можешь? Просто скажи: “Привет-привет, мы тебя слушали, классно играешь”. Ему приятно будет! Может, в ресторан пригласит, раз не ест бургеры. — Она закусила гамбургер, зажмурилась от удовольствия и с набитым ртом промямлила: — М-м-м-м… вку-у-у-усно… да, Славик? Мил, поешь! Жаль нельзя часто, все в жир идет. Давай, жвони… — Мила не ответила, она судорожно шарила в сумке, потом вывалила все содержимое на стол. — Люд, ты чего? — испугалась Тоня.
— Я телефон потеряла, — одними губами произнесла Мила. — Тонечка, нету! Боже мой… где же он?!
— Дай я посмотрю! — Тоня выхватила сумку, обшарила, еще раз потрясла над столом. — Где же он? Ты когда доставала?
— В сквере, на скамейке… Но я же в сумку убрала потом…
— Бежим! Может, он еще там! — Тоня начала сгребать все обратно со стола в сумку. — Что ты сидишь?! Славик, брось все, бежим!
— Ну ма-а-а-ам, я не доел!
Они бежали всю дорогу от Бургер Кинга до сквера за филармонией. Нашли скамью, телефона не было ни на скамейке, ни под ней — нигде…
Мила перестала искать, а Тоня все еще ползала по газону за скамейкой.
— Ну что за люди! И телефон-то дешевый, Нокия задрипанная… Кому понадобилась… Может, вернут? Славик, ищи-ищи, ты глазастый… А может, они его куда-нибудь отнесли? — с надеждой взглянула она на Людмилу. — В магазин какой-нибудь… Что тут рядом?
— Да все закрыто уже.
— А в филармонию? Вдруг туда? Идем спросим, там-то точно охранник сидит!
— Не надо, Тоня, никуда не надо ходить.
— Ну как же? Ведь ты с Вадимом не свяжешься, а завтра уже все — мы уедем.
— Значит, уедем. Может, так и лучше, — Мила сидела бессильно уронив руки, опустив плечи. Вся её поза выражала полную покорность судьбе. — Да, так лучше, — повторила она. — Идем уже в гостиницу, а то и метро закроют.
А сама все сидела, безучастно глядя перед собой.
Глава 6
Весь следующий день Мила чего-то ждала. Абсурдная надежда, что Вадим отыщет их с Тоней, не оставляла женщину. Она прислушивалась, готовая бежать открывать дверь. Отказалась идти на улицу, когда Тоня предложила прогуляться напоследок и купить продукты. Конечно, права была! В поезде двенадцать часов трястись, билеты у них были не на скоростной. Обычный, самый дешевый плацкарт. Спасибо, что на такие наскребли. Мила же и ехать не хотела — это Тоня её уговорила, без конца убеждала:
— Не век же из магазина — домой, из дома — в магазин. Все едут куда-нибудь. Люди за границу на выходные уезжают, а ты боишься в Петербург. Что тут за расстояние-то?
— Да не в расстоянии дело, — отнекивалась Мила. — Никого там нет знакомых.
— А мы в интернете познакомимся, — тут же придумывала вариант Тоня, — слово за слово — и поедем. Сейчас модно, я забыла, как это называется, но люди так путешествуют. Едут автостопом, селятся задаром у знакомых. Как же это… Вписка! Вот, это называется “вписку найти”!
Вспомнив это, Мила вспомнила и разговор с Вадимом. Он в Царском, в квартире, говорил что-то про дочку, что вписки устраивают… Все мысли Милы так или иначе приходили к Лиманскому.
Стоило подумать о нем, и кровь к щекам приливала, истома охватывала, как старшеклассницу при первом поцелуе.
А Тоня все не унималась.
— Нет, ну вот как же так! Он-то тебе, наверное, звонил! Мил, а давай в филармонию пойдем, попросим там координаты твоего Лиманского, наверняка же есть у них, позвоним ему с моего телефона. Пока не поздно! Вы же собирались еще встретиться.
— Даже и не думай, — пугалась Мила, она беспокоилась, что Тоня проявит инициативу и возьмется за это дело сама, — не смей его разыскивать, слышишь? А то навсегда поссоримся!
— Ну ладно, ты чего? Я же не заставляю, не хочешь — как хочешь. А ты телефон его как сохраняла? Сразу в память или вы звонили друг другу?
— Он мне звонил… там, в Царском, когда обменивались… — Мила ничего не сказала про входящие, которые увидала вечером после концерта.
— Ну вот видишь! — обрадовалась Тоня. — А может, кто нашел телефон, не совсем сволочь, может, честный человек, посмотрит номера входящие, перезвонит Лиманскому и скажет…
— Что скажет?
— Что телефон нашел. А Лиманский пойдет и заберет себе.
— И дальше что?
— Не знаю… А Лиманский позвонит мне! У тебя же я там есть в контактах. Вот так и найдемся.
— Фантазерка ты, Тоня, — вздыхала Мила, а в душе, наверно, надеялась. И ждала звонка.
Но время шло — час, второй, третий. Тоня суетилась, то сбегала за продуктами, потом за каким-то сувениром для директрисы магазина, где они работали. Мила в это время собиралась. Медленно, безучастно, на автомате. Уложила вещи, а потом бесцельно смотрела в окно. Жили они на окраине, в дешевой гостинице, в крошечном двухместном номере, вернее, в части комнаты, разделенной легкими перегородками. Окно досталось закутку Тони и Милы, не всем номерам так повезло, в большинстве дневного света не было.
Вид из окна открывался унылый. Спальные районы Санкт-Петербурга ничем не отличались от таких же выселок в провинциальных городах. Грязный типовой двор, скучная улица с одинаковыми коробками домов, чахлый сквер, под окнами первых этажей — палисадники с клумбами, оформленными пластиковыми бутылками и старыми мягкими игрушками. Уродливо и убого.
А удивительный Павловский парк, ночь с Вадимом, филармония, музыка — казались здесь чем-то нереальным, принадлежащим другому миру, в который Людмиле хода не было.
Ей захотелось домой, в привычную каждодневную реальность, в цветочный магазин. ”К родным горшкам”, — как она часто шутила. Там Мила могла хотя бы иногда заниматься тем, что нравилось. Она ухаживала за цветами, были те, что на продажу, а какие-то служили для оформления витрины и интерьера. Их она называла “домашними”. Пересаживала, поливала, подкармливала, обрезала и подвязывала. В такой работе забывала об одиночестве, неустроенности, бедности и безнадежности в будущем. Новый зеленый росток и раскрывшийся цветок могли порадовать её больше, чем день зарплаты. Тем более что платили мало, Мила все время искала подработку. Устроиться по специальности нечего было и думать, Мила не гнушалась никакой работой, только одного избегала — не шла в няни. Не могла. И не потому, что боялась не справиться или не хотела взять на себя ответственность за ребенка. Она боялась полюбить. Не представляла, как это можно пересчитать любовь на рабочее время, а в конце дня закрывать её в подсобке вместе со спецодеждой и швабрами. Нет, конечно, не так все печально, в богатых семьях няни получали очень прилично, даже за границу ездили, когда родители подопечного брали с собой в путешествие не только любимую собачку, но и ребенка. Но все же няней она никак не соглашалась.