Мы стоим на парковке и смотрит друг на друга.
Затем я молча сажусь в машину, а Глеб также молча захлопывает дверцу с моей стороны, обходит свою серебристую красавицу и садится на водительское место.
Мы трогаемся и едем домой.
Прикусываю губу. Я и в правду так подумала?.. Что еду именно «домой»?..
Поворачиваю голову и смотрю на Глеба.
Что за план у него в голове? Месть Бесову за удар? Или старое доброе желание «добиться своего»?.. Или… он впервые за долгое время делает что-то, чего просто хочет?
— Ты пытаешься меня анализировать? — Бондарёв смотрит на дорогу, не отрываясь.
— Пытаюсь понять, в какую очередную ловушку себя загоняю, — честно отвечаю ему.
— Здесь нет ловушек. Я просто хочу есть. И хочу, чтобы именно ты приготовила мне еду, — он поворачивается ко мне и смотрит в глаза.
— Это странное желание, — отвечаю ему.
— Ничего странного в нём нет, — отворачиваясь и возвращая взгляд дороге, говорит Глеб.
Когда мы доехали до его дома, я ощутила что-то странное внутри. С этим местом было связано слишком много воспоминаний. Не самых приятных воспоминаний, если быть честной.
— Боишься встретить призраков? — хмыкает Бондарёв, но я вижу — его глаза серьёзные.
— Разве что призрак самой себя с тряпкой в руках, — сухо отвечаю ему, глядя вперёд и не выходя из машины, — или себя с кучей тяжелых пакетов в руках, открывающую тебе дверь.
Челюсть Бондарёва напрягается, под скулами начинают ходить желваки.
— Я относился к тебе, как свинья. Это было недостойно… мужчины, — цедит он, также, как и я, глядя вперёд и не выходя из машины.
— Теперь ты понимаешь, что везти меня сюда — было ошибкой? — спрашиваю у него.
— Я не могу оправдать себя, но могу постараться исправить твоё мнение о себе, — он поворачивает голову ко мне.
Смотрю на него в ответ. Ничего не говорю. Смысл? Моё мнение уйдёт вместе со мной через несколько дней — как из его компании, так и из его жизни. Если он хочет как-то загладить свою вину передо мной и думает, что это ему реально поможет — пожалуйста.
Мешать ему не буду. Даже подыграю. В конце концов, если Глеб действительно хочет исправиться, то кто я такая, чтобы стоять на пути его исправления?..
Другое дело — мои собственные чувства и мысли по этому поводу…
Нет, я не буду об этом думать — просто приготовлю ему ужин, тем самым убив двух зайцев (и на свидание пошла, и доброе дело сделала), и отправлюсь обратно в свою квартирку.
Открываю дверцу и выбираюсь наружу. Иду к лифту.
Это несложно и не противоречит моим желаниям — я тоже хочу есть. И я спокойно могу себе позволить потратить пару часов на ужин в этой квартире, потому что в моей квартире есть нечего.
Ладно, не поэтому… потому что в моей квартире меня никто не ждёт. Мне некуда торопиться. Я даже растение в горшочке не купила — времени не было. Продукты в холодильнике были… какие-то… так что в выборе между «поесть дома» и «поужинать у Бондарёва» я меркантильно выбираю второй пункт.
Да, всё верно. Всего лишь логика и выбор в пользу лучшего.
(Я же сейчас не убеждаю сама себя?..)
Однако, когда захожу в квартиру Бондарёва, весь мой холодный расчёт вылетает в трубу.
Не уверена, что хочу быть здесь. Странное ощущение внутри… может, лучше покушать варёной картошечки в моей квартирке-малютке?.. Разворачиваюсь и натыкаюсь на Бондарёва.
— Ты ведь уже зашла, — говорит он, словно чувствуя моё состояние.
Ладно. Что я, в конце концов, маленький ребёнок?! Не буду же я бежать с визгом из этой квартиры только потому, что, входя в неё, начинаю терзаться сомнениями!
— Продукты в холодильнике, — говорит Глеб, проходя внутрь и направляясь в…
— А ты куда? — хмурюсь, глядя на его уход.
— Переодеться. Ты же не против?..
Да я бы и сама не прочь… Но, представить, как Глеб предлагает мне свою рубашку в качестве «домашней одежды» оказалось слишком легко.
— Да, конечно, — рассеянно киваю ему и иду в кухонную зону.
Открываю холодильник и с какой-то странной ностальгией рассматриваю его содержимое, как всегда соответствующее номинации «лучший выбор».
Начинаю готовить: руки сами выбирают то, что нужно, ноги сами ходят по кухне, прекрасно зная, где что лежит, и откуда — и что — нужно взять. Сковорода уже на плите, овощи почти порезаны, мясо убрано в пакет для запекания, нашпигованное зеленью и приправами… чувствую позади себя какое-то движение. Оборачиваюсь.
— Ты такая быстрая. Я уже и забыл, — улыбается Глеб, стоящий за моей спиной.
На нём темно серая, графитовая, кофта и домашние черные брюки.
Руки убраны в карманы. На голове лёгкий беспорядок. На лице наливается синяк, но почему-то его не портит… а может, всё дело в отношении самого Глеба к этому синяку — Бондарёв словно принял своё наказание, и теперь спокойно несёт крест побитого человека.
Хмыкнула.
Не удержалась…
Вообще не понимаю мужчин.
— Что смешного? — тут же интересуется Бондарёв.
— Синяк сделал тебя более человечным, — отвечаю ему и впервые не боюсь за последствия.
— А, может, ты просто плохо меня знала? — с вопросом в глазах смотрит на меня Глеб.
— А, может, ты просто не пытался произвести на меня впечатление? — вопросом на вопрос отвечаю я.
— Ты думаешь, я пытаюсь произвести на тебя впечатление? — Глеб опирается ладонью на стол, смотрит уже серьёзно.
— Я не знаю, чего ты хочешь. Потому, стараюсь не придумывать лишнего: фантазия у меня богатая, — замечаю, отворачиваясь от него и перемешивая содержимое сковороды.
— Не знаешь и не хочешь выяснить? — задаёт странный вопрос Глеб.
Вновь поворачиваюсь к нему.
— Ты хотел помочь с нарезкой? Овощи для салата ждут тебя.
Кошмар, когда я начала так командовать?!
Некоторое время мы занимаемся своими делами молча: я перемешиваю, Глеб нарезает.
Кошусь через плечо, пытаюсь запечатлеть момент, в котором Бондарёв не справляется с задачей.
Безуспешно.
Овощи нарезаны аккуратно: чуть крупнее, чем я привыкла — но не критично. Глеб спокойно обходит меня, достаёт салатницу, отправляет в тару всю нарезку, заливает оливковым маслом, солит.
— Ты врал мне — ты умеешь готовить, — хмурюсь, глядя на все это действо.
— Салат? Его умеют готовить даже дети, — замечает Бондарёв и убирает грязную посуду в мойку.
Фыркаю. Могла бы поспорить с этим убеждением — но не буду. Лучше посмотрю, что ещё может этот «золотых рук мастер». А этот страшный человек достает тарелки и начинает сервировать стол, причем делает это по всем правилам этикета — тут он меня вообще уел!
— А этому учат в элитных детсадах? — подняв брови, наблюдаю за его манипуляциями.
— Я всю жизнь ем в ресторанах. Запомнить расположение приборов, салфеток и тарелок — не так сложно, — вновь замечает Глеб и, наконец, достаёт из недр кухонного гарнитура три толстые свечи разных цветов.
красная, чуть поменьше – белая (или скорее не крашенная) и небольшая, но такой же толщины – черная.
Ставит свечи на середину барной стойки, и они вписываются так гармонично так, словно изначально были частью декора… На бутылку красного сухого я смотрю уже с какой-то опаской.
— Ты решил перенести ресторан сюда? — спрашиваю, не отрывая глаз от его действий.
— Просто перестраховался, — хмыкает Глеб, — не хотел, чтобы в какой-то момент из-под нашего столика в ресторане выполз Бесов.
Я представила себе эту картинку и прыснула.
А затем сказала, справедливости ради:
— Нет, если бы появился Лёша, то он сделал бы это через парадные двери, прошелся бы ураганом по залу ресторана и остановился, нависнув над нашим столиком опасной горой.
— Ты думаешь, что хорошо его знаешь? — отворачиваясь от меня, спрашивает Глеб, и я не могу видеть выражения его лица.
— Я думаю, что из нас троих он самый несдержанный. Он бы не стал отсиживаться под столом, — говорю спокойно.
— Не могу понять: комплимент это или упрек, — замечает Глеб, а затем быстро переводит тему, — куда ты хочешь устроиться после нового года?
Меня, признаюсь, такая резкая смена слегка выбивает из колеи…
— Куда? Не знаю… Ещё не думала. Но вариантов много, — сказала, перекладывая содержимое сковороды в большую глубокую тарелку, которую Глеб тут же забрал у меня из рук и поставил на стол; затем вручил мне бокал вина и присел на барный стул.
— А чем бы ты хотела заниматься? — продолжил расспрос он.
— Не знаю… — честно отвечаю, отпивая глоток из бокала, — но вообще, я бы хотела попробовать себя в вокале.
— В вокале? — удивленно переспрашивает Бондарёв, медленно отставляя свой бокал на стол.
— Это так, развлечения ради, — чуть пожимая плечами, произношу.
Почему-то мне становится стыдно.
— Ты хочешь оставить пост личной помощницы гендиректора и начать петь… в ресторанах? — глядя на меня очень странно, спрашивает Бондарёв серьёзным голосом.
— Почему сразу в ресторанах? Существует множество групп, выступающих в клубах и на других площадках…
— Тебя взяли в одну из групп? — тут же уточняет Глеб.
— Нет, но…
— Ты знаешь, сколько будешь зарабатывать? Ты вообще знаешь, какой доход эти группы имеют с выступления? — продолжает закидывать меня вопросами Бондарёв, голос которого становится всё более недовольным.
— Я потому и говорю, что это скорее развлечение… — пытаюсь объяснить ему.
— Имея хорошую работу, приличную зарплату и свободное время, конечно, можно посвятить себя музыке… но, насколько я помню, у тебя нет музыкального образования. Как ты будешь разучивать партии? По звучанию из оригинала? Но ладно каверы известных песен… сможешь ли придумать что-то своё? Сможешь придумать слова и музыку? И я сейчас говорю не о партии гитары или ещё какого инструмента — признаюсь, плохо в этом разбираюсь, — я говорю о мелодии солиста, которая в хорошем треке отличается от музыкального сопровождения и не поддерживается звучанием ведущего инструмента.
Смотрю в его глаза, — такие серьёзные, как и всё его лицо, и напряженные, словно он пытался вбить в меня какие-то азбучные истины, — и молчу. Всё, что он сказал… всё это правильные вопросы. Правильные вопросы, на которые я не имею ответа. Моё желание сумбурно, оно не обдумано и конечно не так просто в исполнении, как кажется. Но зачем так рубить с плеча? Почему не дать воздуха этой милой наивной фантазии?.. Я же не о твёрдых намерениях говорю, а о своих желаниях.
— Не думала, что тебя так волнует моё будущее, — в итоге произношу негромко, затем отпиваю из бокала, глядя в сторону.
— Меня волнует, что невероятно высокий для твоего возраста и хорошо оплачиваемый пост в престижной компании ты готова променять на невнятную мечту петь в каком-то замшелом клубе перед полупьяной толпой, — жестко произносит Глеб.
— Почему сразу пьяной? — сухо спрашиваю, уперев взгляд в содержимое бокала.
— Потому что в клубы ходит определённый контингент — тебе ли этого не знать? — поднимая бровь, спрашивает Глеб.
Я вспоминаю наши с ним походы в известное заведение…
— Давай закончим этот разговор? — предлагаю почти мирно.
— Нет, не закончим. Я хочу понять, ради чего ты собираешься смыть свою жизнь в унитаз? — ещё жестче спрашивает Глеб, чуть наклоняясь вперёд и буквально вонзая в меня свой взгляд.
— Я не собираюсь смывать её в унитаз, — по слогам отвечаю ему, отставляя бокал на стол, — и будь добр, следи за своими словами.
— Тебе выпал редчайший в жизни шанс: заниматься тем, что тебе нравится и зарабатывать столько, сколько ты хочешь. Плевать на образование, плевать на твой статус — ты там, где немногие оказываются. Почему ты так стремишься вырваться отсюда? И куда ты стремишься? В эту нищенскую серость? Где специалисты твоей профессии хорошо, если двадцать тысяч зарабатывают? И это я говорю о тех, кому повезло? Чего ты пытаешься добиться? Свободы? Но свободы от кого? Или от чего? От денег? От жизни среди людей, знающих себе цену и работающих в поте лица на своё имя — а не на благо цивилизации?
— Мне неприятен этот разговор, — слезаю с табурета, встаю на ноги.
Духовой шкаф возвещает о готовности мяса, но мне уже плевать. Я здесь ужинать не останусь.
— Куда ты собралась? — Глеб тоже поднимается с места.
— Домой, — отвечаю коротко, иду к дивану, где оставила свою сумочку.
— Мила, останься. Мясо только приготовилось, — чуть спокойнее говорит Глеб.
— Твоё маниакальное желание всё контролировать никуда не делось, — резко разворачиваюсь к нему, смотрю в глаза, — я думала, ты удивишь меня, но этого не случилось.
— Мила…
— Я не хочу больше оставаться здесь и обсуждать моё безрадостное будущее. Спасибо, не за пять дней до нового года, — отрезаю и иду в прихожую.
Глеб резко останавливает меня, схватив за руку, и разворачивает к себе.
— Неужели непонятно, что я беспокоюсь о тебе? — уже не скрывая злости, спрашивает мужчина.
— Твоё беспокойство превращается в оскорбления, — смотрю ему в глаза, — Такая забота мне не нужна.
— Разве ты не понимаешь, что ведёшь себя, как дура?! — срывается Глеб.
— А ты разве не понимаешь, что не о моём будущем думаешь, а о себе? И о том, что хочешь, чтобы я осталась в компании! Возможно, я — дура, Глеб. А вот ты — эгоист. Но я уже привыкла, — вырываю свою руку из его хвата и отступаю на шаг, — спасибо за ужин. Кажется, я сыта по горло.
— Ты никуда не пойдёшь, — с угрозой произносит Бондарёв, а я едва сдерживаю себя, чтобы не засмеяться.
— Что, будешь силой останавливать? Точек влияния на меня у тебя уже нет. Так что остановит меня только грубая сила, — фыркнув, отвечаю ему.
— Не уходи, пожалуйста, — неожиданно мягко просит Бондарёв, опустив голову вниз.
Останавливаюсь — против своей воли.
Смотрю на него: челюсти плотно сомкнуты, взгляд напряжен, кулаки сжаты. Ничего нового…
— Мне сложно справляться с собой… со своими привычками. А привычка контролировать всё — одна из сильнейших, — он поднимает на меня взгляд и смотрит в глаза, — Я не хотел тебя обидеть.
— Чего тебе надо от меня? — задаю один единственный вопрос.
Тишина, последовавшая после вопроса, мне не понравилась.
— Чтобы ты со мной поужинала? — через некоторое время спрашивает Глеб, глядя на меня взглядом побитой собаки.
Бог ты мой, да что со мной не так? Почему мне его становится жалко?.. И почему стыдно за свою маленькую истерику? Ведь это нормально, расстроиться из-за его слов?.. Так почему я ощущаю, что продемонстрировала намного больше слабости, защищая свою позицию — чем Глеб, в итоге попросивший меня остаться?..
Неужели я понимаю (где-то на внутреннем уровне) насколько он прав, когда так беспощадно громит мои бестолковые фантазии?..
Глава 9. Не время и не место
Смотрю на мужчину и не понимаю, что мне делать: проглотить свои обиды и остаться на ужин? Или гордо уйти, но обдумать его слова на досуге? А если я останусь — будет ли это означать, что я согласна с манерой его поведения? Ведь я не согласна.
— Мила. Пожалуйста, — Глеб смотрит на меня с просьбой в глазах, и я теряюсь…
Почему ему так важно, чтобы я осталась?..
— Хорошо, я останусь, — ужасаясь своему решению, говорю ему негромко, — Только, пожалуйста, давай больше не будем говорить о моём будущем?..
— Хорошо, — послушно соглашается Бондарёв.
Я возвращаюсь на кухню, достаю мясо из духовки, разрезаю его на куски, выкладываю на специальный поднос, несу его на стол, раскладываю порции по тарелкам, сажусь, ем.
Несколько минут тишины и негромкого поглощения еды.
Мы ни о чём не говорим.
Просто. Жуём.
Потрескивают зажжённые свечи. Изредка сталкиваются приборы с посудой, издавая неприятные, резкие звуки.
Глеб молчит.
А мои нервы натягиваются, как тетива перед спуском стрелы: и о чём нам говорить, кто мне скажет?.. Боже, неловко-то как… Смотрю на Бондарёва, но по его сосредоточенному на поглощении еды лицу, понимаю — ему также неловко, как и мне. Неужели единственная тема для обсуждения между нами двумя — это моё злосчастное будущее?