– Теперь распишитесь… Тут и тут… Ну, вот и все. Вы теперь – новая семья. Поздравляю!
Он пожал руку Матвею, слегка сжал мои пальцы и заглянул мне в лицо.
– Что-то твоя невеста… то есть жена – очень бледная… Корми ее лучше.
Матвей кивнул.
– Ну, ладно, ребятки, бегите. Некогда мне.
И он проводил нас до двери…
Матвей привел меня обратно в свою комнату-класс. Уходила я отсюда свободным человеком, а вернулась его женой. И хотя, наверно, нельзя было признать этот брак действительным (ведь мы не венчались в церкви), но по новым законам страны я теперь была в законном с ним супружестве. Могла ли я считать себя таковой? Или для меня это было вроде тайного сговора с самой собой: он хотел, чтобы я стала его женой, и я стала; теперь его очередь – исполнить обещанное и помочь мне соединиться с семьей. Что ж, буду терпеть и ждать.
Только мы зашли в комнату, и дверь за нами закрылась, Матвей бросился ко мне с поцелуями. Я покорно подставляла лоб, щеки, губы. Он шептал мне слова любви. Но я ничего не испытывала. Вроде как все эти признания пролетали мимо моих ушей, а к сердцу не проникали.
Помню: что-то подобное любил повторять учитель по арифметике в гимназии, в которой я училась.
– Барышни! – говорил он. – У меня сильное чувство, что во время урока все мои объяснения опять пролетели мимо ваших прелестных ушек и не попытались даже заглянуть внутрь.
На это все мы весело хихикали…
– Матвей, подожди! – попыталась остановить я своего … хм… мужа (трудно привыкнуть к этому слову). – Ты ведь не забыл о своем обещании?
– Нет, Сашенька, конечно, – остановился он и перевел дыхание. – Но я же говорил тебе, что не сейчас.
– Да, понимаю, – я вздохнула.
В дверь громко застучали. Так как мы все еще стояли на пороге, Матвею понадобилось лишь протянуть руку, чтобы толкнуть ее. А также он отпустил меня.
За дверью стоял солдат.
– Здрасте! – сказал тот, с любопытством посмотрев в мою сторону.
– Заходи, Прохор! – пригласил Матвей; и тут же не замедлил представить меня пришедшему: – Это моя жена.
Я почувствовала в его голосе гордость.
– Ты что пришел? Случилось что-то? – продолжал между тем Матвей.
– Да! – Он придвинулся к уху Матвея и зашептал что-то.
Но так как я стояла близко, то обрывки фраз долетели до моих ушей. Услышала: «уже рядом… километров тридцать… их много…»
Матвей нахмурился и бросил в мою сторону тревожный взгляд.
– Хорошо, Прохор! Ты беги, дальше оповещай всех. Я отведу жену к родственникам и приду в штаб.
Прохор еще раз смерил меня любопытным взглядом и скрылся за дверью…
Через пять минут мы уже шагали к тетиному дому. Матвей думал о своем, хмурился, молчал, на меня не смотрел.
Полянск ожил, но это оживление не было праздничным. По улицам нам навстречу потоком двигались люди с оружием. Мрачные серые лица, угрюмые взгляды… Похоже, они собирались или покинуть город, или бороться до конца, чтобы не дать отвоевать занятую ими территорию.
– Что-то случилось? – осторожно спросила я.
Матвей не ответил, а только еще больше помрачнел.
Хотя было понятно, ЧТО случилось, и всё же хотелось получить подтверждение от самого Матвея, чтобы точно убедиться в моих домыслах. Те подслушанные слова, которые солдат шептал на ухо парню: «уже рядом… километров тридцать… их много…» позволяли предположить, что к городу идут белые. По тому, как засуетились красные, силы не равны. Тех, кто охраняет подступы к городу, а также внутренних сил, недостаточно. Вот и объявлена тревога: большевики готовятся к бою. Или отступлению.
Мы, жители Полянска, практически ничего не знали, что происходит за пределами города. Красные скрывали правду от людей. Любопытство же нынче было очень опасным. Особенно в среде «бывших». Ведь любой разговор в поддержку белых или даже просто показ интереса – и ты уже враг революции. А это грозит расстрелом. Поэтому, если кто-то что-то и слышал случайно, притворялся, что ничего не знает.
Получается, вполне даже вероятно, что вскоре Полянск будет избавлен от большевиков? Значит, и я, и тетя, и Гертруда – все мы окажемся свободны? Всё вернется назад: порядок, мир, старая власть… Тогда у нас появится возможность поехать к моей семье. Или они вернутся обратно…
Ох, как радостно забилось от этих мыслей сердце!
Матвей неожиданно остановился. Посмотрел на меня хмуро, спросил:
– Саша, если со мной что-то случится, ты ведь будешь рада?
Я вздрогнула от его вопроса. Замерла в оцепенении.
– Отвечай! – резко потребовал он.
Мы стояли на середине улицы. Кто-то невольно толкал нас, кто-то ругался. А мы застыли, глядя друг на друга, не обращая внимания на тех, кто проходил мимо. Я не могла отвести в сторону своего взгляда, потому что видела в глазах Матвея боль.
Не всегда душа становится равнодушной к чужим злосчастьям, если их вокруг слишком много. Да, я никогда не пыталась относиться с пониманием к своему неожиданному поклоннику, а теперь и мужу. Но тут вдруг почувствовала, что творится в его душе. Он ждал от меня не только взаимности, понимания, но и элементарного сочувствия… Да, и сочувствия тоже! Вон какое время сейчас! В любой момент могут убить. И очень хочется в такое тревожное время знать, что ты кому-то нужен, что кто-то переживает за тебя, ждет, что кому-то не безразлична твоя судьба. Если задуматься, я для него – единственный близкий человек.
И мне стало искренне его жалко. В горле запершило, глаза наполнились слезами. В порыве чувств шагнула к нему, положила голову на широкое плечо, проговорила хриплым голосом:
– Нет, Матвей, я не буду рада!
Это было правдой.
Да и разве можно радоваться чужой смерти, несчастью, боли? А радость моя – в том случае, если придется расстаться с ним, – совсем другого характера. Я просто хочу жить со своей семьей. И еще с тем, кого люблю.
Матвей неожиданно расчувствовался: порывисто обхватил меня своими сильными ручищами и прижал к своей груди.
– Спасибо! – прошептал он, и голос его дрогнул.
С нежностью заглянул в мои глаза. Но, почти сразу вернулся в реальность и выдохнул тяжело:
– Пойдем. Нужно спешить.
Он проводил меня до тетиного дома, но внутрь не пошел. Сказал:
– Саша, очень тебя прошу. На улицу не выходите. И у окон не стойте. Возможно, будет стрельба. Будьте осторожны!
Да, он без притворства переживал за нас: и за меня, и за мою нынешнюю семью – здесь не было ни капли фальши.
Матвей наклонился ко мне, поцеловал в губы, шепнул «Люблю» и торопливо зашагал прочь. Я смотрела ему вслед, ждала, что он обернется и помашет рукой, но он не сделал этого. А вскоре уже скрылся за поворотом. Те смешанные чувства, которые бродили в моей душе, были настолько противоречивы, что я почувствовала себя абсолютно растерянной. С одной стороны, мне жаль Матвея, с другой – я хочу жить своей жизнью, не связанной с ним, поэтому поневоле рада приближению белых.
Я зашла в дом.
Мои мысли тут же вернулись к предстоящему трудному разговору с тётей и Гертрудой: как-то мягко надо сообщить им о своем неожиданном замужестве…
Я постояла минутку на пороге, перед дверью в комнату, собираясь с мыслями и настраиваясь на непринужденное «как-обычное» поведение…
Тетя и Гертруда обрадовались моему приходу, сразу засуетились, забегали.
– Как ты себя чувствуешь, Сашенька? – наперебой задавали они один и тот же вопрос.
– Хорошо, – успокоила я их.
Гертруда почти силой усадила меня в кресло, заботливо укрыла пледом, приговаривая:
– Тебе еще рано много двигаться. Сиди.
В другой бы раз они бы встретились с бурей моего негодования от такой чрезмерной опеки, но сейчас… в голове крутилась только одна мысль: как сказать им, что я теперь замужем за Матвеем? Для них новость будет настоящим ударом. А набожная Гертруда с ума сойдет, когда узнает подробности: странный брак – без церкви, батюшки, благословения родственников…
А может, пока не говорить? Если белые займут город, Матвей, возможно, не вернется сюда – отправится дальше, вместе со своей красной братией. Жизнь снова войдет в свое русло. Тогда можно будет забыть и о минувшей ночи, и об этом немного странном, торопливом замужестве: без наряда невесты, цветов, близких людей.
Пожалуй, промолчу пока…
– Саша, ты где? – услышала я голос тети рядом и подняла на нее взгляд. – Я тебя третий раз спрашиваю: что Матвей? Не упрекал тебя за наш несостоявшийся побег?
Да, не буду ничего говорить…
А вот о другом…
– Тетя! Гертруда! – зашептала я. – Я кое-что знаю. Только тихо! Идите ко мне поближе.
И поведала им новость о приближении к Полянску белых.
– Ты уверена? – расширив глаза в радостном изумлении, переспросила тетя.
И получив вместо ответа мой кивок, женщины тут же ударились в мечты. Шепотом говорили о том, что если это случится, нужно немедленно снова попробовать выехать из города и по территории, занятой белыми, перебраться к границе.
Я оставила их строить планы, а сама встала с кресла и подошла к картинам Алексея, которые снова вернулись на свои привычные места. Откуда-то из совсем другого мира на меня смотрел Никитка, гладивший Ветерка. Где ты сейчас, мой милый братишка? Где вы, дорогие мои, мамочка и папочка? Может, Бог даст, и мы скоро встретимся? Мельком посмотрела я и на свой портрет. Те заботы, которые одолевали меня в тот день, когда я позировала Алексею, теперь казались маленькими и незначительными.
Тут же голова наполнилась думами о нём. Где он сейчас? Жив ли? Надеюсь, у него все хорошо…
Мое сердце сжалось от мысли: если раньше я вспоминала его каждый день да не по разу, то теперь вспоминаю его редко…
За окном стал слышен топот сапог и крики. Я осторожно выглянула в окошко. Да, похоже на то, что красные отступали. Среди бежавших людей я попыталась разглядеть Матвея.
– Саша, немедленно отойди от окна! – тут же зашептала из глубины комнаты тетя.
Она, конечно, была права. Опасно…
Всю ночь за окном была стрельба. Мы, хотя и легли в постели с приходом темноты, но одежду не сняли – вдруг придется выскакивать на улицу. Да и разве можно уснуть от тревожных вспышек и выстрелов снаружи? Вот и лежали тихо, прислушивались, перешептывались.
Сначала звуки стрельбы перекатывались на расстоянии. Потом – прямо рядом с нашим домом. Где-то совсем близко лопнуло, рассыпалось оконное стекло. С ужасом мы ожидали, что шальная пуля залетит и к нам. Но обошлось…
Вскоре выстрелы стали тише: видимо, бой переместился на соседнюю улицу…
Под самое утро я задремала. Увидела во сне Матвея и Алешу. Они бежали, каждый с ружьем в руках. Вдруг встретились, остановились, замерли от неожиданности… Смотрят в глаза друг другу и медленно направляют оружие: Алексей – на Матвея, Матвей – на Алексея.
Я страшно напугана. Пытаюсь кричать им:
– Остановитесь!
Но вместо крика изо рта вырывается шепот. Я осознаю: они меня не слышат… Боюсь финала и, хотя понимаю, что сплю, всё равно страшно. Заставляю себя открыть глаза. Лежу, прислушиваюсь. Где-то, уже совсем далеко, слабые звуки стрельбы. Рядом – неровное дыхание тети. Чуть поодаль – ворочается Гертруда: может, спит, а может, нет. У меня нет сил проснуться окончательно, и я снова погружаюсь в полудрёму. Но, слава Богу, больше не вижу никаких сновидений…
В городе установилась новая власть, точнее, уже забытая старая.
Сначала мы были этому рады. Надеялись, что все вернется на круги своя. И хотя наши освободители – заросшие, грязные, неухоженные, с хмурыми лицами – абсолютно не походили на бравых довоенных офицеров, однако они казались нам ангелами-спасителями.
Но через пару дней, в окошко, я увидела, как людей снова ведут на расстрел, и сердце мое тревожно заныло. Опять террор, убийства… Нет конца насилию!
…Шли третьи сутки с тех пор, как белые заняли город.
Тётя в течение этого времени искала возможность выехать из города в направлении к ближайшему порту: ходила в городскую управу, с кем-то разговаривала, о чём-то просила… Наконец, получив категорический отказ, как-то сразу поникла, приуныла, постарела.
На четвертый день и я наконец-то вышла из дома. Тете после неудач было не до меня, и ее согласия не потребовалось. А Гертруда, которая уже ходила накануне на рынок, сказала, что вроде бы в городе более-менее спокойно. К тому же, она твердо верила в большую безопасность сейчас, чем до недавнего времени, с большевиками.
…На улицах города за эти дни мало что изменилось. Та же грязь и неухоженность, та же нищета прохожих, те же серые, мрачные лица… Добавилось несколько разбитых окон, только и всего. А еще по улицам теперь ходили военные в другой форме.
Решила: сделаю круг и пройду мимо гимназии – посмотрю, цела ли она. Ведь во время уличных боев могло случиться все, что угодно.
Только я закрыла за собой входную дверь, сразу же кто-то меня окликнул. Обернулась. На противоположной стороне улицы стоял военный в обветшалом, грязном мундире, со щетиной на лице, впалыми щеками, темными кругами под глазами, с потрескавшимися губами. Я не узнала его, и растерянно наблюдала, как он устремился ко мне через дорогу.
Когда военный подошел ближе, то воскликнул знакомым голосом:
– Сашенька, это же я, Антон!
Я была поражена настолько, что еще минуту не могла ничего произнести.
Да, это был Антон Кончаловский, тот самый «жених», от которого я сбежала к тете. От его пухлого телосложения не осталось и следа. Он заметно повзрослел. Передо мной как будто стоял другой человек.
– Антон? – вымолвила я, пытаясь спрятать удивление и выйти из охватившего меня оцепенения.
– Что, сильно изменился? – с ноткой грусти спросил он. – Да, война – это не увеселительная прогулка.
– Я очень рада тебя видеть!
– Как ты? – спросил он с явным любопытством. – Изменилась… Похудела… Но все равно та же прелестная Сашенька, – он улыбался и, я заметила, с удовольствием разглядывал меня.
– Спасибо, – ответила; и засмеялась: от его смешной откровенности и от чувства, что все возвращается в прежнее русло – комплименты, намеки, старые ухажеры…
– Ты, кажется, живешь с тетей? А твои родители? Слышала что-нибудь о них?
– Родители уехали за границу. К сожалению, я больше года ничего не слышала о них, – голос мой дрогнул.
– Как же ты ТУТ осталась, Саша?
– Так вышло, – и в горле отчаянно запершило.
Чтобы не случилось неожиданных слез, я торопливо переключилась на своего бывшего жениха и стала задавать ему вопросы.
– А ты? Как ты? Как твои родители?
– Папа где-то воюет. Ничего не слышал о нем… с тех пор, как расстались в начале восемнадцатого… Мама осталась в нашем городе. Я не видел ее уже несколько месяцев. И тоже ничего о ней не знаю… А ты, замуж не вышла? – вдруг спросил он.
Я смутилась от неожиданного вопроса. Обманывать у меня никогда не получалось. Если не хотела говорить неправду, предпочитала отмалчиваться. Самое плохое было, если спрашивали в упор, как сейчас.
Но Антон, похоже, не мог даже предположить, что я могла в такое время выйти замуж. Поэтому он, сам того не ведая, спас меня от вранья: