— Никогда у меня не выходило наспаться впрок, — вздохнул Тихонов.
— Да что ты нос повесил?
— Зато вы, наоборот, такая весёлая, что прямо не узнаю!
На этот раз вздохнула Рогозина.
— Когда-нибудь, — склонив голову, щурясь и глядя ему в глаза, сказала она, — когда ты соберёшься жениться… Я тебе это припомню.
— Не уверен.
— Думаешь, забуду?
— Не уверен, что соберусь жениться.
— Это ещё почему?
— Та единственная, на ком я мог бы жениться, выходит за другого, — резко произнёс он и встал. — Извините. Хочу проветриться.
Не зная, как будет смотреть ей в глаза, когда вернётся, Тихонов выскочил в тамбур, прижался лбом к продрагивавшей, холодной и влажной от конденсата стене. Перед глазами, в щёлке сочленения вагонов, стремительно проносились рельсы, галька и сор. Его потряхивало. Хотелось закрыть глаза и оказаться далеко-далеко отсюда, в своей квартире в Москве, а лучше — в лаборатории, до всего этого. Когда ещё можно было притворяться, что всё может быть. Когда можно было засыпать с мыслью о ней, и это сладко травило душу, но ещё не жгло, не взрезало пылающим ножом, несколько дней назад впаянным под сердце.
========== Это — легенда ==========
Крапивинск встретил золотой осенью — как будто из пасмурной стылой столицы шагнули в ярко раскрашенный сад, пахнущий алычой, петуньями и сладковатыми, подгнившими боками яблок.
Поезд замедлял ход. Тихонов, стоя в тамбуре, ёжась, вбирал в себя непривычный холодный воздух; после спёртой духоты вагона он казался нектаром. Да и вообще — это была свобода. В вагоне ему некуда было убежать; здесь он мог бежать куда угодно. Мог. Мог бы — если бы не был должен ещё кое-что сделать, ещё кое-что ей сказать.
— Николай Петрович, — усмехнулась Рогозина, кивая на фигуру далеко на перроне. — Ждёт.
— Ещё бы не ждал, — буркнул Иван, поудобней перехватывая её дорожную сумку. Не слушая её ворчания, он навалил все сумки на себя. Сама полковник была налегке, в светлом плаще до колена, с распущенным волосами, посвежевшая, отоспавшаяся в поезде — у него перехватывало дыхание, когда он раз за разом случайно взглядывал на её лицо; скручивало внутри, и дрожали руки.
— Мёрзнешь?
— Неа.
— Какие планы на день?
«Да какой там день?» — фыркнул про себя Тихонов. Солнце уже заходило за горизонт, золотя шпили антенн на домах за зданием вокзала. По чёрным стёклам гуляли алые отблески, и ветер дул уже совсем вечерний — ласковый, но с терпким холодком, предвещавшим тихую холодную ночь.
Фигура на перроне приближалась. Поезд шумно тормозил, гравий шуршал под ногами спешащих к вагонам пассажиров. Проводница с грохотом откинула лестницу, и быстрый, с горьковатым запахом порыв ветра откинул волосы на лоб. Иван сунул телефон в карман клетчатой рубашки и сжал ремень сумки до того, что коротко стриженные ногти врезались в ладонь. Щурясь, всмотрелся в лицо шагающего к ним майора. Тоже лёгкий плащ, начищенные ботинки, свежая модная стрижка, да и сам Николай Петрович, как и Рогозина, — посвежевший и отдохнувший. В кои-то веки только один Тихонов в этой троице выглядел загнанным и осунувшимся.
Иван быстро глянул на своё отражение в хромированных поручнях — ничего не разберёшь; голова как груша, покрасневшие глаза, расплющенный нос…
— Вань? — окликнула его Рогозина. — Не зевай. Приехали.
Круглов, улыбаясь и щурясь от бившего в глаза закатного солнца, уже протягивал руки за чемоданом. Тихонов, сглотнув вязкий, едкий комок в горле, спустил со ступеней сумки и начал спускаться сам. Кед уже завис на блестящей металлической ступенью, когда рука полковника крепко сжала его плечо.
— Это будут сложные дни, — выдохнул он неожиданного для самого себя. Она разобрала. Шепнула в ответ:
— Мы же ФЭС. Мы справимся.
Он кивнул и спрыгнул на платформу.
— Привет, Ванька!
— Здрасьте, Николай Петрович.
Майор отодвинул чемодан, Тихонов скинул на асфальт сумку, и оба синхронно повернулись к поезду. Николай Петрович успел первым — протянул руку полковнику, чтобы помочь сойти. Рогозина быстро улыбнулась; мгновение во взгляде читалась растерянность, но это было только мгновение, чуть заметная заминка, после которой она потянулась и поцеловала его в щёку.
У Тихонова свело скулы, он отвернулся, как мантру, одними губами повторяя: это — легенда. Это легенда. Э-то-ле-ген-да.
И зашагал по платформе, катя совсем лёгкий чемодан. Конечно, ей ведь и не нужно много вещей на три-то вечера. Все эти дорожные сумки и сборы — только антураж. Но он сам проверял план на правдоподобность деталей. Если они хотели, чтобы всё выглядело по-настоящему, следовало взять столько багажа, словно они действительно собрались провести здесь двухнедельный отпуск…
Когда Иван обернулся — уже у перехода, приложив руку козырьком, чтобы защититься от резких горячих лучей, — они неторопливо шли под руку, о чём-то переговариваясь. Совершенно спокойные лица; она — слегка устала с дороги, но довольна, он — рад встрече и несколько меланхоличен. Майор и полковник шагали в такт, её небрежные локоны подпрыгивали на плечах, ветер трепал полы его плаща. Тихонов полюбовался на них с пару секунд, сплюнул под ноги и так быстро зашагал к вокзалу, что споткнулся и едва не пропахал носом рассохшиеся почерневшие рельсы.
— Куда так торопишься? — добродушно спросил Круглов уже у вокзала.
— Проголодался, — стараясь, чтобы голос звучал ровно, ответил Иван. Как не вовремя в нём проснулся этот подросток, этот отчаянный псих, чокнутый ревнивый сорвиголова, готовый на всё ради…
— Да, Коль, давайте зайдём куда-нибудь поесть, — кивнула Рогозина. — Мы всю дорогу питались лапшой… Хочется нормальной еды.
— В гостинице очень хороший ресторан. Называется «Дома». Действительно, блюда очень домашние, тихо, мило, так по-деревенски.
— Тут всё по-деревенски, — вставил Тихонов, пиная камни. Они миновали пустой, залитый солнцем зал ожидания и вышли на заросшую привокзальную площадь, над которой носились голуби и чайки. Через дорогу светилась вывеска продуктового, по колдобинам пробиралось одинокое такси, где-то вдалеке на одной ноте выла сигнализация, а в золотистой сухой траве стрекотали осенние сверчки.
— Город-стотысячник, — сказал Круглов. — Затихает, затухает… А может, и нет. Сложно оценить за сутки.
— Тихо? — лаконично спросила Рогозина.
— Вполне, — кивнул Круглов.
— Вот и хорошо.
До гостиницы добрались пешком, минут за десять. Вечерний Крапивинск стремительно менялся: зажигались огни, в лужах дробились отражения фонарей, некошенные газоны и разбитые дороги накрывала вуаль сумерек.
— Ты вроде хотел погулять, Вань? — спохватилась полковник у самого входа.
— Обойдусь, — мрачно ответил он. Вдохнул. Выдохнул. Чуть спокойнее добавил: — Правда, Галина Николаевна. Я уже не хочу. Хочется поужинать и просто поспать… Нормально… Чтоб не трясло.
— Как знаешь…
Он знал её слишком долго, чтобы, под всеми своими масками, непроницаемостью и непогрешимостью, полковник могла спрятать растерянность и усталость. И всё-таки Рогозина держалась отлично. Он вспомнил её слова — о том, что бывали моменты, когда она сказала бы «да». Подумал, что, может быть, это и вправду так. А если это так — нечего ему вмешиваться. Слишком хороша. Слишком, слишком хороша для него… Впрочем, и для Круглова тоже.
Запихивая поглубже злость, Тихонов в который раз поймал себя на мысли, что хотел бы больше узнать о её первом муже. Каким он был — человек, достойный полковника Рогозиной? Хотя тогда она ведь ещё вовсе не была полковником…
***
Круглов забронировал Ивану соседний номер; приложив ухо к стене, программист даже мог различить смутные голоса: напряжённый — её, тревожный — его. Закрыв за собой дверь, они сбросили это идиотское амплуа молодожёнов — по мнению Тихонова, слишком неосторожно, но, в конце концов, до сих пор они блюли такую конспирацию, что о том, что Рогозина и Круглов прибыли в Крапивинск, из простых смертных знал едва ли не он один. Может быть, ещё Валя — Галина Николаевна ведь говорила, что хотела её пригласить… А может, врала. Может, вовсе не хотела — не хотела видеть здесь ещё одного свидетеля этой глупой лжи во спасение.
Впрочем, такой уж ли лжи? Уже к ночи, наблюдая за полковником и майором, Иван начал сомневаться. Они выглядели счастливыми — именно счастливыми. Конечно, Круглов всегда отлично работал под прикрытием, но Рогозина… Актёрство никогда не было сильной стороной Галины Николаевны, и теперь, глядя, как в полутьме гостиничного ресторана блестят её глаза, Тихонов почти верил в её искренность.
А ресторан и вправду оказался хорош; просмотрев меню, он хотел было взять мясных ёжиков с овощами, но Круглов переглянулся с Рогозиной, и полковник предложила:
— Пиццу?
Иван захлопнул своих ёжиков, кивнул и устроился подбородком на скрещенных руках. Закрыл глаза, чувствуя, как после поезда всё ещё слегка покачивает и штормит. Уплывая по волнам мягкой ненавязчивой музыки, он почти не слушал, о чём они говорили, — график, документы, какие-то детали… Но, когда речь зашла зашла о билетах в Москву, встрепенулся.
— Слушайте, Галина Николаевна, Николай Петрович, вы бы всё-таки секретничали у себя, а не у всех на виду…
— Брось, — махнул рукой майор. — Кто не в теме, тот…
— Такие планы, такая подготовка, — иронично перебил Тихонов, — такие жертвы… И всё псу под хвост из-за жажды поболтать…
Рогозина дала ему подзатыльник. В шутку, конечно, но он почти взял себя в руки. В конце концов, он сам подписался на это. А кому ещё можно было поручить разработать и проконтролировать этот абсурд? Холодову? Амелиной? Кому? Доверить легенду, а, следовательно, безопасность Рогозиной кому-то другому Тихонов не посмел, хоть в первую же секунду понял, чем это дело обернётся для него самого.
— Ваш заказ…
Приборы блестели в свете круглых ламп и искусственных свечей. От пиццы шёл умопомрачительный мясной аромат.
— И мороженое на десерт, — велел майор, и Тихонов на миг почувствовал себя ребёнком, которого сводили в зоопарк, а теперь, решив побаловать сверх программы, позволяют двойную порцию лакомств. Он усмехнулся, оторвал здоровенный кусок и вонзил зубы в горячую сырную корку.
Час спустя, осоловелый от дороги, ужина и невесёлых мыслей, программист едва добрёл до номера. Рогозина заглянула минутой позже, когда он уже стянул ботинки, носки и рубашку-размахайку и стоял посреди комнаты босой, в одной футболке и джинсах.
— Вань, мы пойдём прогуляться, — предупредила она. — А ты ложись, пожалуйста. На тебе лица нет.
Тихонов вздохнул. Засунув большие пальцы за шлёвки джинсов, покачиваясь взад-вперёд, смотрел на неё, пытаясь впитать, запомнить, запечатлеть навсегда это усталое, в лёгких морщинках лицо.
— Да. Лягу, — наконец сказал он. Галина Николаевна кивнула и закрыла дверь. Комната погрузилась в темноту — наглухо зашторенная, душная, тихая, как его душа.
Иван сел на кровать, подтянул к себе рюкзак и вытащил из чехла ноутбук. Привычно проигнорировав гостиничный вайфай, зашёл с телефона. С секунду думал, как сформулировать запрос. Вбил:
Рогозин Вячеслав Чечня
И углубился в поиск, удивляясь, что не сделал этого раньше, стараясь не думать, чем занимаются Рогозина и Круглов в сквере за гостиницей, а может быть, и просто за этой стеной в бледно-голубых обоях…
========== Песочные часы ==========
Проснуться пришлось рано — у майора образовался штраф пятилетней давности за превышение скорости. В ту поездку Круглов был не за рулём служебного Ниссана, а в собственной машине, и сослаться на погоню за подозреваемым не смог. Теперь давний штраф всплыл — следовало погасить его, чтобы во время регистрации всё прошло гладко. Тихонов одновременно и разозлился на себя — не проверил, не уследил, — и обрадовался: эта внезапная отсрочка давала ему почти целый день. Или, по крайней мере, время до обеда.
Он просто отключил мысли о будущем. Заявил Рогозиной, стоило Круглову уйти: этот день принадлежит только нам с вами. Она поняла. Она всегда понимала его лучше всех. Она единственная всегда его понимала.
— Ну, куда вы там собирались? — ворчливостью маскируя смущение, поинтересовался он.
У Рогозиной блеснули глаза. Она обвела взглядом номер, подошла к окну. Искоса глядя на программиста, лукаво произнесла:
— Я слышала, здесь есть забегаловка, единственная в своём роде. Называется «У деда». Заправляет какой-то дедок, варит кофе «Огни столицы». Отзывы — невероятные.
— Это хорошо, — быстро сказал Тихонов. — Кофе — это всегда хорошо. Но ведь у вас были другие дела.
Он упорно не хотел говорить — парикмахерская, платье, маникюр. Никогда не разбирался во всех этих штуках, к тому же от всего этого за версту веяло мещанством, пижонством, пафосом — всем тем, что в его сознании так не вязалось с полковником Рогозиной. А она, как нарочно, будто не замечала его смятения — смотрела в окно, подставляя лицо утреннему солнцу.
— Веснушки появятся, — буркнул он.
— Давно пора. Мы, офисные жители, редко видим солнце…
— Я не узнаю вас, Галина Николаевна, — с неожиданно горьким недоумением покачал головой Иван.
Она наконец обернулась. Вздохнула. Подошла почти вплотную и положила ладони ему на плечи. У Тихонова волоски на руках встали дыбом, но голос он заставил звучать ровно, почти флегматично:
— Не узнаю.
— Чего ты хочешь? — негромко спросила полковник. — Чтобы я убивалась? Нервничала, что всё так сложилось, что границы между работой и личной жизнью совсем стёрлись? Ваня… Я уже говорила, я много думала об этом. Мне тяжело и без твоих намёков. Я… всё вижу. Всё понимаю. Но и ты пойми меня… Другого варианта нет. Поворачивать поздно. Пожалуйста… — голос у ней упал почти до шёпота, — не усложняй мне жизнь…
Он нервно сжал пальцы, зажмурился, потом посмотрел Рогозиной прямо в глаза.
— Да. Да, Галина Николаевна. Я обещаю. Но пожалуйста — пусть этот день будет принадлежать только нам. Только нам с вами. Один день. Я не прошу больше…
Заканчивал шёпотом — боялся, что голос задрожит.
Полковник кивнула. Она видела. Она всё понимала. Она единственная всегда понимала его не с полуслова даже, а с полувзгляда.
***
Дед добавлял в «Огни столицы» коньяк и сахарный сироп, а сверху сыпал тёртым грецким орехом. От этого сквозь привычную терпкость кофе пробивались горечь и сладость. Таким же был весь этот день — привычно проведённый рядом с ней, горький от предчувствий, дурманяще-сладкий от её близости, лёгкости, спокойствия, присутствия рядом.
— Вам не идёт зелёный, — категорично заявил Тихонов, когда полковник примерила светло-салатовый пиджак. — Да и вообще, я думал, замуж выходят в белом…
— Второй раз, с моим характером, и в белом? Ты что-то путаешь, — фыркнула Рогозина. — Я думаю, либо зелёное, либо голубое…
— Голубое, — снова вспомнив платье, которое полковник надевала на третью свадьбу Шустова, кивнул Иван. — Однозначно.
— Ну… — задумчиво пробормотала она, разглядывая себя в высоком зеркале. — Может быть…
— А как вам вон то?
— Смеёшься? Юбка выше колена! Кто в моём возрасте…
— У вас очень красивые ноги. Зря прячете.
— Иван!
А ему было уже нечего терять. К тому же — она и не сердилась по-настоящему; так, одёргивала его всякий раз, как он переступал ту незримую границу, что разделяла их уже больше десяти лет. И всё-таки, он всё ещё держался на краю пропасти.
Когда Рогозина всё-таки выбрала платье — строгое, шёлковое, почти без украшений, — они перекусили в старомодном, стилизованном под дореволюционную эпоху кафе и отправились гулять по набережной. Ласковый тёплый ветер ерошил волосы; стоял отчётливый, хрустящий, как яблоко, день бабьего лета. Над рекой летели паутинные нити, в зеленоватую мутную воду сыпали сухие берёзовые семена.
— Хорошо… — умиротворённо проронила полковник, останавливаясь у перил моста. Иван кивнул. Из-за солнца её профиль казался бронзовым, вырезанным из фольги, только волосы светились.
На том берегу стоял парк аттракционов; колесо обозрения походило на скелет прикорнувшего динозавра.
— Хочешь? — полуутвердительно улыбнулась она, и пять минут спустя они уже шагали по железному, грохочущему под ногами мосту, обвитому вьюнком и изрисованному граффити.