Часть I
Глава 1
Дворянские усадьбы – чем была бы Русь без них? Чем было бы наполнено пространство её огромное – леса, луга, перерезанные реками, лесостепи бескрайние? Сёла и деревеньки издавна ставились на красивых местах, чтобы душе вольготно и радостно было на окрестные места смотреть. Но сколь ни хорошо место окружающее, а сами деревни редко глаз радовали. То на избушку-хлевушку кособокую, обветшавшую, с подслеповатыми оконцами, затянутыми запылёнными бычьими пузырями, взор с ужасом наткнётся, то на плетень завалившийся. А если и крепок дом, не пугает бельмами кривых окон, всё равно картина уныла и малоприятна. Возле избы – кучи навоза, сани, телеги разобранные, колёса, дрова, в поленницы не собранные, тёс, жерди там и сям валяются, сено из копёшек ветер разносит, куры в пыли копошатся, свиньи в лужах валяются. Конечно, крестьянин русский тоже красоту чует, но если с весны до осени у него день-деньской работой-заботой занят, чтобы зимой голодной смертью не умереть, когда ему избу да всё, что около, облагораживать? Вот придёт зима, завалит снегом – и будет кругом красота, чистота. До новой весны…
Зато увидишь издалека усадьбу помещичью и залюбуешься – вот где глазу утеха! Дома господские – как дворцы, рядом – аккуратненькие флигельки для гостей, а вокруг парки на английский иль французский манер, через ручейки и овражки изящные ажурные мостики перекинуты, озерца да пруды рукотворные, а над ними – скамейки одна другой краше, беседки для укромных свиданий. У помещиков побогаче вдоль аллей статуи под вид античных – аполлоны да афродиты, вазоны с цветами расставлены, фонтаны устроены. И в каждой усадьбе непременно обилие цветов: у одних клумбы яркие, запашистые, у других – целые оранжереи. Неподалёку, обязательно на пригорочке, церковь ухоженная сверкает куполами золочёными иль голубыми с золотыми или серебряными звёздами. Даже скотные дворы, коровники, конюшни у хороших помещиков красоту не портят: стены и крыши у них под стать домам господским, только что попроще, земля гравием усыпана.
Расплодились усадьбы помещичьи на Руси после указа о вольности дворянства 1762 года, когда владельцы земли получили право жить, как сами пожелают. При Петре I обязан был дворянин служить, исполнять волю царя-батюшки до самой смерти, в то время не было нужды на родовых землях богатые хоромы возводить – не для чего, всё равно жить там некогда. Будучи на глазах у государя, не знал дворянин, чего ждать: то ль возвышения, то ль опалы, то ль завтра на войну отправят, то ль на бал-маскарад царя веселить, то ли в генералы произведут, то ли в солдаты разжалуют. Думай, как услужить, трясись непрестанно. После Петра I обязательный срок ограничивали то двадцатью годами, то пятнадцатью, и было дано право в многочисленной семье одного сына освобождать от службы, чтобы он за хозяйством присматривал. А когда Пётр III дворянам вольность даровал, то и ринулись они вотчины свои обустраивать. Живя в деревне, славой имя своё не покроешь, зато и в Сибирь вместе с семьёй сослан не будешь. И стали строить помещики усадьбы, стараясь превзойти один другого роскошью и фантазией. А при Екатерине, живя в деревне, умудрялись помещики и чинов кое-каких достичь: запишут новорождённого сына в полк, он к совершеннолетию уже до офицеров «дослужится», приедет потом в армию на годик-другой, да и обратно в имение с почётом как отставной поручик иль даже майор возвращается.
Для праздной жизни развлечения требовались, да и о воспитании отроков и отроковиц думать приходилось. Так вслед за помещиками в их сёла потянулись музыканты, художники, актёры и учителя-гувернёры всех мастей. И театры в отдалённых уездах появляться стали. Жизнь в усадьбах, конечно, не бурлила, как в столицах, однако неплохой была. Многие отпрыски дворянские, по молодости уезжавшие якобы от скуки уездной, попрыгав на балах, побегав по департаментам и местам присутственным, послужив в армии, приходили к выводу, что всё это – суета сует, и были рады-радёшеньки возвратиться к своим пенатам, в родовые имения.
Глава 2
Предки нынешних Целищевых обосновались на землях, что лишь в 16 веке к Московскому княжеству отошли: среди лесов, но уже близко к степи бескрайней. До этого хозяйничали здесь татары, на богатых пойменных лугах откармливали лошадей перед набегами на север. Хотя разве исконно татарскими были леса и луга эти? До появления монгольских орд и здесь русский народ жил, это была вотчина русских князей. В стародавние времена на востоке и северо-востоке отсель булгары жили, ещё далее – угры, а в этих землях – русский люд. Лишь по южным степям носились, сменяя прозвание и обличье, но не характер разбойничий, полчища кочевых народов. Долее всех господствовали над степью потомки монгольских орд. Когда Рюриковичи стали границы государства своего раздвигать, Целищевы здесь и поселились, из подмосковных, издревле им принадлежащих деревень крестьян перевезли, стали землю разрабатывать. Переселились сюда не первыми и не единственными. Первыми в этот лесостепной край между Волгой-матушкой и Доном-батюшкой переезжали малоземельные. Князья охотно раздавали право на владение землей да и денег переселенцам ссужали в надежде, что служилые люди, селившиеся здесь, станут надёжным щитом для княжества Московского. Поначалу неспокойно жилось – пахать, строиться приходилось с оглядкой: не завиднеются ли вдали бунчуки татарские. Оружие да коня под седлом земледелец всегда наготове иметь должен был. Однако освоились, распахали целину, с чернозёмов местных хорошие урожаи собирать стали.
Не единожды кочевники угрожали селеньям, но отпор получали всё более и более сильный и угомонились понемногу. В смутные годы начала 17 века тоже горели здесь села, но и эти беды канули в прошлое. Границу земель русских Романовы ещё более раздвинули, и к концу восемнадцатого века оказалось, что не на окраине Руси Целищевы живут, а чуть ли не в середине её. Когда с запада полчища двунадесяти языков Наполеон на Русь привёл, в сей край ни один его отряд не добрёл, в 19 веке уже не страдали ни усадьбы, ни поля местные от вражьего нашествия.
Отставной генерал-лейтенант Целищев был помещиком средней руки, и усадьба у него была не самой роскошной, но и не самой скромненькой. Барский дом был каменным, двухэтажным, а третьим этажом над крышей возвышалась модная круглая башенка с окнами во все стороны, завершавшаяся остроконечным навершием – под вид шпиля Петропавловского собора в Петербурге.
Дом стоял на высоком месте, на берегу Аргунки; свои деревни и почти все поля и луга хозяин усадьбы из сей башенки видел. Дубрава перед домом была расчищена, аллеи проложены, через ручей Гремячий не в одном месте мостики перекинуты. К усадьбе от проезжей дороги вела аллея из серебристых тополей: широченная, чтоб две тройки спокойно разъехаться могли. Статуй и фонтанов в усадьбе не было, а в остальном – всё, как положено. А девятью верстами выше по течению Аргунки в доме примерно такого ж фасона проживала помещица Глафира Ивановна Лапина, родственница Целищевых.
Эти усадьбы, а не столичные дома, были для Татьяны и Сергея любимыми, и где б ни путешествовали они, эти места снились им, к этим усадьбам возвращала их память.
Глава 3
Сергей и Георгий росли в имении под присмотром бабушки Глафиры Ивановны, а их мать, Ольга Сергеевна, всем прочим местам предпочитала Петербург. Там родилась, там выросла. Детей отправила в деревню, а сама северную столицу неохотно покидала. Лапины не принадлежали к сливкам общества, но были рядышком, в отражении блеска самых-самых. Ольга Сергеевна прикладывала немало усилий, чтобы войти в круг придворных, но не удавалось. Муж её, Александр Петрович, служил там, куда посылали, в штат придворных даже и не рвался. По молодости Лапина была чудо как хороша, многие говорили, что она похожа на императрицу Елизавету, супругу Александра I. Только муж не соглашался, уверял жену:
– Оленька, они не правы. Ты гораздо красивее императрицы, поверь мне.
Лапин не настаивал, чтобы жена покидала столицу. Да и куда бы она за ним следовала? На начало века пришлось много войн. Лапину где только не довелось побывать: и в Австрии, и в Пруссии, и в Швеции, и в Турции, и в Бельгии, и во Франции. Можно ль было требовать от жены-красавицы, чтобы она с мужем претерпевала все тяготы походные? Нет, не желал этого любящий супруг. Соглашался и с тем, чтобы сыновья на попечении его матери росли. В деревне всё ж детям вольготней, и воздух здоровее.
И Глафира Ивановна не обижалась на невестку, радовалась, что два озорных внука при ней живут, старость её скрашивают. Когда Лапин из заграничного похода из Франции вернулся и в Петербурге служить стал, у них ещё детки рождались, но выжила только Ангелина 1817 года, её в деревню не отправили, сего ангелочка Ольга Сергеевна сама холила и лелеяла.
А Танюшу Телятьеву воспитывали дед и бабка Целищевы, познавшие много горя, потому не имевшие ни сил, ни желания держать внучат в строгости. Было у них пятеро детей. Однако одна память о больших надеждах, что возлагались на деток, осталась, ничего почти не сбылось. Трое сыновей, не успевших жениться, головы сложили в Отечественную войну. А до этого много слёз было пролито из-за исчезновения шестнадцатилетней дочери, которая через шесть лет вернулась с двумя цыганятами на руках. Потом пришло известие, что в Петербурге умер зять, следом на тот свет ушла старшая дочь, что после смерти мужа места не находила, виня себя, что не поехала в столицу и не была рядом с ним, когда он разболелся.
Так и остался Целищев Павел Анисимович почти у разбитого корыта. Выходило, что с его смертью пресечётся древний дворянский род. Вместо кучи внучат возле него были лишь Антон и Таня Телятьевы – дети Анны, да от Анастасии цыганята Николай и Семён. Отставной генерал упросил отца их, цыгана Кхамоло (в крещении Константина), чтобы хоть один из сыновей носил фамилию матери – вдруг да тому удастся дворянства достичь и возродить фамилию. Кхамоло, посоветовавшись со старейшинами, согласился. Потому старший Николай был Целищевым, а Семён – Ворончагирэ. Понимал дед, что непростую задачу перед внуком поставил: чтобы не просто разночинец, а сын цыгана был аноблирован1, это надо очень постараться. Но всё ж надеялся.
В свете считали, что Анастасия опорочила не только себя, но и весь род. Юная дворянка, исчезнувшая из дома – уже бесчестье, но лучше бы она и не возвращалась домой, чтобы не открывать всю глубину позора. Если б девица сбежала из дома с гусаром иль уланом, да хоть бы и с армейским прапорщиком-пехотинцем, об этом, конечно, не забыли бы, однако простили б. Но вернуться домой с цыганятами на руках! – такого даже провинциальное общество, не столь и чванливое по сравнению со столичным, никак не могло одобрить! Старикам Целищевым сочувствовали, в гости их, тем более самого генерала, приглашали, а к ним заезжали разве что по делам, по большой надобности. И речи не могло быть, чтобы отпускать к ним дочерей. Впрочем, громко злословить мало кто решался – всё ж Целищев генерал, да к тому ж с цыганами девица связалась, а вдруг порчу напустят в отместку за недобрые слова?
Анастасия, объявившись, не сразу осталась жить у родителей. Она вернулась в родные края вместе с табором через шесть лет, зашла в первый раз к родителям с чёрного хода, сказала, что лишь привела показать детей, да к мужу вернулась. Было это летом четырнадцатого года. Генерал только лишь в отставку вышел. Он в Отечественную войну ополчением командовал, а после того, как армия границу России перешла, ополчение было расформировано. Вернулся домой, зная, что сыновей уже нет в живых. Двое при Бородине пали, третий в октябре тринадцатого года, в битве народов под Лейпцигом.
Глава 4
Таня не помнила, когда тётя с детьми появилась в её жизни, зато Николай помнил, рассказывал. Для него, росшего в таборе, тот день слишком необыкновенным был, заставлял удивляться чуть не на каждом шагу, потому помнил он всё в подробностях. Мать с утра заставила его искупаться, Семёна вымыла, одела их в самое лучшее, что у них было, и повела в сторону стоявшего на горе за дубравой барского дома. Чем ближе подходили, тем больше волновалась мать, возле реки в виду большой усадьбы присела на скамейку, заплакала. Может, и не хватило бы у неё смелости в родительский дом зайти, но бабы, что в реке бельё полоскали, перекликиваясь весело, увидали их, подошли полюбопытствовать. Одна из них, узнав мать, хоть и была та одета по-цыгански, ахнула:
– Анастасия Павловна, Вы ль это, голубушка наша?!
И на колени перед ней бухнулась. Николай был изумлен: ни разу никто на его глазах перед мамой на колени не вставал. Кто-то из девок побежал в гору с криком:
– Барышня нашлась! Настасья Павловна объявилась!
Одна баба Сеньку толстяка забрала, другая взяла Николая за руку, матери помогли подняться, подталкивая, повели к дому. Говорили что-то, плакали. Перед домом какая-то баба предложила:
– Настасья Павловна, может, Вы пока деток-то с нами оставите, а сами в дом ступайте.
Николая это напугало.
– Нет уж, со мной пойдут, иль и мне ходить незачем, – ответила мать.
Так и зашли в дом в сопровождении баб да девок. Там уже ждали. Николай не мог сказать точно, понравились ли ему с первого раза эти люди. Высокая худощавая женщина в тёмном платье – тогда он ещё не знал, что это бабушка – показалась ему чересчур суровой, но когда мать на колени перед ней упала, подняла её, обняла и тоже заплакала, то есть не такой уж строгой была. И высокий сухопарый мужчина в военном мундире сначала грозным показался, а потом тоже плакать стал. А на тётю глянув, мальчик удивился, как сильно она на маму похожа.
Коле пятый год шёл, однако смог почувствовать, что маме здесь рады, а ему и Сене – нет. Их усадили на скамью возле окна, не позволяли слезать, бабы шептали: «Тихонько ведите себя, не балуйте!» Смотрели взрослые на них как будто осуждающе. Коля даже подумал, что выпачкался по дороге, потому на него строго смотрят. Оглядел штаны и рубашку, не заметил ничего…
Вдруг влетела маленькая девочка одного роста с Семёном: в коротком беленьком платьишке, с пушистыми-пушистыми волосиками – не светлыми и не тёмными, большеглазая, с улыбкой до ушей. Остановилась посередине комнаты, посмотрела внимательно на детей, засмеялась громко и кинулась к ним. Схватила за руку Сеню, стянула со стула, и – давай обнимать его. Какая-то молодка девочку эту, Танюшу, подхватила на руки, унесла, и Николаю стало обидно, что она и его не успела обнять. Но через некоторое время девочка появилась из другой двери: на четвереньках шустро проползла под ногами у торчащих там баб и снова была рядом. Причём приволокла деревянного коня на колёсиках и сунула верёвку в руки Сеньке:
– На! Играй!
У того от восторга глаза на лоб полезли. А малышка посмотрела на Николая, повертела головой кокетливо, похихикала и спросила:
– Ты кто? Мой друг, правда?
Строгие взрослые тоже заулыбались сквозь слёзы, глядя на них. Таня взяла за одну руку Николая, за другую – Семёна и повела за собой. И уже никто не мешал ей. В помещении, куда привела их Таня, было много игрушек – деревянных, тряпичных, железных, фарфоровых; и на полу, и на скамьях, и на столе, и на подоконниках. Сеня оставил коня, стал неторопливо рассматривать игрушки, одну за другой. Коля сначала заинтересовался выструганным из дерева мужичком с топором в руках. Его позабавило: если дергать за одну палочку, то мужичок двигался, как будто колол поставленное перед ним полено. Потом появился высокий (на взгляд четырёхлетнего) мальчик Антон. Таня вытребовала, чтобы он достал из шкафа коробку с солдатиками. Тот был недоволен, но повиновался, и Коля решил, что девочка тут главная. А когда мальчик стал важно доставать из коробки одного за другим оловянных солдатиков, Коля обо всём забыл. В таборе у них кое-какие игрушки бывали, но простенькие, а то, что он увидел здесь, воистину было чудом! Пешие солдатики его не особо заинтересовали, зато кавалеристы в восторг привели. Кони со всадниками – совсем как настоящие, только маленькие, твёрдые. Коля вертел в руках, разглядывал одного, другого, налюбоваться не мог. Уж до чего похоже кони сделаны были: и морды, и уши, и копыта, и все в разных позах: один конь спокойно стоит, другой бежит как будто, третий только ногу поднял. Одного всадника Коля засунул в карман – а как удержаться было? Но девочка прикрикнула строго: «Нельзя так! Тоша обидится и всё заберет!» Спорить с ней Коля не мог, вернул.