========== I ==========
«Для чего вы танцуете?» — спрашивает каждого из своих учеников Этель Маури, в прошлом — лучшая балерина своего поколения, ныне — лучший преподаватель в балетной школе при Опера Гарнье. Луи Мерант знает, как отвечать. До поступления в школу его жизнь была скучна и уныла, теперь он просыпается с улыбкой и знает, что сегодня вновь будет сопричастен волшебству балета. Да, именно волшебство наполняет танцоров и озаряет всё вокруг них, когда они танцуют.
«Для меня танец — это чудо, которое восхищает меня, наполняет сердце радостью. Я чувствую себя по-настоящему счастливым, когда танцую». Да, вот так надо ответить.
— Одетта, — мадам Маури останавливается напротив черноволосой девочки, и Луи с замиранием сердца вслушивается в её ответ.
— Для меня танец — это чудо. Волшебство, которое наполняет меня восхищением и радостью. Я чувствую себя по-настоящему счастливой, только когда танцую.
Мадам Маури грустно усмехается.
— Позволь дать тебе один совет, к которому едва ли прислушаются юные танцовщицы. Танец — это не всё, что должно наполнять твою жизнь. Я не танцую уже больше десяти лет, но не могу назвать себя несчастной. В моей жизни по-прежнему есть то самое волшебство, которое ты видишь и чувствуешь. Я не желаю никому из вас моей судьбы, — мадам Маури обращается ко всем ученицам и бросает короткий взгляд на балкон, где стоит Луи вместе с Розитой Маури, племянницей Этель, — но не исключено, что кто-нибудь из вас однажды познает моё теперешнее счастье.
Этель Маури ушла со сцены после тяжёлой травмы. Розита рассказывала, как в раннем детстве танцевала для себя, и все родные любовались ею, а тётя настояла, чтобы её отдали в балетную школу. Фамилия обязывала тренироваться усерднее всех, но мадам Маури день за днём задавала племяннице один и тот же вопрос: «Для чего ты танцуешь? Чтобы поддержать мою честь или чтобы быть счастливой?» Розита сомневалась, что же на самом деле было важнее. Со стыдом она призналась, что ей, в общем-то, нравится просто танцевать, а не танцевать лучше всех, потому что её тётя знаменита. И мадам Маури ответила: «Так знай: я буду счастлива, если ты будешь танцевать для себя. В своё удовольствие. Не истязай себя сверх меры, оставляй время на отдых, позволь себе ошибаться. Путь к сцене не бывает лёгким, но даже если это не твой путь, ты будешь счастлива. Этого мне достаточно, чтобы тобой гордиться».
И Розита танцевала для себя, и она танцевала лучше, чем кто-либо в её классе.
— Для чего ты танцуешь, Розита, я знаю, — мадам Маури вновь смотрит на балкон. — А для чего танцует молодой Луи Мерант?
Луи открывает рот, но понимает, что если скажет правду, то скопирует Одетту, и ему не поверят. Вот так подстава. Спасибо, Одетта.
Но она смотрит на него внимательно, не подозревая, насколько неловкое у него положение. Глаза её тёмно-серые, как небо перед грозой, и хотя в книгах чаще восторгаются небесно-голубыми глазами разных героинь, Луи не всегда способен оторваться от этих, грозовых, и сейчас остатки фраз, которыми ещё можно было бы ответить мадам Маури, вылетают из головы…
***
— Ты меня подставила! — Луи сжимает кулаки, но его губы невольно расползаются в улыбке. — Я не знал, что ей говорить!
Одетта смеётся, и смех у неё лёгкий и звонкий. Вдвоём они выбираются на крышу, откуда так прекрасно виден Париж. Одетта не любуется городом, она любуется небом. Аккуратно переступая по коньку крыши, она кружится, раскинув руки в стороны, и Луи видит, что каждый шаг Одетты наполнен грацией. Он учится видеть то, что видит мадам Маури.
— Думаешь, она правда счастлива учить нас? — спрашивает он. — Маленькие не всегда послушны, старшие не всегда усердны.
— Думаю, она радуется нашим успехам, как своим собственным, — Одетта останавливается. — Ты когда-нибудь задумывался, что можешь стать учителем?
— Нет, — Луи опускает голову. — Из меня бы вышел плохой учитель.
— Почему же?
— Потому что я не учился учить. Я могу представить себе, что буду танцевать лучше всех, но чтобы преподавать лучше мадам Маури… Нет, мне кажется, это невозможно.
Одетта вновь смеётся.
— Смотри, а то поставят тебе маленьких девочек, которые ничего не умеют, и будешь им растолковывать позиции, учить держать равновесие, всё такое.
Луи морщится.
— Нет, спасибо, не надо. Не буду ни за что работать с теми, кто ничего не умеет. Вот с таким классом, как твой, может, и мог бы.
— Ну, к нам ведь тоже попадают неумёхи. Помнишь, на премьере толстенькая девочка в фойе прыгала и кричала, что хочет танцевать так же, как Розита?
— Дочка ле О, владельца ресторана?
— Ну да. Её отец заплатил директору, чтобы она занималась с нами. Её зовут Реджина. О, это был просто ужас. Она совсем ничего не знает и только хочет стать балериной. Над ней смеялись даже младшие, а кто-то крикнул, что, мол, пусть она и дальше объедается в папочкином ресторане, чтобы под ней сцена проломилась. Мадам Маури её выгнала, сказала месье ле О, что для девочки это будут лишь мучения. Он вроде бы понял, но Реджина зверем на нас смотрела.
— Похоже на бред. Кто придумал протаскивать в класс неумёх за деньги? Это же магия, которую они не чувствуют…
— Богатство и знатность — особая магия. Она на многое способна.
— Если мне когда-нибудь доведётся оказаться на месте мадам Маури, я попросту не позволю директору записывать ко мне в класс всяких там ле О. Плевать, что он выше меня по званию, не позволю.
Одетта вновь смеётся, и на сей раз Луи вторит ей. Какое им дело до продажного директора, кто такая Реджина, чтобы решать их судьбу, и когда ещё наступит это будущее, что они уже не смогут выступать, ведь сейчас на небе ни облачка, лёгкий ветерок спасает от жары, а внутри столько силы и желания танцевать!
Пусть конёк довольно узкий, они могут танцевать вдоль одной линии, хотя Луи видит, что Одетте этого мало, она готова не просто танцевать по всей крыше, но улететь в небеса. Она улетит, если захочет. Потому что она — чудо, ради которого можно не только танцевать, но и жить.
И Луи поднимает её за талию и кружит, позволяя ей чувствовать себя свободной. Приятная тяжесть ни капли не напрягает его. Всё быстрее и быстрее, пока она не требует: «Отпусти». Он бережно опускает её и с нежностью смотрит в тёмно-серые глаза.
— Не хватало ещё упасть и повредить спину. Мы не имеем права на травмы, — тихо и серьёзно говорит Одетта.
— Да, конечно, я просто хотел…
У Луи не всегда хватает духа сказать, чего он хочет, потому что Одетта безукоризненно правильная. Она серьёзно подходит к отношениям и потому абсолютно честна. Её «нет» означает «нет» и ничего больше. Если она считает, что для поцелуев ещё рано, значит, рано.
Луи только потому удостаивается свиданий, что слышит, что она хочет.
Одетта разворачивается и уходит. Луи смотрит ей вслед. Не сегодня, но когда-нибудь.
Выждав, пока она не скроется из виду, Луи идёт по тому же коньку обратно в класс. Скоро занятие у мадам Маури, и будет любопытно понаблюдать, как она учит их. А почему бы и нет? Ведь жизнь прекрасна, и даже учительская доля не так и тяжела, наверное. Это всё неважно, главное — жить и наполнять жизнь волшебством. Пусть остальные и считают, что оно только в детских сказках бывает.
Всё равно никто не подозревает, что Луи Мерант, такой взрослый парень, верит в чудеса.
========== II ==========
Луи Мерант верит. Чудеса, которые творит Одетта на сцене, не могут не защитить её от огня, который превратил сцену, зрительный зал и закулисье в ад. Мерант верит — пламя сильно, но волшебство сильнее, и она выживет во что бы то ни стало, потому что сцена принадлежит ей, это её место силы. Одетта чувствует музыку и живёт ей, вкладывает в танец свой гнев, и боль, и грусть, и радость, и любовь, и всё это не может просто так исчезнуть, оставшись красивым отрывком эпитафии и воспоминаниями…
Его не пускают в горящее здание спасти её.
Его не пускают в госпиталь навестить её.
Его не пускают в комнатку, которую она снимает, уверяя, что Одетта здесь больше не живёт.
Розита считает, что это сама Одетта не хочет никого видеть. Мадам Маури говорила с докторами, и они не оставили Одетте ни одного шанса на танец. «Теперь ей, конечно же, больно смотреть на нас и сознавать, что мы здоровы, а она больна. Она отослала мне красные пуанты, которые я ей подарила в ранней юности. Ей плохо, и тётя не велит её трогать».
Тётя не велит, но Луи двадцать, и он никого слушать не будет. Он больше не ученик, мадам Маури не имеет над ним власти. Не захочет ехать на гастроли, пока театр восстанавливают, — не поедет. Останется здесь и будет рядом, пока Одетта заново учится ходить.
Только её слова обладают силой, и пока он не услышит её «нет», он не отступит. Если он неправ, нет причины, по которой она откажется произнести эти три буквы, глядя ему в глаза.
Комнатка Одетты на втором этаже, её окно как раз над одноэтажной пристройкой, и оно открыто. Этого достаточно. Сперва Мерант проталкивает коробку с пуантами — старый подарок Розиты, а после забирается сам.
— Не налазился по крышам в школьные годы, герой-любовник? — голос Одетты стал глуше. — Не боишься упасть и сломать спину перед гастролями?
— Я не еду на гастроли. Я остаюсь с тобой.
Луи опускается на стул рядом с кроватью Одетты. Одеяло смято комом, его недавно обнимали, как ребёнок обнимает игрушку, чтобы уснуть защищённым. Чёрные спутанные локоны лежат на плечах и груди между складками белой ночной рубашки. Она возилась, не в силах уснуть, значит, уже может управлять своим телом хоть как-нибудь.
— И отчего же я удостоена такой чести? — в тёмно-серых глазах знакомая насмешка, но теперь она смеётся не над ним, а над собой.
— Я люблю тебя.
Без обиняков, честно, как она того заслуживает. Она никогда не врёт и не заслуживает, чтобы ей лгали.
— Я готов, если потребуется, оставить театр и ухаживать за тобой. Готов потратить на лечение все деньги, что у меня есть. Готов заново учить тебя. Да, из меня никудышный учитель, мне никогда не стать похожим на мадам Маури, но ты едва находишь в себе силы не скрывать слабость рядом со мной, не говоря о других. Я буду рядом с тобой.
— А тебя об этом просили?
Мерант встал.
— Я вижу прекраснейшую девушку на свете, и она страдает. Она слишком горда, чтобы просить о помощи, слишком напугана, что с ней устанут и её оставят, и потому пытается убедить себя и остальных, что ни в чём не нуждается. Но она нуждается, я это вижу, и это немая просьба, которую я игнорировать не могу и не стану. Ты просишь меня об этом прямо сейчас, пока я стою над тобой, а ты слушаешь, и каждый твой вдох, каждый взгляд — это просьба, это приказ мне стоять здесь и быть рядом.
— Ты дурак, Луи.
— Я знаю. Это не исправить.
Она смеётся. Тихо, почти беззвучно, и он смеётся вместе с ней, пока на глаза наворачиваются слёзы…
***
— Неужели ты вправду веришь, что я смогу когда-нибудь танцевать? — говорит Одетта с грустью, но легко, безо всякой невыносимой боли, как думали мадам Маури и Розита. — Я бедна, никто не позаботится обо мне. Пока я встану на ноги, вырастет новое поколение танцовщиц. Я не смогу даже преподавать, потому что есть другие, с деньгами и властью, кому нужна будет должность хореографа Опера Гарнье. Ты правда считаешь, что я могу быть частью того мира?
Она уже говорит «того», словно не принадлежит к нему. И после этого дурак из них двоих — он.
— Да, считаю, и даже если ты сейчас меня переспоришь, я не оставлю тебя. Ты — часть моего мира, и никакой огонь не способен сокрушить всё то, что мы построили. Каждый наш танец. Наши прогулки по Парижу, вылазки на крышу. Это никуда не денется из моей памяти, и я даже не стану искать себе другую, потому что однажды нашёл тебя. Боже, объясняешь такие простые вещи, что кажется, и правда дурак.
— И как ты себе представляешь нашу дальнейшую жизнь?
— Если тебе хочется, чтобы я танцевал, я буду зарабатывать деньги на сцене. Если тебе захочется навеки отдалиться, я всё брошу, куплю себе маленький паб, или магазин, или что угодно, что принесёт нам деньги. Будем жить вместе, поженимся, заведём детей.
Снова тихая усмешка, на сей раз действительно колкая:
— Тебе, лучшему танцовщику, жениться на инвалидке? И что же будут говорить о тебе коллеги за твоей спиной?
— Плевать.
— Мне не плевать.
— Считаешь, что ты меня недостойна?
Одетта молчит. Мерант требовательно смотрит в потускневшие тёмно-серые глаза, пока с губ Одетты не срывается тихое «да».
— Дура, — бросает он глухо и грубо, впервые в жизни оскорбляя ту, кого любит. Боясь, что не справится с тотчас пришедшим раскаянием, Луи отворачивается и отходит к окну. Три секунды в полной тишине, пока Одетта не вздыхает.
— Прости. Прости меня. Я просто… я… не готова к свадьбе и ко всему этому. Я просто не знаю, как дальше жить. Пожалуйста, позволь мне побыть одной и разобраться в себе.
— Но тебе всё равно нужна помощь, — Мерант нерешительно оглядывается, не веря, что ему прощена его грубость.
— Нет, как видишь, я жила одна всё это время, и с каждым днём мне удаётся делать всё больше вещей. Не отказывайся от гастролей. Хватит одной загубленной карьеры.
— В жизни есть вещи важнее танца, — Луи вновь медленно подходит к Одетте и берёт её руки в свои. — Мадам Маури — мудрая женщина.
— Да, конечно. Но она не для того тебя тренировала, чтобы ты отказался. Поезжай. И не беспокойся за меня.
Она целует его в лоб, и её благословение окрыляет Меранта. Уходя через окно, он толкает к Одетте коробку с пуантами:
— Оставь на память о наших прогулках и о том, как мы дружили с Розитой.
— Хорошо, — кивает она.
Она медленно подходит к окну, держась за стену, и закрывает створки. Губы её дрожат, но ни одного стона не срывается. Всю дорогу до поворота Луи то и дело оборачивается, желая убедиться, что Одетта отошла от окна и добралась до кровати или стула. Она всё стоит и смотрит ему вслед.
Если она хочет, он будет выступать. Конечно же, он будет. Он обязан станцевать вдвое лучше, за себя и за неё. Потому что она — часть балетного мира, она всегда ею будет, что бы она ни говорила, как бы ни отчаивалась.
Ведь главное, что верит он, Луи Мерант. Он умеет верить в чудеса.
========== III ==========
Когда всемирно известный танцор Луи Мерант впервые за три долгих года ступает на паркет отремонтированного Опера Гарнье, то видит в начищенных до зеркального блеска досках своё отражение. Время обходится с ним милостиво, но привычки любоваться собой у Меранта нет. Он шагает вдоль коридора, вспоминая, как смотрел на своё отражение в луже перед немецким театром оперы и балета, когда на небе сгущались тучи, тёмно-серые, как её глаза. Ему казалось, она смотрит на него с небес и оберегает, как ангел-хранитель, и в тот день он выступил особенно хорошо, зная, что на улице дождь. Когда же представление закончилось, он, выйдя, обнаружил чистое небо и испугался каким-то детским страхом, что потерял её. Но это, конечно же, просто кончился дождь.
Должно быть, это сочтут странным. Самое яркое впечатление от поездки — лужа. Никто ведь не знает, что дождь стал для Меранта счастливой приметой. Никто даже и не подумает, что он верит в приметы. Или в чудеса.
— Луи! — улыбается Розита и подбегает для дружеского объятия и невинного поцелуя в щёку. — Наконец-то ты вернулся.
— Розита, я безумно по тебе соскучился! Как мадам Маури?
— Гораздо лучше, и отругала меня за то, что я прервала гастроли. Она больше не выходит из дома, но держится бодро и часто принимает гостей. Ну, как ты там был? Много интересного видел без меня?
— Да так, одну лужу, да и только.
Розита удивлённо поднимает брови и смеётся.
— Ничего себе! Ты всё ещё помнишь первый тётушкин урок, когда она вывела нас во двор и велела прыгать по луже и приземлиться без единого всплеска?
— А… да, конечно, именно это я и имел в виду.