— А кто виноват? — брат словно и правда надеется найти ответ на этот вопрос.
Чтобы перестать мучиться мыслью о том, почему его младшая сестренка оказалась в больничной палате.
— Я одна виновата, Илья. Только я.
Стиснув зубы, он качает головой.
— Обещай мне, что ты к нему не полезешь, — не отпускаю его руку, не замечая, как белеют пальцы от сильной хватки. Мы смотрим в глаза друг другу бесконечно долгие мгновенья.
— Хорошо, — отвечает брат, — только у меня тоже есть условие. — Я смотрю в ожидании. — Ты больше никогда…
— Согласна, — киваю, перебивая.
Мы снова смотрим друг на друга, теперь в глазах брата стоит боль. Я отпускаю руку, на коже остаются следы моих пальцев. Он меня обнимает и гладит по голове.
Когда отстраняется, я говорю:
— Может… Может, мы не будем говорить родителям настоящую причину?
Илья тяжело вздыхает.
— Хорошо, — произносит снова, — я что-нибудь придумаю.
И он придумывает, что я была под кайфом, и не соображала, что делаю. Так себе идея, но она стоила мне всего месяца жизни в психушке.
Усевшись в такси, я поменяла адрес и поехала домой. С Ильей, конечно, вечером не помешает поговорить, вдруг реально что узнает, но вот сидеть под буравящим взглядом матери у меня нет никакого желания. Лучше побыть одной и все хорошенько осмыслить. Потому что события набирают обороты, а я вот топчусь на месте.
В квартиру входила с опаской, но в ней никого не оказалось, и все вещи были на своих местах. Я села в кресло и задумчиво уставилась перед собой. Следователь может решить, что я сама устроила разгром в квартире Шилова, чтобы что-нибудь скрыть. Мне фантазии не хватит, чтобы придумать, что именно, но он вон большой затейник.
В который раз я взяла в руки ежедневник и начала его просматривать. Вполне возможно, в нем что-то и есть, только вот я не могу даже догадаться об этом.
Взяла в руки фотографию, на которой я смотрю куда-то в сторону, а Андрей на меня. Будь я не в своем уме, сказала бы даже, что влюбленным взглядом. Играть он умел, если хотел.
Поглазев на мужчину, произнесла:
— Помоги же мне, Андрей. Помоги понять, на хрена ты это все затеял…
Время словно замедлилось, я смотрела на фотографию, гипнотизируя ее взглядом, рассматривая профиль человека, перевернувшего мою жизнь.
Звонок мобильного в тишине квартиры прозвучал одуряюще громко. Вздрогнув, я машинально отбросила фотографию.
Звонила Ирка. Я тупо пялилась на экран, чувствуя, что совершенно не имею настроя на разговор с ней. И вообще с кем бы то ни было. Хотелось остаться одной и зарыться под одеяло в надежде, что меня никто не найдет.
А может, правда, уехать на пару дней? Отдохнуть в спокойной обстановке. Первым делом я вспомнила, конечно, о Комарово, но на даче сейчас дикий дубак. Можно протопить, благо, печка имеется, но за это время окоченею на фиг.
Позвонить Кузьмичу и попросить его? Запасные ключи у него имеются, а я заплачу. Идея показалась перспективной, хотя на задворках сознания мелькала мысль о том, что верх идиотизма ехать туда, где ждут только плохие воспоминания. Но ведь не только же плохие, если по факту-то. Было и что-то хорошее.
Мне повезло, Кузьмич вечером собирался уехать в город, но помочь обещался. Поблагодарив его, я откинула трубку и стала собирать вещи, теплые точно не помешают.
В Комарово я приехала уже по темноте, представила путь через деревню, где почти никого нет, и даже поежилась. Но Кузьмич, добрая душа, ждал возле магазина. Его дом был совсем в другой стороне, но наши семьи были дружны.
Кузьмичу (вообще-то его звали Анатолий Кузьмин, но мне кажется, он и сам забыл, когда его тут так называли) было под шестьдесят, невысокий, сухопарый, весь жилистый, с бритой головой и окладистой бородой, он представлял для меня с детства тип сельского мужика. И хотя Комарово находится рядом с городом, каждое лето мне казалось, что я погружаюсь в какой-то особенный мир, в котором Кузьмичу было отведено свое место.
У него в городе жила дочь, а сам он большую часть года проводил в Комарово. Жена его умерла лет пятнадцать назад, и это только еще больше отдалило его от города. Чем занимался Кузьмич в одиночестве, я не знала. Говорили, в какой-то момент он уверовал в Бога, и это повернуло его в жизнь в новое русло. Так или иначе, для меня Кузьмич всегда был почти родным.
— Ты чего это на ночь глядя? — спросил он, обняв меня. Я тут же почувствовала исходящий от его одежды запах огня, дров и ладана.
— Надоело в городе до чертиков, — улыбнулась ему, он понимающе кивнул.
До моего дома шли, перебрасываясь общими разговорами, как у кого дела.
— Я уеду скоро, — заметил Кузьмич, остановившись возле нашей калитки, — в деревне никого. Не боишься?
— Ты же сам сказал, никого, — снова улыбнулась я, Кузьмич усмехнулся.
— И то верно.
Мы распрощались, я зашла в дом. Отцу предложили его купить по случаю, за бесценок, владельцу нужны были деньги. Папа, конечно же, не отказался, подсуетившись, взял в долг. Дом был сносный: просторная веранда, маленькая кухня, из нее выход в общую комнату, из которой можно попасть в две спальни.
Со временем отец пристроил во втором коридоре просторный санузел, правда, неотапливаемый. На втором этаже испокон веков был хлам. Как-то так вышло, что мы всегда жили на первом, родители в одной комнате, мы с Ильей в другой.
Кузьмич постарался, в доме было тепло, хотя раздеваться я не спешила. Подкинула дров в печку, вышла в кухню, набрав воды, поставила чайник.
Зачем я сюда приехала? Глупость какая. А уж в моем положении тем более. Если кому-то придет охота задать мне пару вопросов в интимной обстановке, даже запариваться не надо. Тряхнув головой, я выглянула в окно. Темно и тихо, только мелкий дождь моросит, оставляя на стекле следы, даже не слышно его стука.
Дверь я все-таки заперла, предварительно проверив замок калитки. Понятно, что при желании и перемахнуть можно, но все равно так спокойней.
Телефон, стоящий на вибро, разрывался звонками. Я честно всем написала, что со мной все хорошо, и попросила до завтрашнего дня не беспокоить. После чего телефон выключила.
Прошла в комнату и легла на диван прямо в куртке, еще не настолько тут тепло, чтобы раздеваться. Уставилась в потолок. Лежала долго, каким-то образом умудряясь ни о чем не думать. А потом в голову пришла мысль: со стороны можно подумать, что я поехала сюда не просто так. Что я хочу что-то спрятать или наоборот… забрать спрятанное раньше. Да плевать. Пусть думают, что хотят.
На меня напало странное равнодушие, я лежала, слушая, как трещат в печке дрова, и даже начала дремать, когда раздался звон стекла, от которого я в ужасе вскочила, чувствуя, как колотится сердце. В соседней комнате, мелькнуло в голове. Я напряженно слушала, пытаясь уловить хоть какой-то звук через стучащую в ушах кровь. Тихо. Только мое дыхание рвано вырывалось изо рта. Так, надо что-то сделать, нельзя так стоять.
Я быстро вышла в общую комнату и взяла в руки кочергу, стоящую у печки. Сделав несколько шагов, оказалась у дверного проема. Пусто. Включив свет, увидела, что окно напротив разбито, осколки засыпали кресло, стоящее там. А на кресле лежал камень с привязанным к нему свернутым листом бумаги.
Я медленно приблизилась, вцепившись в кочергу дрожащими руками. Подошла к окну, слыша, как хрустит под ботинками стекло. Выглянув, всмотрелась в темноту, но никого не увидела. Перевела взгляд на камень. Если бы кто-то хотел со мной разделаться, вряд ли бы стал слать записки. Этот человек, скорее, не хотел, чтобы я узнала, кто он. Взяв булыжник, я села на диван и вытащила похолодевшими пальцами бумагу.
Развернув, увидела надпись от руки:
“Беги”
Я смотрела на листок в непонимании. Накатили сразу все эмоции: злость, страх, недоумение. Но когда подняла голову, оглядывая комнату, в голове начала биться мысль: «Опасность».
Дальше я действовала, скорее, на инстинктах. Не знаю, поверила ли я слову в записке или действительно что-то почувствовала. Схватив рюкзак с вещами, сунула в него кочергу, она влезла не целиком, торчала загнутым концом между собачками. Сунув листок и камень в карман куртки, выскочила в общую комнату.
Быстро погасив везде свет, покинула дом. Двери закрывала дрожащими руками. Уже отойдя несколько метров от дома, услышала за поворотом шум приближающихся машин и чертыхнулась. Бежать особо было некуда, наш дом стоял на границе с лесом, но сейчас, это, пожалуй, даже хорошо. Развернувшись, я бросилась в сторону темных силуэтов деревьев, правда, успев подумать: тот, кто кинул камень в окно, может быть там. Если он хотел спрятаться, то лучше леса места не найти. Но выхода у меня не было, потому что я была уверена: те, кто едут по дороге, едут по мою душу. И вряд ли у них благие намерения, раз уж они решили пожаловать именно сюда под покровом ночи.
Шум машин приблизился и пропал. Остановились. Я замерла, присев за стволом дерева и упершись в него лбом. Не обращая внимания на царапающую лоб кору, глубоко дышала влажным тяжелым воздухом и слушала. В ночной тишине, казалось, был слышен даже шум шагов.
Видеть отсюда дом я уже не могла, выждав минут пять, встала и осторожно, стараясь сильно не шуметь, пошла в глубь леса. Его я знала отлично, все-таки столько каникул тут было проведено. Конечно, в темноте было сложно ориентироваться, но страх, кажется, обострил чутье, потому что я двигалась уверенно. И решила довериться самой себе, в конце концов, куда ни пойдешь, все равно выйдешь куда-нибудь.
Вряд ли меня пойдут искать в лес, все-таки они не догадываются, как давно я покинула дом. Чайник наверняка успел остыть, дрова в печь я подкидывала пару часов назад, когда приехала… Если и будут искать, то, скорее всего, на станции. Ну туда я не пойду. Да и поздно уже, электрички не ходят. Надеюсь, они просто уберутся восвояси, не солоно хлебавши.
Некоторое время я шла, не разбирая дороги, даже успела успокоиться. Под ногами чавкало, ботинки насквозь промокли, шмыгая носом, я думала, что, вполне возможно, заболею. Остановилась, вглядываясь вперед. Поляна была мне знакома, отсюда взять правее и выйду к Зеленогорску.
И не успела я порадоваться, как услышала позади хруст ветки.
Подмышки мигом вспотели, липкий страх сковал тело. Резко обернувшись, я замерла, напряженно вслушиваясь, пытаясь в темноте высмотреть хоть что-то… Хоть кого-то.
Слышала свое вмиг потяжелевшее дыхание, стучащее, как сумасшедшее, сердце, периодически замирающее и снова пускающееся вскачь. Было так тихо, что стало казаться: у меня заложило в ушах. Тишина осязалась опасностью. Я медленно вытянула из рюкзака кочергу, продолжая ломать глаза о расстилающуюся черноту с темными силуэтами деревьев.
Первый, кто пришел на ум: мой ночной спаситель. Тот, кто меня разбудил, кинув записку в окно. Он мог быть рядом. Мог следовать за мной по пятам. И с легкостью может меня убить. Я не знаю, кто он, и глупостью было бы не бояться. Даже если учесть, что он мне помог.
— Кто там? — я крикнула неестественно высоким голосом, почти сорвавшись на визг в конце.
Не очень уверенно, да. Сжала крепче кочергу, снова вслушиваясь. Тихо.
— Я себя в обиду не дам, ясно? — сказала громко. — Лучше оставь меня в покое.
У меня заболели глаза и стучало в ушах, а вокруг было по-прежнему темно и тихо. И тут нервы не выдержали. Не могу же я так и стоять тут, ожидая не пойми чего? И, развернувшись, я бросилась вперед через поляну. Мне казалось, я слышу треск веток, раздающийся в унисон с моим, но когда на краю поляны тормознула и обернулась, то снова было только темно и тихо.
И я побежала, бежала, сжимая кочергу в руках, в ушах свистел ветер, ветки хлестали по лицу, но я не обращала внимания, просто бежала, бежала, как когда-то, много лет назад.
На психушке настаивают родители. То есть психушкой ее называю я, и мама только всплескивает руками, а папа грозно хмурится, слыша такое. Это санаторий для людей с пошатнувшимся душевным здоровьем. Стоит он приличных денег, но мне удается попасть туда по блату, заведующей там мамина знакомая, так что меня вписывают по какой-то программе с огромной скидкой.
А случается это потому, что выйдя из больницы, я погружаюсь в бесконечную депрессию. Лежу в кровати и смотрю в стену, даже не пытаясь делать вид, что все не так уж плохо. Все плохо. Все очень плохо. От Ильи я знаю, что ОН уехал из Комарово сразу после случившегося со мной. И даже не факт, что вообще знает. ЕГО номер я удалила, но помню так, словно кто-то вписал его на подкорке. Только я не буду звонить, зачем? ОН и так все наглядно доказал. Я ЕМУ не нужна.
Бью кулаком в стену — своеобразный способ борьбы с воспоминаниями. Я почти не ем, похудела и похожа на смерть ходячую. Это выражение мамы, но я с ним полностью согласна. Мне кажется, что я и впрямь умерла, но почему-то осталась в этом мире.
А потом мама с папой начинают осторожный разговор. Плетут ахинею про наркотики, про то, что мне нужна помощь, что я не справляюсь.
Мне хочется сказать, что вряд ли кто-то мне может помочь. Я приросла к человеку, которому была не нужна. Он отодрал меня живьем и выбросил. Какая тут может быть помощь? Разве что меня кто-то пристрелит?
А потом я оказываюсь в этой лечебнице. Она и впрямь похожа на санаторий, располагается в лесопарковой зоне на берегу залива, большая территория, огороженная забором, гуляй не хочу.
Мне прописывают курс антидепрессантов, со мной ведут разговоры психотерапевты. И мне становится легче, таблеточки такие волшебные, что трава вокруг становится зеленее против моей воли. И солнышко светит ярче, и мир кажется прекрасным настолько, что хочется улыбаться до боли в челюсти. В моей жизни стираются все негативные эмоции, словно я никогда их не испытывала. Словно вообще не знаю об их существовании.
Меня выписывают через три недели с наставлениями о том, как сократить употребление таблеток и постепенно вернуться к жизни без них. Я улыбаюсь и машу рукой.
Отказываться от волшебных пилюль? Увольте, я не настолько идиотка.
В Зеленогорске сразу стало спокойней. Я убрала кочергу и потопала в сторону центра, надеясь застать там такси. Все-таки это город, хоть и небольшой. Мне повезло, уже вскоре я ехала в сторону города, греясь в теплом салоне автомобиля. Смотрела в окно, ловя периодически взгляд водителя. Ну да, девушка с кочергой, наверное, вызывает вопросы.
Включила телефон, и тут же валом повалили смс о пропущенных вызовах. Последние от Кузьмича, сердце екнуло, я быстро набрала номер, наплевав на время.
— Ася! — услышала облегченный крик. — Ты где, черт возьми?!
— Я… Я домой уехала.
— Дом ваш сгорел!
Слова упали на меня, как ушат холодной воды.
— Что? — выдохнула шепотом.
— Я уехал уже, а потом вспомнил, что документы забыл, мне завтра с дочкой надо… Короче, вернулся, подъезжаю к деревне, а там зарево с вашей стороны. Я сразу туда, а там уже полыхает вовсю. Пожарных вызвал… Страсть какая, Ась, если бы лес загорелся, ты представляешь? Ты что, печь не закрыла?
— Наверное, — с трудом произнесла, отлично понимая, что ни я, ни печь тут ни при чем.
Те люди на машинах… Они не нашли меня и подожгли дом.
— Слава богу, потушили… Но от дома мало что осталось. Ох, Аська, ну и напугала же ты меня! Я уже и родителям твоим позвонил, всех переполошил…
— Спасибо, Кузьмич, — прошептала я.
Он еще что-то говорил, причитая, пока мы не распрощались. А я думала только об одном: а если бы я не успела убежать? Осталась бы в доме?
Как только я положила трубку, телефон снова завибрировал. Брат. Да уж, сейчас не та ситуация, чтобы не отвечать.
— Где ты, черт побери?! — услышала крик, даже трубку от уха убрала.
И чего все рогатого поминают? Не к добру это.