========== Часть первая: Обратная сторона мести. Признание ==========
Очередное собрание подходило к концу. Обсудили несколько дел, о которых нежелательно было бы распространяться в стенах отдела. Договорились о мерах по отношению к одному зарвавшемуся коммерсу. Решили участь нескольких беспредельщиков: кого припугнуть и отпустить, кого посадить, кого хорошенько наказать. Вроде бы никаких особых сложностей или проблем на горизонте не маячило, однако было заметно, что Зимина чем-то загружена. И когда нетерпеливо ерзавший на протяжении всего разговора Фомин с энтузиазмом вскочил — мол, “водочка стынет и вообще…”, рявкнула, заставив участкового вздрогнуть:
— Сядь! Водка у него стынет… А мозги застудить не умудрился?
Недоумевающий и даже несколько обиженный капитан послушно уселся на место.
— Я специально собрала сегодня вас всех, — полковник обвела внимательным взглядом присутствующих, собираясь с мыслями. — Я должна кое в чем признаться. На самом деле это нужно было сделать еще год назад… — На последних словах наступила тишина. В воздухе начало скапливаться напряжение. — Но после того, как в этом чуть не признался невиновный… Я не имею права молчать. Русакову убила я. Она хотела нас всех сдать, и я не могла поступить иначе, — отчеканила Зимина и резко замолчала, наблюдая за реакцией. Тишина сгустилась, став оглушительной и давящей на нервы. Было слышно, как из неплотно закрытого крана капает вода. Все молчали, переваривая новость, только Климов, стоящий рядом, взглянул ободряюще, однако ничего не сказал.
Первым очнулся Ткачев. Неверным движением отодвинул стул, разорвав безмолвие резким неприятным скрипом. Встал, придерживаясь за стол, будто ноги не держали. Поднял голову, вперив в начальницу пустой непонимающий взгляд.
— Да как вы… — начал тихо, словно говорить было физически больно и трудно. — Мы гребаный год искали непонятно кого. Кошмарили каких-то левых людей, выбивая признание. А все это время… — Павел замолчал, не отводя от Зиминой взгляда, в котором постепенно закипала ярость и ненависть. Бурлящая, дикая, буквально обжигающая своей безнадежностью и отчаянием. Он ко многому был готов, но этот удар капитана застал врасплох. Женщина, которой он восхищался, которая была для него образцом силы, твердости, даже благородства — она оказалась предательницей. Просто сделала то, что считала нужным, не попытавшись как-то договориться, найти из ситуации оптимальный выход. А потом еще целый год парила всем мозги, притворялась, делала вид, что ничего не понимает…
— Сука. Какая же ты сука, — процедил Ткачев, делая несколько шагов к полковнику. В голове гудело, перед глазами стояла мутно-красная пелена, сквозь которую пробивалась только одна деталь. Изящная шея в воротнике форменной рубашки с тщательно завязанным галстуком. Ткачев не мог отвести от нее взгляда, а кончики резко похолодевших пальцев болезненно закололо. Желание сжать руки на горле этой твари перебивало все: слабо плывущие в голове мысли; ощущение реальности; чьи-то руки, пытавшиеся его удержать…
Дверь хлопнула, заглушая отчаянные выкрики Ткачева. Зимина опустилась стул, глядя прямо перед собой. Снова воцарилась тишина.
— Вы… идите, — глухо сказала полковник, не глядя ни на кого.
— Ир… — первой начала Измайлова, но натолкнулась на уверенный, совершенно холодный взгляд подруги.
— Идите, — повторила Зимина, и присутствующие послушно принялись собираться. Спорить никто не решился, да и каждому нужно было принять и понять эту неожиданную откровенность.
На улице, сдерживаемый стальной хваткой Исаева и Савицкого, бесновался Ткачев.
— Дрянь! Сука! Я ее убью! — орал капитан, в десятый раз повторяя различные варианты ругательств. Горло уже начало саднить от криков, а глаза почему-то жгло.
— Да уймись ты! — прикрикнул Савицкий и толкнул друга к скамейке. Павел послушно сел и устало обхватил руками гудящую голову. На смену ярости пришла абсолютная пустота. Не хотелось никуда идти, никого видеть и слышать. Поэтому, когда Ромыч положил руку на плечо, что-то говоря, Ткачев резко скинул его ладонь и сдавленно произнес:
— Вы идите. Мне подумать надо.
— О чем тебе подумать надо? — Савицкий не двинулся с места. — Ты сейчас такого надумаешь, что потом вовек не расхлебаешь.
— Ромыч, пожалуйста, — что-то в голосе Ткачева заставило Савицкого послушаться. Он еще раз с сомнением взглянул на друга, но все-таки встал со скамейки, знаком прося Исаева последовать за ним.
***
Время давно перевалило за полночь, однако Ткачев и не думал о том, чтобы идти домой. Он вообще сейчас плохо соображал: невесть которая по счету стопка водки делала свое дело. Вот только забыть о том, что узнал, у него не получалось. “Она хотела нас всех сдать… Я не могла поступить иначе”, — гулким эхом отдавалось в голове. По вискам било острой болью, но Ткачев и не думал останавливать алкогольный марафон. Неужели Катя действительно хотела так поступить? Предать всех, в том числе и его? Легко, не задумываясь, собиралась отправить за решетку любимого человека? Или Зимина опять врет? Спасала себя, а теперь пытается оправдаться? Тварь. Хитрая двуличная тварь.
Ткачев сжал в руках стакан с такой силой, что стекло, не выдержав, треснуло. На ладони выступила кровь, но Павел не обратил на это никакого внимания, продолжая пустым взглядом изучать пространство. Как бы там ни было, Катя мертва, и убила ее Зимина. А он обещал покарать убийцу. Такие обещания выполняют любой ценой.
Словно в насмешку в сознании начали всплывать обрывочные, несвязанные между собой эпизоды. Какие-то незначительные кадры, которые вроде бы не должны были врезаться в память.
Территория перед зданием отдела. Яркая рыжеволосая женщина, плавно покачивая бедрами, проплыла мимо пары курящих сотрудников, которые при виде нее вытянулись в струнку. Что-то сказала, и те моментально скрылись в здании, в дверях едва не зашибив какого-то гражданина.
Коридор c романтичным видом на обезьянник. Сын Савицкого, по невероятной дурости попавший в цепкие руки инспектора ПДН. Первый разговор с Русаковой, совершенно неожиданно получивший продолжение.
Разговор с Зиминой, втянувшей их с Ромычем в авантюру с префектом. Он, к слову, и не прочь был втянуться, засмотревшись на стройные ноги начальницы…
Воспоминания мелькали словно в калейдоскопе, накладываясь друг на друга, смешиваясь в нелепую на грани сюрреализма картину. Неужели это все когда-то было: его легкое, беззаботное отношение к жизни; восхищение Зиминой и непонятная преданность, толкавшие порой на безрассудства; любящая, правильная Катя, чуть не ставшая его женой…
Где он оступился? Где совершил ошибку, чего не разглядел, что пропустил? Почему вся жизнь свелась к тому, что он сидит в какой-то грязной забегаловке и глушит водку, мучаясь от воспоминаний и строя планы мести? Может, это ему наказание за все совершенное? Достойное наказание, ничего не скажешь.
Ткачев отодвинул опустевшую емкость и опустил голову, уткнувшись лицом в ладони. Рассуждать можно бесконечно, это ничего не изменит. Не вернет Катю, не приведет Зимину к ответу, не заставит его смириться и оставить все как есть, сделать вид, будто все идет так, как надо.
Зимина ответит за все. Пока еще непонятно, каким образом, но непременно ответит. Он обещал.
========== Слабость ==========
Жизнь не остановилась, мир не рухнул, погребая под обломками. Ткачев продолжал жить по инерции: прилежно просыпался по звонку будильника каждое утро, отправлялся на работу, разгребал какие-то дела, куда-то ездил, что-то решал. Старался за день вымотаться до предела, чтобы, вернувшись домой ближе к ночи и хорошенько выпив, сразу вырубиться, не позволяя кошмарам достать его еще и во сне.
Однако усталость и алкоголь помогали слабо. Несколько раз снилась Катя, веселая, красивая, живая, мило улыбаясь, требовала отомстить. Являлась и Зимина, в забрызганной кровью парадной форме, тоже чему-то улыбающаяся и безнадежно мертвая. Смотрела ему в глаза пустым взглядом, пыталась дотронуться, что-то сказать, и в эти жуткие мгновения Ткачев просыпался. Потом еще долго сидел с включенным светом, пил и нетерпеливо ждал утра.
Савицкий пытался с ним поговорить, вызвать на откровенность, видимо, боялся, что друг наделает глупостей, однако был открыто послан. Ткачев вообще как-то отгородился от всех, даже контакты по работе постарался свести к минимуму, а уж о дружеских беседах и речи не шло. С Зиминой с того дня как-то удавалось не сталкиваться, а может, полковник и сама не горела желанием встречаться с ним, чему Ткачев был только рад.
Планы мести, как ни странно, не теснились в голове, требуя немедленного воплощения. Конечно, он не собирался делать вид, что ничего не произошло, мириться с нынешним положением вещей. Вот только что он мог сделать? Убить Зимину? Сдать ее, а вместе с ней всех остальных, как того хотела Катя? Или отнять у нее что-нибудь, будь то близкий человек или должность? Ткачев не знал, что должен сделать, что будет правильно, что окажется достойной местью. Все едва не решил случай.
Капитан, уже почти по сложившейся традиции, остался в кабинете допоздна. Все дела, начиная от заполнения бумажек и заканчивая допросами, были сделаны — неслыханное служебное рвение. На столе уже привычно стояла бутылка, однако долгожданное опьянение все не наступало. Ткачев поднялся, подошел к окну, глядя на погрузившуюся в сумрак улицу. Хлопнула дверь, застучали каблучки, и вскоре в поле зрения опера появилась Зимина. Уверенная и вместе с тем плавная походка, царственная осанка, твердость в каждом движении. Королева “Пятницкого”. Красивая, самоуверенная, ехидная, резкая. Такая, будто и нет на ее совести всего, что порой является во снах, что должно терзать, напоминать о себе, заставлять мучиться совестью и раскаиваться. А может она и не раскаивается? В прямом смысле идет по трупам к цели и не считает это чем-то ненормальным? Просто делает то, что считает нужным, не задумываясь о морали? А если так, то почему он должен об этом думать? Он же обещал, что она ответит за все, обещал! Так чего ждет? Неужели жалеет эту гадину? Она вот Катю не пожалела…
***
Площадка возле лифта тонула в темноте. Просто сцена из какого-то дешевого фильма или детективного романа. В другое время Ткачев бы посмеялся над нелепостью всей ситуации: он во мраке ночи, как пишут в тех же романах, с пистолетом наперевес поджидает свою будущую жертву. Но сейчас Павлу было не до смеха. Он отстраненно вслушивался в тишину подъезда, в любое мгновение готовый услышать шаги. О возможных свидетелях, как и о последствиях, Ткачев не думал совершенно. У него сейчас была одна цель, дальше которой он ничего не видел да и видеть не хотел.
Двери лифта раскрылись, выпуская на площадку женщину. Послышалось тихое ругательство, звук расстегиваемой молнии, затем пространство у двери осветил слабый свет телефона. Потом раздался звон ключей, скрежет открываемого замка. Пора! Ткачев сжал в руке пистолет, не отрывая взгляда от стройного силуэта, из укрытия видного как на ладони. Нужно было сделать лишь несколько шагов, а затем просто нажать на спусковой крючок, и…
— Ма, подожди! — раздался запыхавшийся юношеский голос, и на лестнице показалась макушка поднимающегося на этаж парня. — Ты чего так рано?
— А ты чего так поздно? — насмешливо парировала Зимина и наконец открыла дверь.
— Да я там…
Голоса стихли, заглушенные плотной створкой. Ткачев прислонился к стене, даже не обратив внимания на выскользнувшее из руки оружие.
— Слабак… Какой же ты слабак, Ткачев, — произнес он одними губами, устало прикрывая глаза.
***
Не встретиться рано или поздно, работая в одном отделе, невозможно просто физически. Вот и Ткачев все-таки попался Зиминой на глаза, когда торопился на очередное происшествие. Дверь кабинета начальницы резко распахнулась, едва не зашибив опера, Ткачев чертыхнулся и потер лоб ладонью.
— Прости, — бросила Ирина Сергеевна и тут же втянула Ткачева в кабинет. Внимательно взглянула, пытаясь оценить ущерб, и даже подняла было руку, но Павел шарахнулся в сторону, как от огня. Зимина только качнула головой.
— А хорошо, что я тебя встретила, — сказала она, придвигая Ткачеву стул. — Сядь. Тебе Савицкий разве ничего не передавал?
— Нет, — отрезал капитан. — Вы извините, мне работать надо.
— Сядь! — повторила полковник, в голосе вновь зазвучали знакомые металлические нотки. Руки женщины опустились на плечи капитана, стиснули, заставляя послушно сесть.
— Ткачев, я все понимаю, — уже мягче начала Зимина, так и оставшись стоять за его спиной. — Но и ты меня пойми. Нам с тобой еще работать и работать, и я не хочу…
— А вот это не факт, — невесело усмехнулся Ткачев и дернул плечами, сбрасывая ее руки.
Зимина помолчала, затем обошла стул и вдруг склонилась над Ткачевым, касаясь пальцами ворота куртки. Павел, немного опешивший от такой вольности, подался назад, уперевшись в спинку стула.
— Я понимаю, что ты не захочешь меня даже слушать, но… Я не прошу прощения, не буду оправдываться. Что сделано то сделано. Ты можешь меня ненавидеть, можешь пытаться мстить, только это ничего не изменит. Ничего, Паш, понимаешь?
Ткачев замер, чувствуя, как все внутри похолодело. Как она узнала? Или сказала просто так? Вот уж вряд. Полковник Зимина ничего не говорит и не делает просто так.
Он поднял голову, встречаясь с начальницей глазами. Вдруг отметил сеточку морщин, круги под глазами, которые не мог скрыть даже умелый макияж. И усталость, безграничную усталость в этих самых глазах, выражение которых ему прежде никогда не удавалось разгадать.
— Ты имеешь право и на месть, и на ненависть. Но я не могла поступить по-другому. Я спасала вас всех, Ткачев…
— Свою шкуру вы спасали! — взвился Павел, снова дернувшись.
— И свою тоже, — даже не подумала отрицать Зимина. — А также Щукина, тебя, всех…
— Низкий вам за это поклон и моя вечная благодарность, — ядовито бросил Ткачев, тяжело дыша. — Вот только не надо мне лепить эту хрень про семью, братство, “один за всех и все за одного”! Спасибо, наслушался!
— Это не хрень, — очень тихо возразила Ирина Сергеевна, продолжая все также удерживать пальцы на плотной джинсовой ткани. И мимолетно почувствовала разгоряченность кожи, когда Ткачев нервно подвинулся, заставив руки соскользнуть от резкого движения. — Это правда, Паша. Вы все — моя семья. Я помню, что каждый из вас для меня сделал. И буду защищать каждого, каждого из вас, насколько это в моих силах.
Ткачев молчал, перехватив ее руки, неспособный оттолкнуть. Стиснул запястья, чувствуя под пальцами биение пульса, неожиданно рваное, нервное, и застыл, отчего-то не в силах пошевелиться.
— Я тоже помню, Ирина Сергеевна, — произнес едва слышно. — Все помню. И от этого еще паршивей.
========== Неожиданный союзник ==========
— Подъем, тварь! — что-то больно ткнулось в бок, заставляя вздрогнуть. Зимина медленно открыла глаза, стремясь сфокусировать взгляд, но безуспешно. К тому же ужасно шумело в голове, а в горле пересохло. Попытка вспомнить хоть что-нибудь отдалась в висках жуткой болью, и Зимина, с трудом выдохнув, решила не усугублять и без того неважное состояние.
Чья-то крепкая рука ухватила за плечо, без малейшей заботы помогая приподняться и толкая к стене.
— Что, гадина, думала, мы все это так оставим? — Ирина Сергеевна не сразу поняла, что это голос Терещенко. А в полумраке, да и еще в таком “разобранном” состоянии, не могла увидеть, какой злобой искажено его лицо, какая дикая ненависть полыхает в глазах, принявших совершенно ненормальное выражение. — Ты сдохнешь, поняла! Ответишь за Катю!
Олег стиснул зубы, подавляя полный злобы рык, бьющийся в горле. Невероятное по своей силе желание уничтожить, растерзать, разорвать эту тварь затапливало с головой, выметало из сознания всякие мысли. И сдерживаться Терещенко не стал. Сколько казавшихся бесконечными дней, часов, минут он мечтал об этом?
Первый удар снова пришелся в бок. В нем было столько подкрепленной яростью силы, что удивительно, как не затрещали ребра. Затем ударил в лицо, наотмашь, отчего Зимина врезалась головой в стену и сползла вниз. Олег резко поднялся на ноги, в прямом смысле собираясь затоптать, раздавить, но влетевший в ангар Павел вцепился в него мертвой хваткой.