— Это машина моего отца. Я только год как рискнул вытащить её из гаража. Всё ждал, что он вернётся и надаёт мне, — он усмехнулся, а я нахмурилась, любое упоминание семейного насилия дико портило мне настроение. Браунинг, похоже, заметил моё замешательство и поспешил поправиться. — Нет-нет, он был хорошим отцом, ничего для меня не жалел. Кроме машины, — он усмехнулся, устремляя расфокусированный взгляд вдаль. Между бровей у него залегла морщинка. Наверное, вспоминал.
Отец Браунинга был из военных, кажется, пилотом. Я не стала уточнять, это показалось мне не слишком уместным. Но я должна была как-то поддержать беседу — это ведь настоящий, живой диалог, а не болтовня с воображаемым собеседником — и не придумала ничего лучше, чем спросить в лоб.
— Он ведь погиб?
— Пропал.
— Давно?
— Девять лет как. Мне шестнадцать только исполнилось… Таким придурком был…
Я не представляла Браунинга придурком, но откуда я вообще знала, какой он на самом деле? Я напрягла память, она послала мне пару расплывчатых воспоминаний из Академии, пару совещаний в Подразделении, недавний эпизод в кафе и, почему-то, разговор с Левицки. Не густо. Подчиняясь любопытству, я чуть скосила взгляд, отметив, как лежат его руки на руле, длинные пальцы, его чуть скошенный лоб, прямой, аккуратный нос и чуть вздёрнутую верхнюю губу, кольцо на мизинце, возможно, принадлежащее женщине, попыталась примерить на себя призму восприятия Левицки и разобраться, что уж её так привлекло? Я разучилась оценивать мужчин по внешнему виду, я вообще разучилась их оценивать. И зачем я пытаюсь провернуть это с Браунингом прямо сейчас?
— Мне жаль.
— Спасибо, — он повернулся, взглянул на меня. — Не будем грустить, у нас для этого целый рабочий день завтра.
— Ха! Да уж, — шутку юмора я оценила. Представить только, какой ворох дел меня ждёт… — Кстати, как съездили?
— В целом, плодотворно. У меня есть смелое предположение, что Промежуточная зона частично обитаема…
— Еще скажи, что и Мёртвая… — фыркнула я.
— Не исключаю. А больше всего мне не нравится то, что комендатура отрицает даже тень вероятности этого факта.
— Ты серьёзно? — я отлипла от мягкого кресла и согнулась к приборке, пытаясь заглянуть ему в глаза — мне было не страшно, мы ведь перешли на рабочие темы, нейтральные для моей нестабильной психики — пытаясь понять, не шутит ли он снова. Он не шутил.
Промежуточная Зона была чиста от токсичных загрязнений, но была непригодна для жизни, и, больше того, была законодательно запрещенной для проживания. Почва, воздух, инфраструктура, которой не было — в конце концов, нужно обладать огромными запасами, чтобы жить там или курсировать из Чистой зоны и обратно с некоей периодичностью.
— Чтобы наладить контрабандный вывоз токсина, нужно находится в ближайшем доступе к источнику постоянно. И у этого кого-то должно быть серьёзное защитное обмундирование, не самопал, пусть и хороший самопал, с которым мы задержали тех идиотов полгода назад.
— Ты думаешь, это был отвлекающий маневр?
— Я думаю, что что-то происходит, Флоренс…
Он посерьёзнел и взглянул на меня с досадой. Браунинг, как и я, весь включался в работу, горел ей, возможно, не так эмоционально зависел от неё, как я, но мы были на одной волне и почти одинаково думали. Мы были давно сработанной командой, но мне как-то удавалось дистанцироваться от перехода в личные отношения. Наверное, сегодня я сделаю большой шаг, ну, или потопчусь на месте и нырну обратно под свои баррикады, решать всё равно не сейчас.
Мы минули Прескотт-стрит — крайнюю улицу, обозначавшую конец городка и направились к Промежуточной зоне. Через две мили Браунинг свернул налево, на грунтовую дорогу, сухую и растрескавшуюся, без единой травинки вдоль. Впереди было голое поле — в течение двадцати лет после Катастрофы здания здесь пошли под снос — Новому правительству было выгоднее избавится от них, чем тратить средства на обеззараживание. Всё равно там почти никто не жил — люди стремились убраться подальше от океана. Впереди блеснула сотовая вышка, старая и на фоне закатного неба почти прозрачная, словно призрак прошлого мира. Браунинг остановил машину почти у самого подножия, я толкнула дверь и наполовину высунулась на улицу, взглянула вверх. Вблизи она казалась исполинской, меня одолел иррациональный страх, что она сейчас рухнет нам на головы. Ближайший к нам докатастрофный мегаполис давно превратился в руины, высотные здания были заброшены, мы видели только записи с дронов и никогда вживую. Вся наша нынешняя техника работала на радиосвязи, и наши вышки были гораздо меньше…
— Я сюда ещё мелким сбегал… До утра тут сидел порой.
И алгоритм патрулирования наверняка ещё мелким вычислил. Я в детстве из дому нос не высовывала ещё за час до сирены. Налицо не самое чудесное детство, но по нему не скажешь. Может, справился. Все справляются, а я всё никак. Детство моё было почти безоблачным, но это не помешало мне «догнаться» травмами в возрасте сознательном.
— Ты возишь с собой пистолет? — удивилась я, когда он открыл бардачок.
— Два, — один он сунул за пояс, второй предложил мне. Я не отказалась, сама бы сделала также, всё-таки, мы у черта на рогах в получасе от границы с Промежуточной Зоной, район здесь далёк от благополучного. — Потребность быть в безопасности.
— Отголоски прошлого?
— Отголоски прошлого.
— Не у меня одной оно периодически сиреной вопит в голове?
— Не у одной.
Он мазнул по мне взглядом и упорно замолчал. Я почувствовала, как царапнуло под рёбрами — меня посадили на крючок любопытства. Ловко. Браунинг словно пытался нащупать общее между нами и выбрал правильное направление, он очень старался, это было заметно. Благодаря Нэлл, открывшей во мне интуицию и эмпатию, я неплохо разбиралась в человеческой психологии — у Браунинга тоже были свои «наслоения», но глубже закапываться в них он не стал, целью было не совместное горевание по делам минувших дней. Целью было сблизиться. Меня это немного пугало — из-за чёртовых утерянных социальных навыков — но и льстило одновременно. Чёрт знает, почему.
Мы выбрались из машины, Браунинг закрыл замки. Я взглянула на линию горизонта. Солнце напоминало мне кусок подтаявшего масла — оно размазалось по земле, истончилось и светило из последних сил. Воздух был сухой и тёплый даже осенью не пахло. Я повертела в руках пистолет — модификация докатастрофного «глока», не «браунинг». А было бы смешно.
— Не боишься, что я пальну, если мне что-то не понравится, — я проверила патроны, щёлкнула предохранителем и сразу же поставила обратно, чётко обозначила свою позицию «не подходи — убьёт». Я не знала, где в моих словах доля шутки, а где доля правды — я потеряла равновесие по пути к неумелому флирту. Я тут же одёрнула себя — это дорога без возврата, надо топать обратно на свою колею.
Браунинг на мою реплику лишь мягко улыбнулся.
— Только не в голову, я ей работаю.
Что там говорила Левицки? Смешно шутит?
— Иди первой, я подстрахую.
Он взялся за ржавые перила тонкой лестницы-паутинки и кивнул наверх. Где-то там высоко, она сужалась, превращаясь в тонкую, полупрозрачную стрелу, уходящую в небо.
— И как высоко лезть?
— На высоте пятьдесят пять ярдов есть смотровая площадка. Выше нет необходимости.
Образ скучного умника и сноба, который прочно засел у меня в мозгах, стремительно растворялся: Браунинг — нормальный парень, которому не чужды глупости. Да, это определённо была большая глупость, но я ступила на первую перекладину и подтянулась. Раздался скрип, но лестница держалась хорошо.
— Я тебя не узнаю. У тебя брата-близнеца нет случайно?
Он усмехнулся и опустил глаза.
Это было чудовищно высоко, но я ощущала тот же прилив азарта, как при покорении скалодрома в Подразделении. Высоты я не боялась, она будоражила меня, встряхивала, обнуляла, словно там внизу оставалась моя колючая шкура, а я здесь летаю, свободная от груза прошлого. Я забиралась быстро, совершенно не шарахаясь от лёгкой тряски, и, наверное, полезла бы дальше, так и не заметив площадку.
— Ты увлеклась.
Браунинг смеялся. Он стоял внизу, на жестяном квадрате, обнесённой таким же тонким, как паутинка, ограждением, у него сбилось дыхание. Интересно, здесь всегда было так — абсолютно не предназначено для человека — или железо истончилось от времени и агрессивной среды?
— Этот кусок фольги выдержит двоих?
— Будем проверять опытным путём.
— У меня всё ещё твой пистолет в кармане.
Он засмеялся. Мне тоже захотелось.
— Не бойся.
Он протянул мне руку. Я замешкалась.
Людей я в последнее время касалось только случайно, по необходимости или в спаррингах, ни к одной из этих категорий протянутая рука Браунинга не относилась. Рискнуть?
Я выдохнула, словно перед прыжком в воду. Его пальцы сомкнулись на моих, давая крепкую опору. Небо не упало на голову, жить буду.
— Здесь безопасно? Или нам придётся сутки отмачиваться в химикатах?
В лучшем случае, нам грозила медикаментозная профилактика и двадцать один день изоляции от социальных контактов в госпитале или в собственных квартирах. В худшем — отравление и долгий период восстановления. Или смерть.
— Токсин на высоту выше десять ярдов не поднимается. Ему скучно без людей.
Он всё ещё держал меня за руку, подводя к краю площадки, но стоило мне едва ощутимо дёрнуться — отпустил.
— Вон там.
Он указал на север.
Над горизонтом стелился сизо-серый туман, выше к небу он становился молочным, уходя то в розовый, то в фиолетовый — ловил отражение уходящего солнца. С этой высоты видели мы вдаль не больше сорока миль, океан был гораздо-гораздо дальше, иначе мы не могли бы стоять здесь без защитных костюмов, но туман… Казалось, что океан близко. При хорошем воображении клубы тумана можно было бы принять за волны. Это зрелище восхитило меня и толкнуло в ностальгию по тому, чего на моём веку никогда и не было — по свободе, по чистой, дикой природе, которую наши предки не ценили ни на йоту.
— Щиты блокируют выход испарений на сушу. Оттого такой эффект.
Мы стояли так, рукав к рукаву, думая каждый о своём. А потом мы петляли переулками, включив ходовые огни, тихонько крались за патрульной машиной, заговорщицки хихикая, чтобы нырнуть на Лоуренс-стрит и через «Седьмой район» закинуть меня домой. На прощание мы просто молча улыбнулись друг другу — удивительно, но слов нам не требовалось. Когда машина Браунинга скрылась за поворотом, я взглянула на время. Было без четверти полночь. Даже будучи подростком я не возвращалась так поздно.
========== Глава 8 ==========
Сирена ворвалась в мой сон, и я едва не свалилась с кровати от неожиданности. Впервые за долгое время я проспала окончание комендантского часа. Наверное, загулялась вчера, устала. Одно не изменилось — под тонким одеялом мои ноги были всё такими же ледяными. Я даже не посмотрела в окно, сразу помчалась в горячий душ, запустив по пути кофемашину. И на пробежку я не пойду, ограничусь комплексом гимнастики на пятнадцать минут. Мне захотелось приехать на работу пораньше. Сегодня должен был прийти — и наверняка уже пришёл — ответ на мой запрос для Хоуп Стельман, и если он окажется положительным, нам с Максвеллом нужно готовится к долгой и насыщенной поездке к военным. О вчерашнем раздумывать я себе запретила.
Старушку Хэнли с собачкой я встретила уже возвращающимися с прогулки.
— Доброе утро, миссис Хэнли. Как Хельга? — я потрепала её подслеповатую спаниелиху за ухо.
— Доброе. Боюсь, ей недолго осталось, Флори. Как и мне, — старушка тяжело вздохнула, прикрывая седыми ресницами сухие, светлые глаза с бельмами. — У неё артрит на обеих задних лапах, скулит от боли.
— Я могу заскочить в ветаптеку за лекарствами, получу вне очереди.
— Спасибо, дорогая, спасибо, — зарататорила Хэнли, сложив руки лодочкой на груди. В её ладонях был зажат потёртый бордовый поводок.
Она ждала бы лекарства месяц без моего «чудесного» инспекторского удостоверения. Иногда я не понимала нашу систему — она порой чудовищно не справедлива.
Я села в машину, когда на мой коммуникатор упало сообщение. «Полиция просит подкрепления. У госпиталя-1 несанкционированный митинг. Кто поблизости?»
Я была не поблизости, но в госпитале работала моя мать.
«Еду» — отбила на сенсор я, и развернула машину в противоположную сторону.
В бардачке валялась портативный сигнальный блок, я достала его и прилепила на лобовое стекло прямо на ходу, активировала, сунула в ухо гарнитуру связи. Я могла спокойно превышать скорость и ехать на красный — впереди меня взвывала сирена. Полицейская радиоволна тревожно перещёлкивала, перемежаясь обрывками фраз и шумом толпы на фоне — кто-то из офицеров сказал, что бастующих не меньше двухсот человек и сдерживать их становится всё сложнее и сложнее. Они запросто могут разгромить госпиталь, а там, в лаборатории работает моя мама. Я не видела её уже два года…
Они с отцом не поддержали моё стремление освободиться от Патрика, и я захлопнулась от них. Со временем мы прекратили даже созваниваться. Меня всё ещё глодала обида, но страх за жизнь мамы оказался сильнее.
На улицах и раньше случались стычки, с ними прекрасно справлялась полиция, но такого масштабного, организованного шествия протеста я ещё не видела. «Мы хотим жить» — скандировала толпа. Вклинивая свою машину в оцепление, я бегло прочла надписи на транспарантах: «Прекратите ставить эксперименты над нашими детьми!», «Вируса нет!», «Вакцине нет!», «Верните нам свободу!», «Конец лжи!», «Мы не мясо!».
— Что здесь? — спросила я у ближайшего ко мне полицейского, чуть приоткрыв дверцу машины.
— Мы даже не поняли. Обычная очередь на бесплатную вакцинацию. Говорят, пришли с южной стороны человек пятнадцать-двадцать и завели толпу.
Значит, толпа была готова — эти ребята выбрали нужный момент. Скопление, давка и необходимость держать дистанцию — сплошное противоречие. Средства защиты, порой чертовски неудобные, если дешёвые. Волнение, страх того, что в толпе может быть заражённый. Риск побочек от вакцин, невозможность добровольного отказа и невозможность без серьёзных на то оснований сделать иммуннотест и выяснить, есть ли у человека врождённый иммунитет и так ли нужна ему эта ежегодная нервотрёпка… Всё это — обратная сторона медали, несовершенства нашей системы. Системы, поборовшей «Сильву» и давшей человечеству шанс на выживание. Так уж устроена человеческая психика: всё плохое проходит и забывается, а если не проходит, то становится привычным. Сначала мы хотим стабильности, потом послаблений, потом свободы. Из меня хреновый политик, но тот, кто держит руку на пульсе, явно где-то просчитался. И как всегда всё свалилось на наши плечи — плечи простых патрульных и инспекции. Мы вынуждены сдерживать толпу и применять силу против своих же соседей, чтобы они не поубивали друг друга. Мне не было страшно, но всё внутри меня сжалось в камень. Я всегда готовлюсь к худшему исходу — представляя, как толпа попрёт на нас, я знала, как буду поступать, чтобы спасти здание. И себя.
Я надела бронежилет и вышла из машины, спряталась за дверцу. Магазин был полон — я опустила оружие дулом вниз и положила палец на предохранитель.
— Это он зря, — офицер кивнул наверх.
Из окна третьего этажа выглянул седой смуглый мужчина. Его голова была круглой и чуть приплюснутой сверху, словно шарик из соевого творога, жареный во фритюре, глаза у него были маленькие и далеко друг от друга посаженные — Саам Али, главный врач госпиталя был ходячей иллюстрацией того, как уродует генетику токсин. Он вызывал отторжение, подсознательно, и этому нельзя было сопротивляться, как бы стыдно мне ни было, ведь я и сама отчасти «испорчена» взбесившейся природой. Меня чертовски ломало от мысли, что мы доверяем своё здоровье тому, кто безвозвратно его потерял. Уверена, не у меня одной возникали такие чувства. Защитная реакция — мы отвергаем уродство, закрываем глаза, представляя, что его нет, как бы мерзко не скребла при этом совесть.