— И я оказался тем, на кого нужно было всё повесить, да?
— Детка, прошу… Ничего не изменилось, я вытащу тебя, и я по-прежнему хочу быть с тобой.
Я скривился.
— Если так, то я предпочту остаться тут.
Локтями я уперся в стол, наклоняясь ближе к Нику и вглядываясь в его глаза, в надежде, что он увидит, каким отвратительным я стал. Это его вина.
Но вместо этого его взгляд скользнул ниже, прямо к моей груди, где из-под майки виднелась свежая татуировка.
— Ты кого-то встретил? — его голос похолодел, и надежда в глазах мгновенно погасла, в то время как я упивался этой сменой его настроения.
— Да.
— Что ж, — он откашлялся, и я видел, он не мог перестать смотреть на тату, потому что она была больше, намного больше его татуировки. И я надеялся, что его это задевает.
— Я… Не важно. Это не важно, Гарри. Мы справимся с этим, да? Ты выйдешь, и мы…-
— Ник, — сказал я голосом намного грубее, чем рассчитывал. — Нет больше нас.
— Гарри, я люблю тебя, — серьезно ответил он, приблизившись к разделяющему нас стеклу. Я криво ухмыльнулся.
— Да, разумеется, я видел твоё липовое тату.
Он покачал головой и отвернул рукав своей рубашки, показывая новую татуировку, которую я до этого никогда на нем не видел.
— Оу, что, сделал еще одну?
Он устало выдохнул и закатал рукава обратно, а мне так нестерпимо захотелось вернуться обратно в свою камеру, к тишине, покою и… Луи.
— Гарри, я знаю, я запоздал с этим, но это правда она. Я люблю тебя, поверь мне, я…
— Мне пора идти. Прости, Ник. Надеюсь, ты больше не придёшь.
Зейн неподалеку принял мой знак и открыл дверь, пропуская обратно в стены тюрьмы, где мне было намного легче, чем в этой чертовой комнате с Ником.
***
У Луи была странная привычка — он всегда загибал пальцы, когда что-то говорил и перечислял. И раньше мне казалось это милым — он брал мою руку, и касался своими пальцами моих, загибая один за другим, пока мы что-то обсуждали.
А теперь его пальцы были свободны. И мои тоже.
Когда я вернулся после разговора с Ником, он был напряжен, хотя внешне заметить это было трудно. Но стоило мне случайно задеть его рукой, как он вздрогнул, будто от удара током, и слишком взвинчено продолжил дальше читать книгу.
За хорошее поведение его перевели на уровень повыше, а значит он мог дольше, чем я, заниматься отработками или просто перемещаться по тюрьме, дольше гулять или принимать душ. И он пользовался этими часами, чтобы увеличить дистанцию между нами, пока я загибался от недостатка его внимания.
Тогда он пришел позже, потому что ему разрешили сходить в больничное крыло, и как только он вернулся, то лег на свою постель, но я знал, что он не спал.
Я не мог больше держаться, может, он не замечал изменений на моем теле, но лично мне чернильные следы жгли и в сердце и в душе.
Я залез на его верхний ярус, и как обычно присел на край, наблюдая за тем, как безучастно он смотрит в темноте на потолок. Кожа на его руках просила моих прикосновений.
— Луи, — я произнес это куда тише, чем собирался. Я, вероятно, выглядел жалким, хотя я и был жалким. Жалкий, безответно влюбленный зэк. Как мило.
— Ответь мне хоть что-нибудь, — попросил я.
— Что ты хочешь, Гарри?
— Я хочу извиниться. Я не должен был говорить этого.
Луи зашевелился на постели и вскоре уже сел возле меня.
— Зачем ты извиняешься? Это было во время секса, Гарри. Никто не извиняется за то, что говорит во время секса, — фыркнул он, и я удержал его за бедро, когда он собирался спрыгнуть с постели.
— Я извиняюсь не потому что сказал это во время секса, — вспылил я. — Я извиняюсь за это.
Я оттянул края майки, и моя татуировка стала выделяться в полутьме камеры, как будто свет сошелся на ней клином. Луи замер, глядя на это. Пальцы его потянулись к моей коже, и я почувствовал их холод, когда он коснулся её.
— Ты влюблен?
Его вопрос мог показаться глупым. Потому что это было очевидно. Но мне ничего в нем не казалось глупым, каждое его слово я готов был воспринимать всерьез, поэтому я просто кивнул, пока его пальцы продолжали исследовать метку любви.
— Мне очень жаль, — тихо прошептал он.
— О чём ты?
— О том, что ты снова ошибся с выбором. Мне жаль, что я ничего не могу тебе дать, — Луи закрыл лицо руками и отчаянно вздохнул. Воздуха в камере и правда стало слишком мало.
— Луи, — я коснулся его рук, убирая их от лица, просто потому что мне нужно было видеть его, и потому что мне нужно было его коснуться.
— Нет, Гарри. Мы и так в тюрьме. Господи, твоя жизнь и так не из лучших, а теперь я испортил её еще больше. Зачем ты выбрал меня тогда, — озлобленно прошептал он, но злоба его была скорее на себя самого.
— Это ты сел тогда ко мне, — я сделал попытку улыбнуться, хотя улыбаться никому из нас не хотелось.
— Ты мне нравишься, Гарри. Правда. Я не знаю, я думал ты псих. Ты постоянно пялился на меня, а еще всегда с такими безумными глазами оттирал свою татуировку. А потом ты накинулся на меня тогда в душевой. Но я все равно влюбился в тебя. Я не знаю. У меня все еще нет этой тупой татуировки, Гарри, понимаешь? Но я чувствую, что я влюблен в тебя. И я… был возбужден тогда.
— Что?
Он сказал сразу так много, и мысли мои разбежались. Я думал о том, что я нравлюсь ему, и о том, что он влюблен в меня. Но его тело по-прежнему чистое, тогда, значит, он врёт? И я думал о том, что он возбудился, и… этого всего стало слишком много.
— Я возбудился, когда ты сказал это, — смущенно ответил он.
— Когда я сказал…-
— Да, — его взгляд из-под ресниц мог стать причиной моей смерти. Я коснулся рукой его щеки, и он прильнул ближе, ожидая, что я что-нибудь сделаю. Но я не знал что.
Обычно я никогда не бывал нежным в отношениях. Романтика, сладкий ванильный секс и всё такое было не по моей части. Наверное, поэтому я и сошелся с кем-то вроде Ника. Но это не значит, что я не испытывал чувств. Просто раньше все выглядело как-то… нелепо. Я не мог представить, что могу кому-то дарить цветы или называть ласково «любимый». А потом появился Луи, и я не представляю как, но рамки размылись, и я стал таким разбитым и податливым, в то время как мы все еще были в гребаной тюрьме.
И я поцеловал его — совсем иначе как целовал до этого. На этот раз я не боялся чувств и не боялся сделать что-то лишнее, что не входило бы в наши «рамки». Сейчас он не был моей сучкой, и мы были просто Луи и Гарри, и Гарри был до критической точки влюблен в него.
Он ответил мне сразу же, медленно двигая губами и позволяя моему языку вторгнуться. Я любил в нем то, как открыто он принимал все, что бы я с ним не делал. И это всё было настолько иначе, настолько разнилось с тем, что у меня было до этого, с Ником, и другими случайными людьми. Никто не подходил для меня так идеально как Луи.
— Гарри, — прошептал он, когда губы мои оторвались от его и переместились ниже, к шее и ключицам, засасывая кожу и оставляя секундные следы. Я тихо хмыкнул в ответ. — Если… если сегодня ничего не выйдет, я просто хочу… и эта татуировка… Просто знай, что я правда влюблен в тебя.
Я остановился, но лишь на несколько секунд, чтобы вернуться обратно к его губам и дать безмолвный ответ. Мне было всё равно на самом деле, даже если бы он соврал, я был так сильно опьянен им в тот момент, что принял бы это, хотя боль вернулась бы на утро, и избавляться от нее мне пришлось бы мучительно долго.
Но тогда я просто прижал его к себе, и мы подвинулись на постели чуть дальше, к стене. Луи раздвинул ноги, давая мне устроиться между них, и наши губы снова встретились.
Мне хотелось сделать это как можно осторожнее, вернуться к тому, на чем мы остановились, но Луи вел себя несдержанно — касался меня так, будто мы были в разлуке не несколько недель, а несколько лет; просил меня и целовал сильнее, чем обычно.
— Я скучал по тебе, — сказал я ему в шею, вдыхая запах кожи, который почти забыл. — Я должен был сказать раньше.
— Нет, я понимаю, это всё моя… проблема.
— Никакой проблемы, Лу, — стягивая его майку и опускаясь с поцелуями на его живот, произнес я. — Я все исправлю.
Раньше я хотел узнать, каким будет лицо Луи, когда он возбужден, когда он на грани, и когда эту грань переходит. Но раньше у меня был какой-то странный спортивный интерес, будто я думал, что если сделаю это, то получу какой-то приз. Теперь мне было наплевать на это. Я хотел, чтобы Луи почувствовал то удовольствие, что я получал с ним месяцами.
— Ты должен доверять мне, Лу.
— Я доверяю, доверяю, Гарри, — шептал он загнанно, когда я медленно стягивал остатки его и моей одежды.
В ту ночь мы впервые были обнажены, хотя до этого сотни раз видели друг друга без одежды.
— Я люблю тебя.
Это стало гимном тех часов. Фраза, что я повторял каждый раз, оставляя поцелуи на его бедрах. Луи боялся, я боялся тоже. Мои пальцы проследовали путь на его коже, добираясь до члена и ощущая его тело.
Я делал это много раз. Касался его — руками или ртом, но всякий раз это было словно биться о стену.
Луи сжал мои плечи руками, его бедра дернулись, и член в моей руке дернулся тоже. Я накрыл губами головку, дразнящее провел по ней языком, а после прошелся по всей длине. Я делал все, что, как он говорил, ему действительно было приятно в наших предыдущих разах. И я почувствовал твердеющую плоть в моих руках.
— Луи, ты возбудился, — улыбнулся я, обдавая дыханием его кожу.
— Знаю, идиот.
Я усмехнулся и услышал его ответный смех. Это был первый раз, когда мы искренне смеялись, будучи лишь наедине друг с другом.
— Говори со мной, Лу. Скажи, чего ты хочешь.
— Мне нравится, — простонал он. — Когда ты командуешь, и когда… когда вылизываешь меня.
Я улыбнулся, потому что я знал это, но мне просто нужно было, чтобы он это произнес. Не для меня, для него, потому что это то, что его возбуждает.
— Вот так, любимый?
Я провел языком по его яйцам, спускаясь к сжатой дырочке и запуская его внутрь. Член в моей руке стал достаточно твердым, и я водил по нему рукой, слушая чертыханья Луи и его брань.
Я продолжал и продолжал, голова шла кругом от того, как сильно мы увлекались, от того, как странно мы были обескуражены друг другом.
— Гарри… я не… я чувствую…
Я сжал пальцами его сосок, пальцами другой руки сильно впиваясь в его ягодицы, а языком продолжая толкать всё глубже.
— Кончай, любимый. Ты должен кончить, да? Ты же сделаешь это?
Луи выгнулся, когда я снова взял его член в рот, начиная сосать быстро и резко, принимая на всю длину, и тогда его сперма заполнила моё горло.
Его тело всегда было совершенным. С самого первого дня как я увидел его — незапятнанное, чистое, поражающее откровенностью.
Мы лежали на сбившейся тюремной постели, и Луи отходил от оргазма, накрывшего его впервые в жизни, а я пытался отойти от того, насколько сильно я влип на этот раз. Расставаться с Ником было болезненно, знать, что он меня не любит было болезненно, но я был уверен, что ничто не сравниться с той болью, которая меня настигнет, если история повторится с Луи. Потому что Луи был другим.
И я уснул с мыслью, что хочу не просыпаться следующим утром, оставаясь навсегда в моменте этой ночи.
***
— Гарри, проснись, Гарри, — он толкал меня в плечо, утыкаясь носом в мою шею и кусая мою линию челюсти. Ноги мои неприятно запутались в грубой ткани тюремной простыни, и мне хотелось просто оказаться дома, на удобной постели с Луи, который бы не будил меня в блядскую рань. Но его планы были совершенно другими.
— Милый, в чем дело? — приторно промямлил я сквозь дымку сна. Я услышал смешок Луи, и через секунду тяжесть чужого тела обрушилась на мои бедра.
— Ты должен открыть свои чертовы глаза, Стайлс, клянусь, ты не пожалеешь.
Я дал себе еще несколько секунд, но не только потому, что спать всё еще хотелось безумно, а скорее потому, что я не был готов встретиться с действительностью. Не был готов в дневном свете увидеть свои отметины на теле Луи и вспоминать прошлую ночь, его слова о том, что он любит меня…
— Если это не будет стоить того, Томлинсон, я буду очень зол, — я выдохнул, открывая глаза и встречаясь с его искрящимся взглядом. Его губы были закушены в предвкушении, когда он вытянул передо мной свою руку, давая полюбоваться на запястье.
Первое что я заметил — это черные полосы. Черные полосы, въевшиеся в его кожу, и складывающиеся в рисунок.
— Это что… платок?
Вокруг его чертового запястья был будто обвязан платок.
В моей голове стоял густой туман, и на все происходящее смотрел будто не я, а кто-то другой, кто-то, кто записал все это на пленку и дал потом посмотреть мне. Но я взглянул на Луи, и он самодовольно улыбнулся мне, оставляя поцелуй на моей щеке.
— Ага, извини, что с опозданием.
Может быть, потом он и смеялся над тем, как шокировано я смотрел на него, а я смеялся над тем, каким зависимым он стал от моих прикосновений и поцелуев. И может быть, другие заключенные смеялись над парочкой педиков с татушками любви, но для меня самым главным было то, что я навсегда распрощался со стальной губкой. И даже если мы когда-нибудь перестанем чувствовать друг к другу то, что называли «любовью», и даже если когда-нибудь моё сердце снова будет разбито, я знаю, я больше никогда не буду пытаться очистить себя от этих знаков. Потому что даже если любовь и приносит боль, испытывать её вовсе не стыдно. И иногда нужно знать прошлое, чтобы идти в будущее.
Так что, сколько бы отметок на Вас не было, пусть они напоминают не о боли, а о том, что когда-то вы просто были влюблены.