- У тебя Стокгольмский синдром.
- В отличии от большинства моих знакомых она, по крайней мере, не трусливая дрянь. За это ее уже стоило бы уважать.
Он чего-то недоговаривал, но Грайс считала неправильным бередить его раны.
- Перед тобой теперь все двери открыты, кузина. Карьера, самореализация, деньги - никто не посмеет тебе отказать. Можешь даже начать грабить банки и, будь уверена, мы там, в полиции, не обратим внимания в худшем случае, а в лучшем будем тебе аплодировать. Никто не приносит тебя в жертву, твоя жизнь полна возможностей.
Грайс молчала довольно долго, рассматривая ярко желтеющую в свете фонаря шкурку от банана, вокруг которой мелькали тени крыс.
- А сколько раз тебе это говорили? - спросила она, наконец. Ноар болезненно скривился, как будто она его ударила.
- Прости, - быстро добавила Грайс.
- Возвращайся в зал, детка, это твой праздник, - усмехнулся он, подталкивая ее в спину. Ей было жаль, что он сказал ей все то же самое, что и остальные, но что еще они могли сделать? Броситься друг к другу и рыдать о том, что их обоих выбрали? Нужно было держать лицо, даже перед родными. Если Грайс и Ноар вынесли что-то из убеждений своей семьи, то не технику умерщвления свиней ритуальным оружием и не способы борьбы с теорией эволюции в школе, а эту болезненную необходимость не показывать никому, что они думают на самом деле о чем бы то ни было.
Сегодня Грайс этот завет нарушила, а Ноар ему последовал, оттого она чувствовала себя расстроенной, униженной, будто она была перед ним голая, а он стоял, закутанный в свое летнее пальто и ухмылялся.
В зале Кайстофер стоял, в руке у него был бокал шампанского, пузырьки лопались в свете хрустальной люстры. Грайс и Ноар неслышно прошмыгнули на свои места. Грайс успела поймать взгляд Олайви, спокойный и надменный, проникающий внутрь, будто Олайви прекрасно знала, о чем они говорили с кузеном. Ее длинные, красивые пальцы погладили обручальное кольцо Ноара, когда он сел рядом.
Грайс заняла свое место рядом с Кайстофером. Он говорил:
- Республиканская партия переживала не лучшие времена, и сейчас ей, как никогда, требуется новый курс, иной ориентир. Мы должны отрефлексировать события на Ближнем Востоке и принять, наконец, что любая война, какой бы справедливой и победоносной, она ни была - есть полный провал внешней политики. Любая война, уносящая человеческие жизни, унижает нашу страну, любая война превращает государство в убийцу своего народа. Республиканская партия должна вспомнить, что первейшая и самая главная наша цель - процветание эмериканского народа. У меня есть намерение напомнить об этом нашей чудесной стране, сохранить и удвоить величие, присущее нашим традиционным ценностям, таким как свобода, открытый рынок, позволяющий справедливо распределять доходы, защита семьи и детства. Мы должны понимать, что в нашей стране нет большего сокровища, чем люди, населяющие ее. Мы прекратим кровопролитие и докажем, что республиканская партия ценит не войну, но мир. Я заявляю о своем желании баллотироваться на должность президента Эмерики во благо этой страны, чья судьба неразделима для меня с моей собственной, а так же на благо партии, в идеалы которой я продолжаю верить.
На пару секунд Грайс показалось, будто бы она видит его по телевизору. Кайстофер явно завершал довольно длинную речь, и у Грайс возникло ощущение, что она случайно наткнулась на его изображение, переключая каналы. Он говорил хорошо и красиво, его белые зубы блестели, а глаза были устремлены поверх голов всех присутствующих, вверх, будто к его собственным мыслям.
Он улыбнулся и отпил шампанского. Гром аплодисментов разразился внезапно и поглотил все, не хлопала одна только Аймили, она вскинула бровь, а потом высунула кончик языка, демонстрируя скуку и отвращение своему симпатичному другу в хорошем костюме, аплодисменты которого так же вливались в общий поток.
Грайс и сама с удивлением обнаружила себя хлопающей. Речь была красивая, складная. Кайстофер обращался к традиционным для каждого человека, ассоциирующего себя с правой партией, надеждам и чаяниям: свободному рынку и процветающему среднему классу, консервативным ценностным установкам и стабильности. Грайс считала себя республиканкой либертарианского толка. Она поддерживала невмешательство государства в экономику и снижение налогов, минимальное социальное обеспечение, однако считала недопустимым вмешательство в частную жизнь, такое, как запрет на аборты или дискриминация людей по признаку расы, пола или же сексуальной ориентации. Но больше всего Грайс не одобряла вмешательства в дела других государств ценой жизни собственных солдат. И сейчас Кайстофер, известный своими консервативными взглядами, вдруг обращался к той ее части, которая устала от войн и объявлений об очередных терактах на Ближнем Востоке, в которых погибли эмериканские военные.
Кайстофер говорил о том, что можно быть республиканцем и не поддерживать войну. Республиканцы начали слишком много войн в последнее время, и людям хотелось верить, что партия способна еще на что-то, кроме кровопролития во славу западных ценностей.
А Кайстофер говорил об этом, и говорил открыто.
К полуночи гости стали расходиться. Дайлан громко объявил, что едет кутить в честь счастья своего младшего брата. Он подхватил на руки Маделин, и та со смехом вцепилась в него. Его щупальца обвились вокруг ее щиколоток. Аймили и ее друг пропали куда-то так незаметно, что даже не верилось, ведь Аймили с ее броской в данном кругу одеждой, весь вечер привлекала удивленные взгляды. Олайви и Ноар, к счастью, отправлялись домой. Однако, к сожалению, ехали они на своей машине.
Грайс поняла, что ее снова ждет мучительно неловкая поездка, наполненная молчанием. Салон, удобный и просторный, на этот раз оказался теплым после летней ночи. Там будто всегда, абсолютно всегда, было хорошо, казалось, что салон угадывает желания человека, оказавшегося в нем сам по себе, без чьей-либо помощи.
Кайстофер снова перестал улыбаться. За ужином он улыбался почти постоянно, его лицо выражало живой интерес к разговорам вокруг, но сейчас с него будто содрали все эмоции, он казался абсолютно, почти неприятно спокойным.
Грайс сложила руки на коленях. Надо было что-нибудь, хоть что-нибудь сказать. Они не обменялись и пятью репликами за весь сегодняшний день, а ведь она теперь его жена. И как к нему обращаться? Мистер Кайстофер? Или просто по имени? Или «мой бог»?
- Чудесная речь, - сказала она, голос показался ей хриплым, непослушным. - Так точно сказано о войне. Никогда не понимала, зачем начинать подобные войны.
Грайс была чудо как довольна собой, она избежала обращения. Но ведь не могла она все время строить исключительно безличные предложения.
Он ответил так спокойно, будто тема была лишена для него каких-либо волнительных нот.
- Один из элементов неоконсерватизма, влиятельного крыла республиканской партии, это представления о том, что процветающее общество способствует собственной атомизации. Люди, которых не заботит ничего, кроме потребления и накопления, не имеющие идеологии и предоставленные сами себе, становятся лишь группой разрозненных индивидов. Эмерика, однако, исторически проповедует именно эти ценности, которые, достигнув своего апогея, приводят к полному распаду. Единственный способ этого не допустить - выдумать образ врага, который так или иначе угрожает безопасности и традиционным устоям Эмерики. Такой образ врага, будь это ближневосточная угроза или же коммунизм, объединит людей и заставит их работать сообща, возбудит в них интерес к жизни общества. Люди разделятся, будут спорить, и все же - их будет заботить то, что происходит вне их дома.
Она замолчал, посмотрел в окно. Грайс думала, верит ли он в то, что говорил за ужином. Наверное, нет. Тон у него был абсолютно безразличный.
- А во что веришь ты? - спросила Грайс.
Кайстофер задумчиво, будто не совсем понял смысл вопроса, посмотрел на нее.
- В себя, - сказал он. - И в Эмерику.
Глава 2
Хотя в машине было невероятно комфортно, Грайс с радостью выбралась из нее, как только они приехали на Манхэттайн. Ей хотелось вдохнуть этот воздух, покружиться вместе с огнями небоскребов, которые, казалось, упирались в темноту. Вдалеке играла музыка, доносился и гул, с которым машины рассекали по городским дорогам, и Грайс думала, как же она будет спать ночью. Грайс покружилась на месте, раскинув руки, и ощущая, как звуки города в ушах сливаются в одно, будто кто-то хорошенько смешал их блендером.
- Ты ведешь себя, как девочка, - сказал Кайстофер. Грайс так и не поняла, сделал он замечание или просто отметил - по его голосу ничего нельзя было понять.
Кайстофер мягко остановил ее, развернул лицом к длинному зданию из стекла и бетона. Грайс видела за сегодня множество небоскребов, и этот был даже не самым высоким. Он был самым красивым - начищенный до блеска прямоугольник, блестящий в свете проплывающих мимо автомобилей. Дом был похож на огромную драгоценность. Грайс будто была Элисой: выпила из бутылочки с соответствующей надписью и стала настолько крошечной, чтобы любоваться самым прекрасным из всех драгоценных камней, оставаясь далеко внизу.
У Грайс перехватило дыхание. В ее родной Юэте дома были низкими, окруженными горами, а оттого совершенно незначительными. Первый этаж - лавочка, второй - жилые помещения, вот они - городки Юэты, в том числе и тот, в котором Грайс выросла.
- Твои вещи уже перевезены в дом. Жилые помещения располагаются с семьдесят третьего по семьдесят пятый этаж. На нижних этажах располагается мой храм.
Ее новый дом под номером сто пятьдесят располагался на пятьдесят шестой улице. По крайней мере, запомнить легко.
- Хорошо, - сказала Грайс тихонько. - Я все поняла.
Масштаб мира, в котором ей предстоит жить, пришиб ее, придавил, и теперь она могла издавать лишь слабый писк. Грайс пошла вслед за Кайстофером, радостная от перспективы вскоре снять каблуки.
Охраны в здании не было. Ни один миллиардер мира не мог позволить себе оставлять свой дом без присмотра. Они - могли.
Кайстофер нажал на кнопку лифта, и Грайс поняла - ее жизнь кончается здесь. Свадьба и ужин, все это были лишь формальности, но сейчас Грайс предстоит переступить порог его дома. И на этом все закончится. Она вздохнула. Он стоял неподвижно.
Грайс вошла в лифт за Кайстофером и удивилась, какое множество этажей представляли аккуратные, серебристые кнопки. Неужели что-то было на каждом этаже? Неужели все это - его храм?
Лифт поднимался плавно, так что Грайс даже не чувствовала движения. В замкнутом помещении она отчетливо ощущала запах Кайстофера, и он не был похож на человеческий. Он пробивался сквозь шипровый одеколон, который Кайстофер использовал, и был очень явственным. Отдаленно этот запах напоминал запах океана - в нем была свежесть озона и соль, и запах, похожий на запах камня, нагретого солнцем. Он был приятным, и в то же время каким-то чуждым, ему не должно было исходить от живого существа, так похожего на человеческое.
Семьдесят пятый этаж встретил их коридором, укрытым ковровой дорожкой и дверью, прислонившись к которой стоял Ноар. Рядом, со скучающим видом, стояла его жена.
- Меняй водилу, - сказал Ноар. - Я вас обогнал.
- Невероятное достижение, - пожал плечами Кайстофер. - Хочешь дать мне пройти?
- Нет, - засмеялся Ноар, но тут же отошел, когда Кайстофер сделал шаг вперед.
- Отличная речь, демократы локти обглодают от зависти, а?
- Возможно.
- Давай общаться, Кайстофер.
- Нет.
- Что тебе стоит? Мы ведь родственники!
- Мой муж устроил этот концерт с целью показать своей кузине, что ты не какое-нибудь чудовище, - сказала Олайви. У нее был грудной голос, спокойный и напевный, чуточку иной, чем человеческий, и в то же же время не отличающийся достаточно сильно, чтобы пугать.
- Она и так это узнает.
- Он правда не такой уж ужасный, кузина, - сказал Ноар. - Просто скучный. Но скучный - очень.
Он засмеялся, и Грайс поняла, что он чудовищно пьян, настолько пьян, что в любой момент упадет. Олайви взяла его за галстук и потащила за собой.
- Спокойной ночи, брат, - сказала она. На Грайс Олайви демонстративно не обратила никакого внимания.
Грайс посмотрела вслед кузену и понадеялась, что он сумеет преодолеть препятствие в виде лестницы, по которой вела его Олайви. Грайс хотела замереть перед тем, как сделать свой самый важный шаг, но как только Кайстофер толкнул дверь, тут же включился свет, и Грайс увидела мраморный пол, будто в ресторане, такой чистый, что болели глаза, длинные колоны в дорическом стиле, от которых потолок казался еще выше, высокие растения, которых она прежде не видела в белоснежных каменных кадках, и бесконечные окна с разведенными тяжелыми занавесками, они опоясывали весь коридор, и следовали за ним, когда он сворачивался кругом. Грайс обернулась в другую сторону, и увидела, что круг этот смыкается, и почему-то это ужасно удивило ее.
Она будто оказалась в музее, все было такое огромное, несоразмерно роскошное. Каблуки ее стучали по мрамору, и ей уже невероятно надоел этот звук. Грайс прошептала:
- Как красиво.
Кайстофер шел спокойно, как будто все, что окружало его не имело вообще никакой эстетической ценности, лишь утилитарную. Конечно, может быть, через пару месяцев и Грайс ко всему тут привыкнет.
Он пропустил ее в их комнату. Она была оформлена в мрачных зеленых тонах - изумрудные занавески из блестящего бархата, тяжелая деревянная кровать, укрытая болотного цвета пледом, два кресла и два письменных стола, две тумбочки по обе стороны кровати, а на них лампы, укрытые мышьяково-зелеными абажурами. Был шкаф с книгами, на нижних полках Грайс с удивлением обнаружила свои книги по органической химии и фармацевтике, а так же любимые фэнтезийные романы, которые она в спешке паковала. Их сюда не только привезли, но и расставили. Телевизора не было, на столе, принадлежащем теперь, видимо, Грайс стоял ее ноутбук. Кто-то избавил Грайс от всех мук, с которыми она собиралась распаковывать вещи. Будто она жила здесь всегда.
Кайстофер, ничего не сказав ей, ушел в ванную. Грайс думала, что они могли бы жить в разных комнатах, ведь им не обязательно спать вместе, не обязательно заниматься сексом просто так, без конкретной цели получить наследника. Но Кайстофер, видимо, считал по-другому. Очень по-республикански, что ж.
Грайс открыла платяной шкаф и увидела, что ее платья, блузки и юбки висят в отдельном отсеке, туфли так же занимают свое место, и все пребывает в порядке. В ванной, наверняка, ждет ее зубная щетка.
Грайс выбрала самую длинную ночную рубашку с воротником, которую, без сомнения можно было охарактеризовать как бабушкину, но некоторые называли это стильным ретро. Белье и бюстгальтер Грайс выбирала так же долго, она ни в коем случае не хотела показаться соблазнительной. В конце концов, далеко не обязательно заниматься сексом больше, чем пять дней в месяц, если оба партнера - республиканцы.
Рубашка висела на плече, приятно-прохладная, пахнущая стиральным порошком, а Грайс в темноте стояла у окна. Нэй-Йарк был огромен, горящие окна небоскребов блестели, будто золотая крошка. Из окна Грайс видела даже Эмпайр-стейт Билдинг.
Шум воды, доносящийся из ванной, успокаивал, и когда он прекратился, Грайс вздрогнула. В комнате повисла звенящая тишина, шум города, который Грайс слышала на улице исчез, будто и не было его никогда.
Кайстофер вышел из ванной. На нем была черная пижама с вензелем в виде буквы "К" на воротнике. Ничего более строгого и скучного придумать было нельзя. Может, Ноар и прав - Кайстофер самый скучный и правильный республиканец во всей Эмерике. Мысль была успокаивающей.
В ванной Грайс сняла с себя одежду, осточертевшую ей за этот бесконечно долгий день, скинула ее прямо на пол, а потом подумала, что бунтарства многовато, расправила одежду и повесила на крючки. Ванная комната была просторной, почти как спальня, отделана яшмой, зеленой с белыми жилками. Сама ванна представляла собой джакузи с золотыми кранами с двух сторон. Странно было, что из них не текло шампанское. Ящиков под туалетным столиком было так много, что здесь могли уместиться все рабочие документы босса небольшой консалтинговой компании.