Со дня Катастрофы прошло всего восемьдесят лет — одна человеческая жизнь — и за эти годы жизнь человечества круто поменялась. Точнее, она круто поменялась в течение первого года, после того, как погиб первый заражённый. Маленькая бактерия Сильва, созданная спасти Мировой океан от критических, необратимых загрязнений, в итоге убила больше народу, чем Первая и Вторая Мировая войны вместе взятые. Всего за год токсичными стали рыба, вода, береговая линия и даже воздух вблизи открытого океана, токсичными стали тела погибших. Этот год был годом оценки ущерба, который никак не хотел прекращаться. Пока мы занимались оценкой, зараза проникла на материки вместе с пассажирами кораблей, с морскими животными, с грузами и даже с ветром, воздухом и осадками: в тот год не стало Японии, Австралии, Мексики и западной части Европы. Огромный поток мигрантов понёс токсин глубже на материки, и тогда начались меры. Мир замер в ожидании и в изоляции в собственных домах. Миллионам позволили умереть, потому что медицина была бессильна. За этот год случилось несколько гражданских войн и переворотов, возросла преступность, паника угрожающей волной неумолимо откидывала цивилизацию на десятки лет назад. Лишь общими усилиями вновь созданного на базе ООН Объединённого правительства удалось остановить этот беспредел. Материки были поделены на три зоны: Чистую, Промежуточную и Мёртвую. Были возведены метеорологические щиты, защищающие землю от зараженных осадков и ветра. Была создана вакцина. И мы — Отдел по Ликвидации последствий, потому что последствия были с нами даже спустя восемьдесят лет. Потому что океан продолжал нести смерть.
Пролистывая старую видеохронику, я с замиранием сердца наблюдала, как люди плавали с аквалангами, ныряли с палуб роскошных лайнеров, рыбачили, путешествовали, гуляли по ночам и тесно контактировали друг с другом, даже будучи малознакомыми. У нас уже вошло в привычку вместо рукопожатий здороваться кивком головы и надевать респираторы в людных местах. У нас ультрафиолетовые лампы встроены в светильники, а кабины с антисептической обработкой стоят на главных улицах через каждые шестьсот ярдов. Мы не меняем сексуальных партнёров так беспечно и так часто, как то делали раньше, боясь элементарно заразиться. Я грустила, глядя на эти хроники — мы больше не могли жить так беззаботно, как жили наши предшественники, а самое ужасное то, что мы уже привыкли так жить.
Мысль пойти перекусить застала меня за чтением стенографии прошлогодней конференции ВОЗ.
Спустившись вниз, в закрытое заведение только для сотрудников Отдела, я заметила Браунинга, сидящего за моим любимым столиком в самом углу. Кажется, он уже собирался уходить. Это не могло не радовать.
— Столик для социопатов? — Я потроллила саму себя и его заодно и плюхнулась в кресло напротив, боясь, что меня кто-нибудь опередит.
— То, что нужно, — он закатил глаза и обречённо вздохнул.
— Тоже бесит опенспейс? Я бы сдохла.
— Как думаешь, если я принесу Максвеллу коробку пончиков, он выделит мне отдельный кабинет?
— Ты же старший аналитик, попробуй.
— Я взяла вам кофе, сэр. — Мимо провиляла бёдрами стажерка Дебби Левицки.
Даже из своего тёмного угла я почувствовала запах её духов, пряный и сладкий, наверное, с феромонами. Ну, конечно, чем ещё заниматься в отделе аналитики, как не распространением флюидов молодой здоровой самки?
— Но я вечно всем нужен, — ответил Браунинг, проводив ее взглядом, полным задумчивости и скуки. Феромоны Левицки на старшего аналитика, кажется, не действовали.
Официантка принесла мне «как обычно»: чёрный кофе, тосты, сыр и овощи на гриле. Я всё ещё надеялась поесть одна.
— Она не выглядит слишком умной.
— Она делает, что скажут и почти даже не тупит. Академия присылает стажеров, не отвертеться. — В ответ я лишь пожала плечами. Надеюсь, он поймёт, что это жест сочувствия. — Зато я «сэр».
Браунинг устало потёр лицо — я услышала, как под его ладонями зашуршали колючки отрастающей щетины — и снова закатил глаза. Я улыбнулась, его сарказм пришёлся мне по вкусу.
Браунинг уже не вызвал у меня такого дикого утреннего раздражения — к обеду я «раскачалась» и перестала ненавидеть всё вокруг. Я посмотрела на него придирчивым взглядом инспектора. Кожанка поверх белой офисной рубашки — бунтарский дух, втиснутый в деловой дресскод?
— Привет. Кстати. — он забыл поздороваться, и теперь мягко и виновато улыбался мне, я в ответ помахала ему вилкой. — Как ты?
В целом, после развода или после вчерашнего? Он не уточнил, я тоже уточнять не стала.
— В норме.
На все три вопроса я бы ответила одинаково.
Уткнувшись в меню, которое каждый из нас знал наизусть, я сделала задумчивый и внимательный вид. Говорить мне не хотелось. Я надеялась, что помимо гениального аналитического ума природа отсыпала Браунингу хотя бы немного эмпатии.
— Ладно.
Он будто бы нехотя встал из-за стола, задержался, нависнув надо мной со своей внушительной высоты. Я вспомнила, как на первом курсе Академии он вечно загораживал мне обзор.
Сделав несколько шагов, Браунинг остановился.
— Флоренс?
— А?
Замешательство. Я вижу на его всегда каменном, чуть надменном лице замешательство. Это невольно заставило меня напрячься.
— Ничего.
Он ушёл, и я выдохнула. Накинув на соседнее кресло куртку, я создала видимость того, что место занято. Теперь никто не потревожит меня и моё одиночество.
========== Глава 2 ==========
Ровно в 6:00 сирена оповестила нас об окончании комендантского часа.
Я привыкла просыпаться за десять минут до неё и лежать в постели в тревожном ожидании этого резкого, пронизывающего до костей звука. Я натянула одеяло до подбородка, у меня жутко замёрзли ноги. Уже два года я спала в постели одна, но до сих пор не могла привыкнуть к ледяным простыням — одной меня не хватало, чтобы их нагреть. Живот сводило судорогой — осталось несколько секунд. Я прижала к ушам ладони и зажмурилась…
«— Фло, я же просил тебя не добавлять базилик в рагу.
Вилка лязгнула о тарелку, этот мерзкий звук заставил меня вздрогнуть. Я обернулась и, по привычке вытерев руки фартуком, взглянула на Патрика. Он смотрел куда-то перед собой, на лице его вздулись желваки. Я ещё не успела толком испугаться, но уже ощутила острый укол вины — она стала моим безусловным рефлексом.
— Прости, я забыла…
— Опять забыла? Фло, ты стала часто забывать, у тебя что-то с памятью?
Я судорожно пыталась вспомнить, что я ещё забыла. Но как я могла вспомнить то, что забыла? Это же невозможно. Бред, просто бред…
— Извини, наверное… Да, видимо, я прослушала.
— Всё, что касается меня, Фло, ты постоянно пропускаешь мимо ушей. Тебе плевать на меня?
— Нет, не плевать.
— Я два раза говорил тебе про чёртов базилик, и вот он снова в моей тарелке.
Такой Патрик пугал меня. Он не повышал голос, но его слов, интонации и взгляда, злого и яростного, было достаточно чтобы заставить меня вытянуться в струнку, опустить голову и отвечать, чеканя слова, будто на допросе. Я убеждала себя, что это у него профессиональное и не имело ко мне отношения, но страх от этого никуда не девался.
— Прости, Патрик, я правда забыла.
— Или просто не хотела помнить? Ты всегда думаешь только о себе. О себе и своей работе. Зачем тебе вообще семья, Фло? Наверное, тебе проще было бы жить одной, правда?
Пока он говорил, я всё глубже уходила в себя. Надо мной словно вырастал войлочный кокон, сквозь который не проходили звуки. Я представляла, что между нами зеркало, и его агрессия, ощутимая почти физически, словно занесённый для удара кулак, отскакивает от его поверхности и не касается меня. Но чем глубже я уходила в себя, тем сильнее Патрик распалялся.
В его словах была скрытая угроза. Вопрос, который не подразумевал ответа, потому что сам был ответом, вгонял меня в панику. Я любила его так сильно, что стала ненавидеть себя за то, что не способна выполнить простейшую просьбу. Наверное, со мной действительно было что-то не так, он был прав — я избалованная эгоистка, которая не думает ни о ком, кроме себя. Где-то внутри меня был крючок, за который Патрик умело дёргал, но я ничего не могла с этим сделать.
— Ты слушаешь меня, Фло? Ты вообще меня слышишь?
Меня тошнило от звука собственного имени
— Я не буду ужинать.
Я готова была лично вытащить из его тарелки каждый листик этой чёртовой травы, но он опередил меня. Отодвинув тарелку, Патрик встал.
Меня душили слёзы. Я так старалась, пока готовила этот чёртов ужин, я чувствовала себя счастливой женой, но теперь от моего чудесного настроения не осталось и следа. Меня поедала обида и чувство собственной неполноценности.
«Почему ты все время пьёшь кофе? Выпей сок, он полезнее. Почему ты вытираешь руки о фартук? Вымой, ты выглядишь неопрятно. Мне не нравится твоя работа, она забирает у тебя слишком много времени», — я теряла счёт его претензиям, и с каждой новой такой я чувствовала себя всё отвратительнее. А потом он, как ни в чем не бывало, звал меня смотреть бейсбол или хуже того, звал в спальню, и я шла, заставляя себя думать, что всё, что только что было на кухне, просто показалось мне и больше никогда не повторится…».
Сирена взвыла трижды, а после мёртвый механический голос объявил конец комендантского часа. Примерно в это же время мимо моих окон всегда проезжала патрульная машина, я услышала, как зашуршал гравий под колёсами. Нужно вставать, всё равно сна уже не будет.
Прошлёпав босыми ногами на кухню, я заправила кофеварку и раскрыла жалюзи. Улицы ещё были пустынны, но город уже не спал: яркие светлячки окон сияли на фоне белесо-сизого предрассветного неба. Внизу открывался супермаркет — хозяйка, выглянув на улицу, перевернула табличку. Пронёсся первый курьер на велосипеде. Вдалеке, у границы Чистой зоны пролетела чёрная мошка вертолёта. Вышла старушка Хэнли из сорок пятой вместе со своей собакой. Всё было, как обычно.
Парк отдыха «Оазис» находился в полутора милях от моего дома, и именно туда я каждое утро отправлялась на пробежку. Бегать вдоль улиц было не слишком полезно для здоровья — метеорологические щиты давали побочный эффект в виде низкой концентрации кислорода, а почти постоянное безветрие способствовало накоплению смога и пыли, но в «Оазисе» была воссоздана и даже улучшена атмосфера городских парков докатастрофного периода. Сотрудникам Отдела выдавался безлимитный абонемент, остальные категории граждан получали временный доступ в строго отведённое время, и я, быстрым шагом дойдя ворот парка, прислонила экран смартфона со штрихкодом к сканеру.
Почти три гектара первозданной природы — «Оазис» был самым экологически безупречным местом во всей Чистой зоне. Здесь был совсем другой воздух. Стоило мне чуть отбежать от ворот, у меня закружилась голова: организму требовалось привыкнуть к запаху озона, а глазам — к разнообразию зелени. На теперешних улицах не росли цветы, а кусты и деревья были хилыми и кривыми, здесь же череда высоченных раскидистых клёнов, растущих вдоль моего любимого бегового маршрута почти закрывала небо, всегда голубое. Воткнув наушники, я включила радио с симфонической музыкой и побежала, стараясь ни о чём не думать и не слишком сильно клацать зубами — челюсть ещё давала о себе знать.
У фонтана меня настигла Дебби Левицки. Я остановилась перевести дух и поправить спадающую лямку спортивного лифчика. Стоило затянуть их потуже, моя приличных объёмов грудь часто мешала мне заниматься спортом, а в юности она наплодила мне ещё и парочку комплексов: будь ты плоская или большегрудая, подростки всегда найдут, за что обсмеять. Левицки, сияя улыбкой, помахала мне рукой и остановилась. Я отметила про себя её стройную фигуру и высокий рост. Хотя с моими пятью с мелочью футами невысокими мне казались только дети.
— Флоренс! Привет.
Я равнодушно улыбнулась ей, снимая один наушник.
— Ты тут недалеко живёшь, да? Я ниже по Скай-лэйн, приходится ездить на машине…
Она, кажется, ещё что-то сказала, но я слушала журчание воды и пыталась представить, как шумел океан…
— Можно с тобой?
Её детская непосредственность и напор сбили меня с толку. Я точно была против компании вообще и компании для пробежек в частности, но что-то меня остановило. Возможно, я просто не хотела обидеть коллегу.
— Только я не болтаю во время пробежки.
— А и не надо, — звонко обрадовалась Дебби, пружиня на месте по прорезиненному покрытию площадки, готовая стартовать вот прямо сию секунду.
Когда мы вышли на прямую, я поняла, что с наушниками придётся простится — да, Левицки не заставляла меня отвечать, но сама болтала без остановки, я даже позавидовала такой сильной дыхалке. В школе Дебби всерьёз занималась спортивными танцами и мечтала о карьере на развлекательном канале, но все её планы обрушила травма — это поведала мне Левицки на первом круге. И, конечно же, она не могла придумать ничего лучше, чем пойти на факультет аналитики и it-технологий и каким-то чудом пройти конкурс — туда, где требовались сильные мозги, а не ноги. Она могла выполнять простые операции, но всё же аналитика — наука тонкая, требующая не только цепкой внимательности, усидчивости, хорошей памяти и высокой «производительности» ума, но и всесторонней эрудированности, умении считывать и сопоставлять разрозненные, казалось бы, факты. Я не видела этого в Дебби. Возможно, я её недооценивала или мне просто было плевать.
— Слушай, а ты ведь давно знаешь Дэмиана?
Дэмиана? Какого Дэмиана? Я и забыла, что у Браунинга есть имя. Недоверчиво покосившись в сторону раскрасневшейся от бега Левицки я со скрипом зашевелила мозгами.
— Лет шесть, семь, наверное…
Действительно, давно. Мы поступили в Академию в один год и весь первый курс проходили на одни и те же занятия. На втором курсе произошло распределение, предметы стали более узкоспециализированными, и мы могли гордо называться будущими полицейскими, инспекторами и аналитиками. С Браунингом мы пересекались всё реже, а после выпуска оказались в одном Подразделении. Работали бок о бок мы почти три года. Всего этого, я, конечно же, вслух не сказала — я не болтаю во время пробежки.
— О, значит, ты хорошо его знаешь, да?
Это вряд ли. Уже на вступительных испытаниях я познакомилась с Патриком и кроме Патрика я не знала и, похоже, не хотела никого знать. Это был сладостный период розовых очков и крепких шор.
— Что он вообще любит? Чем интересуется?
Не дождавшись от меня вразумительного ответа, Дебби продолжила словесный артобстрел. Она действовала словно бы издалека, но и напрямую, её интерес стал мне чётко понятен.
Я поймала себя на мысли, что никогда не воспринимала Браунинга, как мужчину. Да чёрт, я почти шесть лет воспринимала, как мужчину, только Патрика. Больше для меня никого не существовало, а после — тем более. Меня бросало в дрожь от одной лишь мысли о том, чтобы снова вступить с кем-то в отношения. И вот передо мной возникла живая и бойкая Дебби Левицки с вполне нормальными человеческими интересами, и у меня случился ступор, потому что я до сих пор не могла понять, каким боком это касалось меня. Почему именно мне должна достаться слава почётного сводника? Я вообще не по этому вопросу, сложно найти кандидата хуже. У нас с ней всего пять лет разницы, а я чувствовала себя иссохшейся старухой.
— Ты хочешь поговорить о Браунинге? — я запоздало прикинулась тупой, старательно оттягивая момент объяснения. Я всё ещё не хотела её обидеть.
— Ну да, он классный. Смешно шутит, очень умный, симпатичный, высокий…
— Если честно… От меня мало толку, мы общались только по работе, — я прервала перечисления достоинств Браунинга. Мне отчего-то было жутко неловко всё это слушать. — Ты очень… — я замешкалась, пытаясь подобрать синоним к слову «приставучая», — активная… я уверена, у тебя получится всё, что ты задумала.
Я выдавила из себя самую милую улыбку, на которую только была способна. Дебби в ответ зацвела румянцем, словно моё одобрение — единственное, что ей сейчас было нужно. У меня в смартфоне сработал таймер, тренировка была закончена. Через час двадцать мне нужно было быть на работе.