Ни одного из троих не мучили угрызения совести или хотя бы банальная жалость к ни в чем неповинной девушке, оказавшейся почти случайной жертвой. Все трое знали, что забудут об этом эпизоде, закрутившись в водовороте развлечений и экстремальных удовольствий. И только видеозапись с камеры, лежащей в сумке одного из них, могла бы рассказать о случившемся. Могла бы, но не расскажет никому из тех, кто не должен знать.
========== Кто кого? III ==========
Бутылка пустела как-то на удивление быстро. Еще недавно темная жидкость была налита доверху, а сейчас плескалась на самом дне. Казалось бы, такое количество выпитого уже должно было подействовать, однако опьянение все не наступало. Нельзя же назвать опьянением состояние, когда тело плохо слушается, но в голове практически полная ясность мыслей. Не получалось напиться до отключки мозгов, до потери чувства реальности. И мысль, чудовищная в своей правдивости мысль стучала в сознании отбойным молотком, причиняя невыносимую боль.
Ее больше нет.
Надя, Наденька, Надюша… Надежда. Это имя удивительно ей подходило. Одно ее присутствие в его жизни дарило надежду, окрыляло, примиряло с окружающей действительностью. Она будто помогала ему очиститься от всей той грязи, что преследовала изо дня в день; отвлекала от чужой боли и собственной подлости.
Наивная нежная девочка. Она была удивительно чистой для этого мира, удивительно доброй и искренней. Он бы и не поверил никогда, что такие люди существуют, находятся среди нас. Слишком привык видеть плохое, слишком подозрителен стал за время службы, слишком разочаровался в людях, постоянно видя человеческую мерзость и сам совершая отнюдь не лучшие поступки.
И тем более странным было видеть в красивой, обеспеченной девушке, известной фотомодели, проявления самых лучших человеческих качеств. Наверное, она была такой от поразительной в наше время наивности, от незнания реального мира. Да что она могла знать в свои двадцать лет, едва выпорхнув из-под заботливого родительского крылышка? Мама — ласковая, домашняя женщина, отличная хозяйка, жена и мать, безумно опекавшая и баловавшая любимую дочь; отец — крупный ученый, интеллигентнейший человек, заботливый муж и отец. Надя росла самым настоящим оранжерейным цветком, трепетно охраняемым от всех невзгод и бурь суровой реальности.
Она осталась такой же, начав самостоятельную жизнь. Свет фотовспышек, богатые поклонники, блеск глянцевых журналов, на обложках которых она красовалась, ничуть не испортили Надежду. Она по-прежнему не курила, не пила, не употребляла наркотики, не меняла любовников, в отличие от своих подруг по профессии. А еще — все также верила людям. Верила попрошайкам у метро, верила “подругам”, просившим взаймы и не возвращавшим долги, верила всем.
Ему поверила тоже. С самой первой встречи, когда Климов остановил автомобиль возле голосовавшей на дороге девушки, у которой заглохла машина.
— А вы не боитесь? — спросил он тогда ее, совершенно бесстрашно нырнувшую в салон. — Мало ли нехороших людей на дорогах…
Надя не ответила, только взглянула на него широко распахнутыми глазами невероятной синевы. Просто взглянула, и Вадим пропал. Потерял голову, словно школьник.
Роман завертелся стремительно, увлекая в водоворот безумия. За всю свою жизнь Климов не испытывал ничего, даже смутно похожего на нынешние чувства. Ему словно приоткрылась дверь в какой-то другой, чудесный мир, где не было отвратительно подлых преступлений, моральных уродов, уходящих от наказания, подстав, крови, боли… Рядом с Надей Климов чувствовал себя совершенно другим человеком. Не замотанным ментом, не оборотнем в погонах, не мстителем, якобы имеющим право вершить правосудие, а именно человеком…
Все едва не рухнуло, когда он узнал, что Надя в больнице с наркотическим отравлением. Не мог поверить, не хотел верить. За свою жизнь он повидал немало наркоманов, распознавал таких людей с одного взгляда. И готов был поклясться, что Надя не из них. Этого просто не могло быть!
— Клянусь, я бы никогда… — шептала Надя, давясь слезами, когда он, ворвавшись в палату, изваянием застыл у двери.
И Климов поверил. Не смог не поверить. А потом, поговорив с врачом, впал в самую настоящую ярость: Надежда не была наркоманкой, укол ей сделали насильно.
Он пообещал себе найти того урода, который это совершил. Сделать с ним то же самое, что едва не случилось с Надей, а может, даже что-то хуже. Но не успел. Сначала похищение Зиминой, потом проблемы после убийства Терещенко… Закрутился, отвлекся, не подозревая, как все обернется. Кто посмел? Кому она могла помешать? В чем она успела провиниться, если оказалась так наказана судьбой?
Жизнь словно остановилась на том самом моменте, когда сидел в ее квартире, мечтая не слышать ничего из стандартных фраз дежурной бригады, выехавшей на место происшествия. Казалось, что все просто сон, нелепый страшный сон, от которого никак не получалось очнуться. Этого не могло произойти. Только не с ней. Не могло, но произошло. Неужели это наказание для него? За все, что успел сделать, за все, что собирался сделать. Но почему, почему именно так? Почему не он, а она? Чудовищная, невероятная несправедливость…
***
— Позлорадствовать пришел? — нетрезво усмехнулся Климов, покачиваясь на пороге. Почти пустая бутылка спиртного в руках удивила Ткачева даже больше, чем непонятная фраза. Что такое должно было случиться, чтобы майор нажрался в драбадан?
— Я спросить пришел, что за херню ты творишь, — чуть ли не прошипел капитан, отталкивая Климова и проходя в прихожую. — Это ведь ты, ты Олега убил! А потом, когда тебя его соседка заметила, решил ее с наркотой подставить! Как тебе такое в голову пришло вообще?! Ты хоть понимаешь, что чуть жизнь девчонке не сломал? Да о чем я! Вам же с Зиминой вообще на такую ерунду плевать, лишь бы шкуру свою спасти!
— Заткнись, и без тебя тошно, — пьяно растягивая слова, отмахнулся майор. — И вообще, вали со своими предъявами на…
— Я-то пойду, — усмехнулся Ткачев, доставая пистолет. — Только ты мне сначала за все ответишь, урод. Как же меня от вас всех воротит, кто бы знал!
— Да что ты? Страдалец, мать вашу! Да тебе даже Зимину слабо было завалить, че ты мне тут втираешь! Стрелять хочешь? Давай, стреляй! — Климов картинно развел руки в стороны, едва не выронив бутылку. — Или че, слабо? — продолжил он, глядя на опера, неподвижно застывшего с оружием в руках. — А если я тебе скажу, чья идея была твою Катю грохнуть? Сможешь выстрелить, а?
— И чья же? — медленно спросил Ткачев, несколько секунд неотрывно глядя на ставшее совершенно бессмысленным лицо майора. Тот засмеялся.
— А ты че, думал, ваша добрая мама Ира все это придумала? Идиот ты, Ткачев… Она же бегала за ней, уговаривала, убеждала… А та уперлась, идиотка… А я сразу сказал: надо от нее избавиться. Радикально, — Вадим протянул последнее слово по слогам и снова разразился каким-то ненормальным смехом. — Ну че, все еще стрелять не хочешь?
Климов бормотал что-то еще, но Ткачев не слышал. Звуки снова исчезли, уступив место гулкой тишине. Да и мыслей почему-то не было. Ткачев только различал лицо Вадима, видел, как шевелятся его губы, произнося какие-то, судя по всему, провоцирующие фразы. А потом Климов вдруг резко замолчал. Лицо на мгновение исказилось, как от боли. А затем майор, выпустив из пальцев так и не опустошенную бутылку, упал на пол.
Звон разбитого стекла ворвался в уши неожиданно оглушительным звуком. Ткачев медленно перевел взгляд на свою руку, судорожно стиснувшую пистолет, затем на осколки на полу, вернулся к неподвижно лежащему Вадиму, на лице которого застыло странное облегчение.
Ткачев с трудом разжал пальцы, выпуская из руки пистолет. Обвел непонимающим взглядом прихожую, словно не помнил, как и зачем он тут оказался. А потом, неверно ступая, направился прочь из квартиры.
========== Один за всех и все за одного ==========
— Это что еще тут за собрание? — грозный голос Зиминой разнесся по коридору, заставив стоявших у двери сотрудников испуганно расступиться.
— Я, кажется, задала вопрос, — повысила тон полковник, одарив всех сразу красноречивым взглядом.
— Ткачев пьяный с пистолетом в кабинете сидит, грозится всех перестрелять, если кто зайдет, — пискнул кто-то.
— Прекрасно, просто прекрасно, — нервно усмехнулась Ирина Сергеевна. — Что ни день, то новое чудо. Так, а ну разошлись все быстро! — скомандовала она, решительно проталкиваясь сквозь толпу.
— Ирин Сергевна, может, не надо? — раздался в спину чей-то лепет, но Зимина уже решительно распахнула дверь. Все испуганно застыли, ожидая услышать грохот выстрела, но из-за закрытой створки ничего не удалось разобрать.
— Ткачев, ты что тут устроил? Сдурел совсем?! — Зимина, казалось, не замечала в подрагивающих руках оперативника направленный прямо на нее пистолет.
— А вы чего пришли-то, Ирин Сергевна? Я же сказал, кто полезет — убью! Вы мне что, компанию на тот свет решили составить?
— Паш, ты что несешь? — полковник сделала осторожный шаг вперед и тут же нарвалась на окрик:
— На месте стойте, Ирина Сергеевна! Я не шучу!
— Может, объяснишь, что происходит? — послушно замирая на месте, Зимина продолжала попытки наладить разговор.
— Да нехрен тут объяснять! — снова сорвался Ткачев. — Просто вы мне все уже вот здесь! — капитан сделал характерный жест свободной рукой по горлу. — Меня воротит от этого всего!
— Паш, что случилось?
— Идите, Ирин Сергевна, — нервные нотки из голоса Ткачева исчезли, уступив место безграничной тихой усталости. А в следующее мгновение пистолет оказался у его виска. — Идите, зрелище сейчас будет не из приятных! — повысил он голос, видя, что начальник не двигается. — Или вам посмотреть хочется? — Паша усмехнулся, мимолетно взглянув ей в глаза, а затем резко зажмурился. Ирина Сергеевна застыла. Все внутри словно заледенело. Она в один миг вдруг обострившимся чутьем осознала, что Ткачев не шутит, что это не просто пьяная выходка. Он был на взводе.
Следующие секунды растянулись на целую вечность. Зимина видела лишь прижатое к виску дуло и не понимала, почему время внезапно остановилось — этот кадр никак не сменялся следующим, чудовищным и неотвратимым. Безнадежность, липкая и плотная, словно паутина, охватила ее, мешая пошевелиться. Зимина не осознавала, сколько секунд, не секунд даже — долей секунд успело промелькнуть, пока бессмысленно смотрела на пистолет в руке Ткачева. Только слышала в голове сухое щелканье секундной стрелки, которая, кажется, успела отстучать уже несколько тысяч раз.
Он сейчас выстрелит.
Безжалостная мысль ввинтилась в мозг сквозь толщу оцепенения. Секунды, до этого бесконечные, вдруг рванулись вперед, будто взбесившись. Сухой треск в голове стал оглушительным, спасительно поглощая все звуки извне.
Нет-нет-нет. Пожалуйста.
А в следующее мгновение она рванулась к нему.
Оглушительный грохот будто разорвал что-то в ее голове. И вместе с этим звуком медленно возвращалось ощущение реальности. Понимание происходящего.
Зимина недоуменно взглянула на свою руку, почему-то сведенную от боли. И только потом осознала, в чем дело: судорожно сжавшаяся ладонь вцепилась в руку Ткачева, еще меньше секунды назад державшую заряженный пистолет.
— Какого хрена, Ирина Сергеевна? — ворвался в ее сознание яростный крик Ткачева. — Какого хрена вы мне даже сдохнуть спокойно не даете?! Или хотите сами потом меня расстрелять за убийство Климова? Вам что, это удовольствие доставляет, да?
— Какое убийство? — медленно переспросила Зимина, наконец выпуская руку Паши. Сделала шаг назад, поднимая пистолет. — Твою мать! — выругалась она, наконец осознав сказанные опером слова. — Мать твою!
Вмиг оказалась у двери, распахивая настежь, схватила за рукав оказавшегося ближе всех Щукина.
— Останешься с этим… идиотом! — рявкнула, указывая пистолетом в сторону Ткачева, бессмысленно изучавшего взглядом осколки разбитой выстрелом лампочки. — Глаз с него не спускать, понял? Головой отвечаешь!
Вылетела из кабинета, выцепляя взглядом нужное лицо.
— Исаев, со мной поедешь! Звони Савицкому, срочно, пусть едет на квартиру к Климову! Быстро!!! А вы что встали? — обратилась к остальным. — Или работы ни у кого нет? Так устроим! — И помчалась к выходу, чудом никого не сбив по пути.
***
Зимина вернулась спустя несколько часов. Бледная, измученная, с рассеянным взглядом. Опустилась на диван рядом с Ткачевым, все также неподвижно сидевшим с момента ее ухода.
— Кость, выйди, — приказала кратко и холодно, заставив того безропотно скрыться за дверью.
— Я все сделала, Паш, — сказала тихо, осторожно накрыв ладонью руку Ткачева. Тот, прежде непременно шарахнувшийся бы от этого, продолжал бессмысленно смотреть перед собой, даже не вздрогнув. — Ткачев! — вновь повысила голос Зимина, так и не дождавшись ответа. — Ты меня слышишь? Мы подчистили все лишнее, о том, что ты там был, никто не узнает. Тебе еще удивительно повезло: камеры у подъезда в тот день не работали. Машина тоже не засветилась. Официальная версия — ограбление. Теперь главное, чтобы ты держал себя в руках, сам себя не выдал.
— Зачем? — бесцветно спросил Паша, по-прежнему не глядя на полковника.
— Что “зачем”? — вскинула брови та.
— Зачем вы все это устроили? Вам проще было бы меня грохнуть, чтобы проблем не было. И то я сам… А вы… Какого черта, а?! — вновь повысил он голос, разворачиваясь и впиваясь раздраженным взглядом в лицо начальницы. — Кто вас просил вообще? Зачем вы лезете?!
— А ты что, думаешь, пуля в висок — это выход? Кому легче бы стало, если бы ты застрелился?
— Да всем бы легче стало! И вам в первую очередь! — Ткачев схватил ее за плечи, встряхнул, словно пытаясь привести в чувство. — Вы что, не понимаете?! Я вас убить хотел! Я Климова грохнул! Я вообще с катушек съезжаю! Мне все противно, все противны, я сам себе противен! Зачем так жить, объясните!
Зимина молча смотрела на него, выплескивавшего ей в лицо полные отчаяния и горечи фразы. Чувствовала, как подрагивают его руки, стиснувшие ее плечи, и ощущала в горле горячий болезненный комок. Жалость? Нет, это не могло быть жалостью, потому что значение этого слова полковник забыла уже давно. Может быть… понимание? Понимание всей неподдельной безысходности, бившейся в голосе Ткачева. Понимание силы всей той боли, с которой он жил — выживал — столько времени.
— Значит, в этом есть смысл, — непривычно тихо и даже мягко проговорила она, устроив ладони поверх его рук. Поглаживая невесомо, даже как-то неуверенно. — Во всем есть смысл, Паша. Знаешь… Я ведь тоже, наверное, давно бы… Бывало, найдет так, что хоть стреляйся. Только одно держало: у меня мама и Сашка…
— Вы?.. — Сквозь пелену прежних эмоций во взгляде Ткачева мелькнуло что-то, похожее на изумление.
— А ты думал, я железная что ли? — криво усмехнулась Зимина. — Когда вокруг столько дряни… — она замолчала, продолжая зачем-то удерживать руки Ткачева. Сильные крупные ладони, тепло которых удивительно явно чувствовалось даже сквозь ткань. И вновь почему-то совсем неуместно вспомнилось, как осторожно раздевал ее, боясь причинить боль, как потом обрабатывал травмы, стараясь случайно не прикоснуться лишний раз… И снова накатило запоздалое смущение, заставив поспешно отодвинуться, а затем и вовсе встать.
— Так, ладно, хорош философию разводить, — скомканно произнесла Зимина, отступая к двери. — Вот что, поехали со мной.
— Куда? Зачем? — недоумевающе приподнял брови Паша, не двигаясь с места.
— Я не собираюсь рисковать и надеяться, что пронесет, — отрезала полковник. — Нужно исключить малейшую вероятность, чтобы тебя заподозрили. Тебе нужно избавиться от одежды, в которой ты убил Климова. И на всякий случай устроим тебе запоздалое алиби. Вроде как у тебя выходные, отдыхаешь на даче. Оформлю несколько дней отпуска задним числом. Наши не выдадут, я все устрою. Все, Ткачев, хватит тормозить, поехали уже!
— Если бы вы сегодня меня не спасли, я бы подумал, что вы меня убить хотите, — усмехнулся Паша, послушно направляясь вслед за Зиминой. Та резко обернулась, едва не столкнувшись с оперативником.