Давид немного подумал.
— Дрон лет пять-семь торгует марихуаной. И это не то, чем занимался его брат. Дрон сидит дома и в ус не дует. Продает безобидную травку. А Артем твой возил героин. Думаю, разницу объяснять не стоит?
— Не стоит, — сглотнув, сказала я.
— И погиб он не оттого, что его машина сбила.
Я подняла на него глаза, хмурясь. Сердце замерло. Что он такое говорит?
— Я… Я не понимаю.
— Когда его сбила машина, он был уже мертв. Просто пытались представить как несчастный случай. Парня били, много били, хотя и качественно, чтобы следов почти не оставалось. Потом от него избавились, инсценировав несчастный случай, вывезли тело за город и бросили там.
Мне стало дурно, казалось, что прямо сейчас вырвет, в висках стучало. Хорошо бы воды выпить или свежего воздуха глотнуть, но тело онемело.
— Кто его убил? — почти прошептала. — За что?
Давид пожал плечами.
— Врагов, насколько я понял, у него не было. Так что есть вероятность, кто-то просто решил перехватить у него наркоту. Потому как ее не нашли, а уехать он не успел.
— Кто? Кучка нариков профессионально избивала его до смерти, чтобы он им героин отдал? Сам веришь в то, что говоришь? — я чувствовала, что нервы на пределе. Давид вздохнул, ещё немного посверлив взглядом, сказал:
— Хочешь мое мнение, Вика Царева? Не в наркоте дело. Куда-то твой парень ввязался, и за это его порешили. А наркоту просто использовали для отвода глаз.
Я покачала головой.
— Куда влез? Артем просто не мог. Он вообще никак с криминальным миром не соприкасался.
— Это только мои предположения, Вика. Два года назад, когда твой парень пропал с товаром, я был уверен, что он просто идиот, решивший меня кинуть. Я искал его живого, пока не прибежал Дрон со своими опасениями, что что-то случилось. Тогда я стал искать его мертвого. И то, что я увидел, мне не понравилось. У меня нет таких конкурентов, Вика, — он немного перегнулся вперед, глядя мне в глаза, — которые будут ломать пальцы ради партии героина. И я не хотел и не хочу знать о том дерьме, в которое влез твой парень. Официально, — он сделал ударение на этом слове, — его сбила машина, водитель удалился с места происшествия, испугавшись. Неофициально, — снова выделил он, — его сбили ради партии героина, которую он перевозил. Никаких перебитых внутренних органов и сломанных пальцев. И меня это вполне устраивает.
Давид откинулся в кресле, поморщившись и коснувшись раны.
— Еще вопросы? — спросил меня.
Я же пыталась осознать услышанное. Это невозможно. Просто невозможно. Артем, мой Артем… Милый домашний мальчик, добрый, вечно улыбающийся… Я на мгновенье представила, как ему ломают пальцы, как он кричит от боли, в животе тут же скрутило. Дыхания не хватало, я выдохнула, медленно, рвано, прикрывая лицо руками. Нет, думать и осмыслять буду потом, когда останусь одна. Сейчас надо закончить с непонятками.
— Так и зачем ты взял меня на работу? — спросила, резко убирая руки от лица. Он немного посверлил меня взглядом.
— Когда я искал твоего парня, думал к тебе людей отправить. Видел твое фото, ну и запомнил, ты за два года не сильно изменилась.
— Так это, действительно, благотворительность? — не удержалась я. Ответить он не успел, в холле послышались шаги и голоса, и тут же в гостиной появился Грачев с мужчиной лет пятидесяти.
— А вот и док, — усмехнулся Давид, аккуратно вставая. Я поднялась следом, понимая, что разговор окончен.
— Считай, я пытаюсь исправить свои ошибки, — шепнул Давид, хотя я уже и не ожидала. Вот как, значит? Сомнительный аргумент, но другого мне, кажется, не дадут.
Доктор, посмотрев на Давида, покачал головой.
— Ты же серьезный человек, — сказал ему, тот сделал жест свободной рукой, видимо, обозначавший, а что поделать. Они пошли куда-то в глубь дома, я осталась с Грачевым.
— Пойдем, выделю тебе комнату, — сказал мужчина, поманив за собой на лестницу. Мы поднялись на второй этаж. Я была уверена, что он проводит меня и уйдет, но Грачев тормознул в дверях, когда я прошла в шикарно обставленную комнату. Села на край кровати, устало глядя на палас бежевого цвета, а он вдруг спросил:
— Сколько тебе лет, Вика?
Я даже не сразу уловила суть вопроса, подняв на него взгляд, ответила:
— Двадцать три.
Он покивал, о чем-то думая. Потом сказал:
— Спокойной ночи, — и ушел, прикрыв за собой дверь. Странный мужик. Но вроде добрый, по крайней мере, так кажется. Кажется мне. Чего только мне ни казалось, только вот жизнь куда дерьмовее любой моей мысли. Я упала спиной на кровать, медленно достав сигарету, закурила, решив не интересоваться, а приветствуется ли это здесь. Насрать, переживут. Курила, пялясь в потолок, пытаясь собрать воедино мысли, чувства. А еще пытаясь досконально вспомнить тот день, когда Егор рассказывал мне о смерти Артема.
Когда я выхожу из поезда на Ленинградском вокзале, то напоминаю себе больше зомби, чем живого человека. Я просто двигаюсь вместе с толпой, рядом с толпой, против толпы. Я не думаю, внутри пустота. Я не могу принять то, что сказал Егор. Я не верю ему. Потому, что это невозможно. У меня есть цель: приехать, обнять Артема и убить его брата-придурка, вздумавшего так нелепо шутить. Этот самообман, пожалуй, единственное, что помогает двигаться вперед, а не упасть прямо посередине перехода от Ленинградского к Казанскому, не свернуться калачиком, нервно вздрагивая и плача. В таких случаях нормальные люди обычно зовут маму. Но только не я. Мне некого звать. Больше некого.
Я гоню эту мысль, садясь в электричку, гоню, наблюдая за мелькающими поселками и станциями, гоню, пока еду в такси до дома Артема. Когда я выхожу возле подъезда, накрапывает мелкий дождь, небо нависает, затянутое темными тучами. Я ежусь совсем не от непогоды. Мне страшно. Последний шаг безопасен, бояться надо первого, и этот первый для меня — в квартиру того, кого я люблю больше себя, больше жизни.
Я, наконец, поднимаюсь на шесть ступеней вверх, оказываясь в пролете первого этажа перед дверью квартиры. Тянусь к звонку, а потом просто толкаю дверь. Словно знаю, что она открыта. Когда кто-то умирает, дверь всегда открыта, чтобы могли прийти и попрощаться те, кто захочет. Я не знаю, откуда в моей голове столько дури, но чертова дверь открыта, и я ступаю внутрь. Делаю шаг, глядя направо в кухню. Пусто. Еще два шага. По этой же стороне комната родителей. Открытые двери, посередине комнаты гроб, а в нем… Я не могу это произнести вслух, я вообще ничего не могу, потому что в следующее мгновенье падаю в обморок.
Потом я сижу в кухне, передо мной рюмка коньяка, я кручу ее в руках уже минут пятнадцать, глядя на рисунок кухонного гарнитура: причудливые серые волны на белом фоне. ТАМ не плачут, только изредка переговариваются. Я уже знаю, что похороны через два часа, что скоро придет священник на отпевание, что похоронная служба уже заказана. Я это все знаю из тех шепотов, которые раздаются ТАМ. Но не могу туда войти. На кухне появляется Егор, замирает, прислонившись к серым волнам гарнитура, смотрит неуверенно. Я медленно поднимаю на него глаза.
— Как это случилось? — говорю хрипло, с трудом заставляя себя произносить слова. Егор, на мгновение смутившись, вздыхает.
— Он попал под машину за городом.
— Что он там делал? — я отвожу взгляд к окну. Как мне удается быть спокойной и говорить спокойно — загадка даже для меня.
Егор снова вздыхает, бросив взгляд в сторону коридора, говорит шепотом:
— Вика… Он влез в нехорошую историю. — Я смотрю на него, не понимая. — Он искал деньги, сказал, нужно много и сразу. Я спросил, зачем, но он не ответил, надо, и все. Короче, он… он подвизался курьером.
— Чего? — спрашиваю я, продолжая смотреть отупело. Еще раз бросив взгляд в сторону коридора, Егор наклоняется ко мне, опираясь руками на свои бедра.
— Наркокурьером стал. Он должен был отвезти товар в другой город, но… В общем, его сбили по дороге.
Несколько секунд мы смотрим в глаза друг другу, потом я говорю:
— Ты, что, идиот?
Егор вздыхает, выпрямляясь.
— Прости. Наверное, не стоило тебе рассказывать, просто… Я думал, может, ты знаешь, зачем он искал деньги?
И тут до меня доходит. Я действительно знаю. Потому что я практически поставила ему ультиматум, заявив, что он должен найти деньги и переехать в Питер. И что я не собираюсь возвращаться сюда, что у меня карьера, что у меня, черт возьми, ЖИЗНЬ. НАСТОЯЩАЯ. А не прозябание в маленьком захолустном городке. И если он хочет быть со мной, то пусть приезжает. Только я не учла того, что Артем не может приехать просто так. Что он обстоятельный, серьезный. Что для него мы — это семья, в которой он должен быть главой, должен любить, защищать, обеспечивать. Я вспоминаю наши последние разговоры, нужные фразы сами выдергиваются, всплывают в голове. «Хорошо, Вик, я что-нибудь придумаю». «У меня уже есть кое-какие варианты». «Не уверен, что получится, но попробую». «Все очень сложно, Вик, но как только я разберусь, сразу приеду». И последнее: «Уже скоро. Я уверен, что все будет хорошо».
Где я была, когда он все это говорил? Чем слушала? Я думала только себе, о том, как мне устроиться, о пробах, выпускном спектакле…
Егор по-прежнему смотрит на меня. С трудом разлепив губы, говорю:
— Я не знаю.
Кивнув, он проходит к окну, а я чувствую себя последней тварью.
— Мне роль предложили, в кино, — выдыхаю, не глядя в его сторону, но вижу краем глаза, что Егор не оборачивается, — только, чтобы попасть туда, надо было денег отвалить. Много. И я Артему рассказала, просила найти, занять, не знаю… — я провела рукой по лицу. — Сама не знаю, что я от него хотела. А он, видимо, решил, что должен добыть эти деньги во что бы то ни стало.
Я замолкаю. Становится ли мне легче от сказанной правды? Нет. Я словно сама себе озвучиваю приговор в этот момент. Потому что понимаю: я и только я виновата в случившемся.
Егор все-таки оборачивается. Мы смотрим друг на друга, но в моих глазах уже пустота, в одно мгновенье внутри не осталось ничего, только выжженная сухая пустыня. И никогда там ничего уже не появится. Потому что я убила то единственно важное, что было у меня на самом деле.
— Вика… — словно замечая что-то во мне, начинает Егор, но я его перебиваю:
— Как он вообще мог стать наркокурьером? Кто его устроил?
Егор отводит взгляд, а потом говорит:
— Я не знаю, Вик. Я ничего толком не знаю.
Я открыла глаза: потолок. Окурок, дотлев, погас, я лежала, глядя на белое полотно над головой. Егор не смог сказать мне правду в ответ на правду. Рассказать о том, что именно он нашел Артему эту работу. А я, значит, была права насчет мантр и спасительных таблеток? Он тоже пытается жить с чувством вины, и неизвестно, кого из нас больше разнесло в щепки.
Я засмеялась, тихо, качая головой из стороны в сторону. Стресс, нервы, эмоции, — все навалилось в один момент. Я смеялась, тихо, почти неслышно и, наверное, если бы можно было взглянуть со стороны, — немного страшно
Глава 17
Вниз я спустилась около десяти, приняв с утра душ. Не найдя никого в гостиной, протопала в кухню. Тоже пусто. Ну и ладно, выпью пока кофе. Успела разобраться с кофемашиной и взять в руки чашку с бодрящим напитком, когда появился Давид. Одет он был в джинсы, правое плечо перевязано, голый торс немного смутил, возможно, потому что мужчина был в отличной форме и притягивал взгляд. Хотя вряд ли он смог бы надеть ту же рубашку.
— Интересный домашний костюм, — заметила, делая глоток, Давид усмехнулся. Сама не знаю, почему, но мне было с ним легко. Вот с самой первой встречи почувствовала, что он нормальный. Хотя мои чувства меня не раз подводили, но сейчас мы с Давидом в одной лодке, так что надо быть заодно.
— Извини, одеться и не смущать тебя никак не могу.
— Ты меня не смущаешь, — фыркнула я, отставляя чашку.
— Точно, мы же любовники, — снова усмехнулся он, проходя к кофемашине. Я наблюдала, как Давид, стоя спиной ко мне, жмет на кнопки. Вот ведь странная штука жизнь: последнее время окружают мужчины старше меня, но я почему-то совсем не замечаю этой разницы в возрасте. Может, правду говорят, что взрослых не существует? Я-то точно застряла где-то в переходном возрасте. Вздернув брови на свои же мысли, заметила, что Давид разглядывает меня, попивая кофе.
— Что? — спросила его.
— Ты похожа на очень взрослую маленькую женщину.
Я даже присвистнула.
— Поясни.
Давид сел рядом, глядя мне в глаза, а я смутилась, потому что он все-таки мужчина, а я женщина, хоть и маленькая, и очень взрослая. Вот ведь завернул. Грузин проклятый, сейчас еще притчу расскажет.
— С виду ты девчонка, совсем юная, — сказал он, — но здесь, — дотронулся пальцем до моей груди, — произошел сбой. Ты слишком взрослая для своих лет, Вика Царева.
Отстранившись, Давид откинулся на стуле, продолжая пить кофе. Я молчала, глядя в кружку.
— По-моему, взрослые люди не творят ту хрень, что я, — сказала все-таки.
— Поэтому и говорю, что ты маленькая.
— Наверное, я еще и тупая, потому что ничего не поняла.
— Все ты поняла, — усмехнувшись, он встал и пошел из кухни, — будь готова через час, выезжаем.
Он ушел, я немного посидела. Смысл последних слов дошел не сразу, а когда дошел, поскакала следом.
— Как уезжаем? — спросила мужчину, он сидел в кресле, в соседнем расположился Грачев, я ему кивнула.
— А ты думала, мы тут зимовать остаемся?
— Нет, но… Ты узнал, кто на тебя покушался?
Давид вздохнул.
— Это тебя не касается. Да, вот еще что: пусть слухи о том, что ты моя любовница, ходят и дальше.
— Зачем?
— Ради твоей же безопасности. Пусть окружающие думают, что ты мне очень дорога, раз уж я свою жену из ресторана выставил, а тебя нет.
Он поднялся, направляясь в коридор, а я продолжила:
— Предположим. Но почему ты свою жену бортанул ради меня?
Мужчины остановились, Грачев усмехнулся, качая головой:
— Слова-то какие знает.
Давид тоже усмехнулся, а мне сказал:
— Может, ты мне и правда так дорога? Подумай на досуге.
И они ушли. Я только глазами хлопала, это что сейчас было? Нет, мое хорошее отношение к Давиду надо уменьшить. Совершенно точно, что он темнит. Только вот в чем? На этот вопрос ответа не было.
Давид высадил меня в центре, я попросила. Получив ценные указания вроде «не шатайся без дела», улыбнулась, на прощанье хлопнув дверцей. Дождавшись, пока машина уедет, направилась к остановке, а вскоре ехала в сторону дома Дронова. Понимала, что должна с ним поговорить, иначе это так и будет на меня давить. Я шла к его дому, курила и вспоминала те дни, только сейчас замечая некоторые несостыковки.
После похорон я сразу уезжаю в Питер. Если бы было можно, я бы катапультировалась с планеты, потому что жить дальше невыносимо. Раньше я всегда чувствовала, что рядом со мной есть Артем, даже когда мы были за почти тысячу километров друг от друга, а теперь я не чувствую вообще ничего. В голове нет мыслей, в сердце — чувств. Кроме осознания того, что я убила Артема — нет ничего. Я возвращаюсь в Питер другой. Ничего не хочу, мысли о карьере актрисы вызывают приступ тошноты. Я хочу просто забыться, выжечь из себя… себя. И бросаюсь в пучину алкоголя, наркотиков и развлечений, надеясь, что однажды утром не проснусь. В Питере это так доступно, так нормально. И я не замечаю, как пролетает год. Возвращаюсь на годовщину смерти и привычно зависаю. Меня хватает на два месяца. Я снова сбегаю в Питер, встречаю Влада. Мое замутненное сознание соглашается на жизнь содержанки. Потом я не раз себя проклинаю, потому что чувствую: я испортила жизнь не только себе, но и Владу. Я понимаю, что переоценила себя, что не могу больше жить с ним и, когда он меня отпускает, возвращаюсь домой.
Только через месяц я узнаю о том, что Егор торгует марихуаной, все от того же Дениса. Прибегаю к Дронову, кричу на него, обзываю полным идиотом.